Обсессивные и компульсивные личности стремятся быть “хорошими больными” (за исключением тех, кто находится на нижнем уровне континуума развития: они ставят перед терапией труднопреодолимые препятствия, появляющиеся благодаря их ригидной изоляции либо же компульсивности, побуждающей к немедленным действиям). Они важны, сознательны, честны, мотивированы и могут к усердной работе. Однако, они известны как тяжёлые больные. Эта слава закрепилась за ними. Для обсессивных клиентов типично принимать терапевта как заботливого, но требовательного и осуждающего родителя, по отношению к которому проявляются бессознательное противодействие и сознательная уступчивость. Не обращая внимания на всю готовность и свою обязательность к сотрудничеству, в их сообщениях содержится критичности и оттенок раздражительности. В ответ на комментарии терапевта довольно этих эмоций они в большинстве случаев отрицают их.
Как было в первый раз увидено Фрейдом, в финансовых вопросах обсессивные больные склонны вступать в споры – как явным образом, так и более тонко – и осуществлять контроль, осуждать и обижаться. Они с нетерпением ожидают, в то время, когда терапевт закончит сказать, и прерывают его, не дождавшись финиша фразы. На сознательном уровне они в высшей степени невинны, не подозревая о собственной негативной настроенности.
Пара лет назад у меня был больной с обсессивно-компульсивной симптоматикой такой интенсивности и такого типа, с какими довольно часто сталкивался Фрейд. Это был студент из Индии, будущий инженер, совсем потерянный и в чуждом окружении тоскующий по дому. В Индии почтительное отношение к авторитетам есть всячески культивируемой нормой; в инженерном деле компульсивность представляет собой адаптивное и одобряемое уровень качества. Но кроме того по стандартам этих, относительно обсессивно-компульсивных референтных групп, его склонность к пережёвыванию и ритуалам умственной жвачки была чрезмерна. Он просил меня четко сказать ему, как прекратить данный процесс. Я поменяла формулировку и поставила задачу: осознать эмоции, предшествующие его действиям. Мой больной пришел в явное смятение. Я сделала предположение: быть может, он расстроен оттого, что предложенная мною формулировка его неприятности не дает стремительного, авторитарного ответа? “Нет, что вы!” – настойчиво отвечал юный человек. Он был уверен, что я знаю лучше, и был настроен по отношению ко мне только позитивно.
Явившись через несколько дней, мой больной начал допытываться у меня, как “научно” выяснить психотерапию. “Это похоже на физику либо на химию, на правильные науки?” – задавал вопросы он. “Нет, – отвечала я, – психотерапия не такая точная, дисциплина, она во многом напоминает мастерство”. “Осознаю”, – и он задумчиво нахмурил брови. Тогда я спросила, тревожит ли его то событие, что моя профессия представляет собой не такую уж правильную науку. “Нет, что вы!” – упорствовал он, рассеянно сглаживая стопку бумаг, лежащих на краю стола. Я задала вопрос, не мешает ли ему беспорядок у меня в кабинете? – “Нет, что Вы! Так как очевидно, – добавил он, – что у Вас творческий склад ума”. На третьей сессии юный человек прочел мне лекцию о том, что в Индии все по-второму, отвлеченно высказывая удивление, как мог бы трудиться с ним психиатр в его стране. Я продолжала, спросив, появляется ли у него время от времени желание, дабы я больше определила о культуре его страны либо, возможно, ему хотелось бы видеть перед собой терапевта-индуса? – “Нет, что Вы!” Он был полностью мной доволен.
По страховому полису моему больному надеялось взять восемь психотерапевтических сессий. На отечественной последней встрече я легко поддразнивала его, и мне удалось вынудить клиента допустить следующую идея: время от времени его будут мало злить и я, и моя терапия. Но не злить а также не сердить, а просто легко тревожить. Я сделала вывод, что лечение в целом потерпело провал, не смотря на то, что и не ожидала большего результата за восемь встреч. Но два года спустя юный человек показался опять и поведал мне, что по окончании отечественной встречи большое количество думал о собственных эмоциях, в особенности о раздражении, печали и гневе, испытываемых из-за разлуки с отчизной. В то время, когда он разрешил себе эти эмоции, его обсессивно-компульсивная симптоматика убывает. В обычной для данной клинической группы манере, он отыскал доступ к своим эмоциям, осуществляя контроль инсайты, полученные на протяжении терапии; его личная независимость поддерживала в нем самоуважение.
Читатель может заключить , что в контрпереносе с обсессивным больным мы часто чувствуем нетерпение и скуку, желание встряхнуть его, вынудить открыться элементарным эмоциям, поставить ему вербальную “клизму” либо "настойчиво попросить", дабы он “или сходил в туалет, или слезал с горшка”. Сочетание сознательной покорности и замечательного бессознательного рвения к саботажу может довести до неистовства. Терапевты, каковые лично не имеют склонности разглядывать аффект как очевидную слабость либо недочёт дисциплины, бывают озадачены тем событием, что обсессивные личности стыдятся аффекта и сопротивляются признать его. Время от времени кое-какие из них кроме того ощущают, как уменьшается мышца ректального сфинктера в знак идентификации с судорожно сжатым эмоциональным миром больного (согласующийся контрперенос), либо же чувствуют физическое напряжение, направленное на сдерживание ответного жажды “выбить землю из-под ног” для того чтобы несносного человека (дополнительный контрперенос).
Воздух завуалированного критиканства, окружающая обсессивно-компульсивных людей, может обескураживать терапевта и подорвать процесс. Вдобавок терапевт скоро начинает скучать либо дистанцироваться от постоянной интеллектуализации клиента. Трудясь с одним компульсивным мужчиной, я поймала себя на том, что мню себе его живущую собственной судьбой и говорящую голову, тогда как тело словно бы бы было вырезано из картона в натуральную величину – подобно тем фигурам в парках с аттракционами, в каковые люди просовывают голову, дабы сфотографироваться.
Ощущения бессодержательности, скуки, забвения материала сессий, однако, не обязательно сопровождают терапию обсессивных клиентов (эти ощущения просты в случаях с нарциссическими больными, применяющими обсессивные защиты). В их бессознательном обесценивании существует что-то, очень сильно связанное с объектными отношениями, и что-то милое в их попытках быть “хорошими” – так по-детски они стремятся к сотрудничеству и надеются на терапевта. Сомнения относительно того, будет ли терапия иметь какой-то итог, обычны как для терапевта, так и для самого обсессивного либо компульсивного больного, в особенности до того момента, как последний отваживается выразить подобные опасения терапевту. Но вся глубина упрямства обсессивного человека имеется не что иное как свойство оценить терпеливую, лишенную осуждения позицию терапевта, и в следствии поддерживать неспециализированную воздух сердечности делается не таким уж и тяжёлым делом.
Перенос и контрперенос
