Новый завод, о котором пока мало можно было сказать, вскружил голову всей колонии…
Во время обеда в столовую влетел Виктор Торский.
Секретарь совета бригадиров, член бюро комсомольской организации, он обладал очень солидным характером, но тут он вбежал, взлохмаченный, возбужденный, и заорал, воздевая руки:
– Ребята! Такая новость! И сказать не могу!
Он действительно задыхался, и было видно, что говорить ему трудно.
Все вскочили с мест, все поняли: произошло что?то совершенно особенное – сам Витя Торский кричит, себя не помня.
– Что такое? Да говори! Витька!
– Крейцер… подарил нам… полуторку… новую полуторку! Автомобиль!
– Врешь!
– Да уже пришла! Во дворе! И шофер есть!
Витя Торский еще раз махнул рукой и выбежал. Все бросились в дверь, на столах остались тарелки с супом, по ступеням загремели ноги; те, кто не успел к двери, кинулись в радостной панике к окнам.
На хозяйственном дворе, действительно, стояла новая полуторка. Колонисты облепили ее со всех сторон, часть четвертой бригады полезла в ящик. Гонтарь, человек богатырского здоровья, и тот держался за сердце. У кабинки стоял черномазый тоненький человек и застенчиво смотрел темным глазом на колонистов. Зырянский закричал на него:
– Ты механик?
– Шофер.
– Фамилия?
– Воробьев.
– Имя?
– Имя? Петр.
– Ребята! Шофера Петра Воробьева… кача?ать!!!
Это было замечательно приудмано. На Воробьева прыгнули и сверху, из ящика, и снизу, с земли. Заверещали что?то, похожее на ура. Воробьев успел испуганно трепыхнуться, успел побледнеть, но не успел даже рта открыть. Через мгновение его худые ноги в широких сапогах замелькали над толпой. Когда поставили его на землю, он даже не поправил костюм, а оглянулся удивленно и спросил:
– Что вы за народ?
Гонтарь ответил ему с наивысшей экспрессией, приседая почему?то и рассекая ладонью воздух:
– Мы, понимаешь, ты, товарищ Воробьев, народ советский, настоящий народ… наш… и ты будь покоен!
Члены четвертой бригады и вместе с ними Ваня Гальченко не придавали большого значения переговорам и выражениям чувств. Осмотрев ящик, они полезли к мотору, установили систему, марку, чуть поспорили о других системах, но единогласно заключили, что машина новая, что в сравнении с ней все станковое богатство Соломона Давидовича, в том числе и токарные самарские станки, никуда не годится.
Идеальный новый завод и реальная новая полуторка сильно понизил их уважение к токарным станкам. Недавний их восторг по поводу приобщения к великой работе металлистов повернулся по?новому. Даже Ваня Гальченко, человек весьма сдержанный и далеко не капризный, недавно пришел в кабинет Захарова в рабочее время. Он старался говорить по?деловому, удерживать слезы – и все?таки плакал.
– Смотрите, Алексей Степанович! Что эе это такое?.. Шкив испорчен… Я говорил, говорил…
– Чего ты волнуешься? Шкив нужно исправить.
– Не исправляют. А он говорит: работай! Так нельзя работать.
– Идем.
Переполненный горем, Ваня прошел через двор за Захаровым. Ваня уже не плакал. Войдя в механический цех, он обогнал Алексея Степановича и подбежал к своему станку.
– Вот, смотрите.
Ваня вскочил на подставку и пустил станок. Потом отвел вправо приводную ручку шкива – деревянную палку, свисающую с потолка. Станок остановился.
– Я смотрю, но ничего не вижу.
Вдруг станок завертелся, зашипел, застонал, как все станки в механическом цехе. Захаров поднял голову: палка уже опустилась, передвинулась влево – шкив включен.
Захаров засмеялся, глядя на Ваню:
– Да, брат…
– Как же я могу работать? Остановишь, станешь вставлять масленку в патрон, а он взял и пошел. Руку может оторвать…
За спиной Захарова уже стоял Соломон Давидович. Захаров сказал:
– Соломон Давидович! Это уже… выше меры…
– Ну, что такое? Я же сделал тебе приспособление!
Ваня полез под станок и достал оттуда кусок ржавой проволоки:
– Разве это такое приспособление?
На концах проволоки две петли. Ваня одну надел на приводную палку, а другую зацепил за угол станины. Станок остановился. Ваня снял петлю со станины, станок снова завертелся, но петля висела перед самыми глазами. Сзади голос Поршнева сказал:
– Последнее слово техники!
Соломон Давидович оглянулся агрессивно на голос, но Поршнев добродушно улыбается, его глаза под густыми черными бровями смотрят на Соломона Давидовича с теплой лаской, и он говорит:
– Это, честное слово, не годится, Соломон Давидович.
– Почему не годится? Это не последнее слово техники, но работать можно.
– Работать? Ему станок нужно останавливать раз пять в минуту, когда же ему привязывать, отвязывать… А тут петля болтается, лезет в суппорт.
Соломон Давидович мог сказать только одно:
– Конечно! Если поставить английские станки…
Откуда?то крикнули:
– А это какие?
С другого конца ответили:
– Это не станки. Это называется коза!
Захаров грустно покачал головой:
– Все?таки… Соломон Давидович! Это производит впечатление… отвратительное.
– Да что за вопрос! Сделаем капитальный ремонт!
Захаров круто повернулся и вышел. Соломон Давидович посмотрел на Ваню с укоризной:
– Тебе нужно ходить жаловаться. Как будто Волончук не может сделать ремонт.
Но из?под руки Соломона Давидовича уже показалась смуглая физиономия Фильки:
– Когда же будет капитальный ремонт?
– Нельзя же всем капитальный ремонт! По?вашему, капитальный ремонт – это пустяк какой?нибудь? Капитальный ремонт – это капитальный ремонт.
– А если нужно!
– Тебе нужно точить масленку. Что же ты пристал с капитальным ремонтом? Волончук возьмет гаеечку и навинтит.
– Как, гаечку? Здесь все шатается, суппорт испорчен!
– Ты не один в цехе. Волончук поставит гаеечку, и он будет работать.
Действительно, через пять минут Волончук приведен был в действие. Он приблизился к Фильке с деревянным ящиком в руках, а в этом ящике всегда много чудесных лекарств для всех станков. Филька удовлетворенно вздохнул. Но Соломон Давидович недолго наслаждался благополучием. Уже через минуту он налетел на Бориса Яновского:
– Стоишь?
Борис Яновский не отвечает, обиженно отворачивается. Есть такие вещи, которые могут вывести из терпения даже Соломона Давидовича. Он гневно кричит Волончуку:
– Это безобразие, товарищ Волончук! Чего вы там возитесь с какой?то гайкой? Разве вы не видите, что у Яновского шкив не работает? По?вашему, шкив будет стоять, Яновский будет стоять, а я вам буду платить жалованье?
Продолжая рыться в своем чудесном ящике, Волончук отвечает хмуро:
– Этот шкив давно нужно выбросить.
– Как это выбросить! Выбросить такой шкив? Какие вы богатые все, черт бы вас побрал! Этот шкив будет работать еще десять лет, к вашему сведению! Полезьте сейчас же и поставьте шпоночку!
– Да он все равно болтает.
– Это вы болтаете! Сию же минуту поставьте шпоночку!
Волончук задирает голову, чешет за ухом, не спеша приставляет лестницу и лезет к шкиву:
– Вчера уже ставили…
– То было вчера, а то сегодня. Вы вчера получали ваше жалованье и сегодня получаете.
Соломон Давидович тоже задирает голову. Но его дергает за рукав Филька:
– Так как же?
– Я же сказал: тебе поставят гаеечку.
– Так он туда полез…
– Подождешь…
И вдруг из самого дальнего угла отчаянный крик Садовничего:
– Опять пас лопнул! Черт его знает, не могут пригласить мастера!
И Соломон Давидович, по?прежнему мудрый и знающий, по?прежнему энергичный, уже стоит возле Садовничего.
– Был же шорник. Я говорил – исправить все пасы. Где вы тогда были?
– Он зашивал, а сегодня в другом месте порвалось. Надо иметь постоянного шорника!
– Очень нужно! Шорники вам нужны, а на завтра вам смазчик понадобится, а потом подавай убиральницу.
Садовничий швыряет на подоконник ключ и отходит.
– Куда же ты пошел?
– А что мне делать? Буду ждать шорника.
– Это такое трудное дело сшить пас? Ты сам не можешь?
Все?таки развеселил Соломон Давидович механический цех. И Садовничий смеялся:
– Соломон Давидович! Это же пас. Это же не ботинок!
Садовничий имел право так сказать, потому что он когда?то работал у сапожника.
Skyline Разочарование Боль и Слезы
