Спасены! В самый последний момент, в то время, когда уже казалось – не за что ухватиться, казалось – уже все кончено…
Так: словно бы вы по ступеням уже встали к грозной Машине Покровителя, и с тяжёлым лязгом уже накрыл вас стеклянный колпак, и вы в последний раз в жизни, – скорее – глотаете глазами светло синий небо…
И внезапно: все это – лишь «сон». Солнце – розовое и радостное, и стенки – такая радость погладить рукой холодную стенке – и подушка – без финиша упиваться ямкой от вашей головы на белой подушке…
Вот примерно то, что пережил я, в то время, когда этим утром прочёл Национальную Газету. Был ужасный сон, и он кончился. А я, трусливый, я, неверующий, – я думал уже о своевольной смерти. Мне стыдно на данный момент просматривать последние, написанные день назад, строки. Но все равно: пускай, пускай они останутся, как память о том немыслимом, что могло быть – и чего уже не будет… да, не будет!..
На первой странице Национальной Газеты сияло:
«Радуйтесь,
Потому что отныне вы – идеальны! До этого дня ваши же детища, механизмы – были идеальнее вас.
Чем?
Любая искра динамо – искра чистейшего разума; любой движение поршня – непорочный силлогизм. Но разве не тот же точный разум и в вас? Философия у кранов, прессов и насосов – законченна и ясна, как циркульный круг. Но разве ваша философия менее циркульна?
Красота механизма – в неуклонном и правильном, как маятник, ритме. Но разве вы, с детства вскормленные совокупностью Тэйлора, – не стали маятниково?правильны?
И лишь одно:
У механизмов нет фантазии.
Вы видели в то время, когда?нибудь, дабы на протяжении работы на физиономии у насосного цилиндра – расплывалась далекая, бессмысленно?мечтательная ухмылка? Вы слышали в то время, когда?нибудь, дабы краны по ночам, в часы, назначенные для отдыха, беспокойно ворочались и вздыхали?
Нет!
А у вас – краснейте! – Хранители все чаще видят вздохи и эти улыбки. И – прячьте глаза – историки Единого Страны просят отставки, дабы не записывать постыдных событий.
Но это не ваша вина – вы больны. Имя данной болезни:
фантазия.
Это – червь, что выгрызает тёмные морщины на лбу. Это – лихорадка, которая гонит вас бежать все дальше – хотя бы это «дальше» начиналось в том месте, где кончается счастье. Это – последняя баррикада на пути к счастью.
И радуйтесь: она уже взорвана.
Путь свободен.
Последнее открытие Национальной Науки: центр фантазии – жалкий мозговой узелок в области Варолиева моста. Трехкратное прижигание этого узелка Х?лучами – и вы излечены от фантазии – окончательно.
Вы – идеальны, вы – машиноравны, путь к стопроцентному счастью – свободен. Торопитесь же все – стар и млад – торопитесь подвергнуться Великой Операции. Торопитесь в аудиториумы, где производится Великая Операция. Да здравствует Великая Операция. Да здравствует Единое Государство, да здравствует Покровитель!»
…Вы – если бы вы просматривали все это не в моих записях, похожих на какой?то старый, причудливый роман, – если бы у вас в руках, как у меня, дрожал вот данный еще пахнущий краской газетный лист – если бы вы знали, как я, что все это самая настоящая действительность, не сегодняшняя, так завтрашняя, – разве не ощущали бы вы то же самое, что я? Разве – как у меня на данный момент – не кружилась бы у вас голова? Разве – по пояснице и рукам – не бежали бы у вас эти ужасные, сладкие ледяные иголочки? Разве не казалось бы вам, что вы – гигант, Атлас – и в случае если распрямиться, то обязательно стукнетесь головой о стеклянный потолок?
Я схватил телефонную трубку:
– I?330… Да, да: 330, – и позже, захлебываясь, крикнул: – Вы дома, да? Вы просматривали – вы просматриваете? Так как это же, это же… Это изумительно!
– Да… – продолжительное, чёрное молчание. Трубка чуть слышно жужжала, считала что?то… – Мне обязательно нужно вас заметить сейчас. Да, у меня по окончании шестнадцати. Обязательно.
Дорогая! Какая?какая дорогая! «Обязательно»… Я ощущал: радуюсь – и никак не могу остановиться, и без того вот понесу по улице эту ухмылку – как фонарь, высоко над головой…
В том месте, снаружи, на меня налетел ветер. Крутил, свистел, сек. Но мне лишь еще радостнее. Вопи, вой – все равно: сейчас тебе уже не свалить стен. И над головой рушатся чугунно?летучие облака – пускай: вам не затемнить солнца – мы навеки приковали его цепью к зениту – мы, Иисусы Навины.
На углу – плотная кучка Иисус?Навинов стояла, влипши лбами в стекло стенки. В на ослепительно белом столе уже лежал один. Показывались из?под белого развернутые желтым углом босые подошвы, белые медики – нагнулись к изголовью, белая рука – протянула руке наполненный чем?то шприц.
– А вы – что ж не идете, – задал вопрос я – никого, либо, вернее, всех.
– А вы, – обернулся ко мне чей?то шар.
– Я – позже. Мне нужно еще сперва…
Я, пара смущенный, отошел. Мне вправду сперва нужно было встретиться с ней, I. Но из-за чего «сперва» – я не имел возможности ответить себе…
Эллинг. Голубовато?ледяной, посверкивал, искрился «[Интеграл]». В машинном гудела динамо – нежно, одно да и то же какое?то слово повторяя без финиша – как словно бы мое привычное слово. Я нагнулся, погладил долгую холодную трубу двигателя. Дорогая… какая – какая дорогая. на следующий день ты – оживешь, на следующий день – первый раз в жизни содрогнешься от огненных жгучих брызг в твоем чреве…
Какими глазами я наблюдал бы на это могучее стеклянное чудовище, если бы все оставалось как день назад? Если бы я знал, что на следующий день в 12 – я предам его… да, предам…
С опаской – за локоть позади. Обернулся; тарелочное, плоское лицо Второго Строителя.
– Вы уже понимаете, – сообщил он.
– Что? Операция? Да, не правда ли? Как – все, все – сходу…
– Да нет, не то: пробный полет отменили, до послезавтра. Все из?за Операции данной… Напрасно гнали, старались…
«Все из?за Операции»… Забавной, ограниченный человек. Ничего не видит дальше собственной тарелки. Если бы он знал, что не будь Операции – на следующий день в 12 он сидел бы под замком в стеклянной клетке, метался бы в том месте и лез на стену…
У меня в помещении, в 15.30. Я вошел – и заметил Ю. Она сидела за моим столом – костяная, прямая, жёсткая, – утвердив на руке правую щеку. Должно быть, ожидала уже давно: по причине того, что в то время, когда быстро встала навстречу мне – на щеке у ней так и остались пять ямок от пальцев.
Одну секунду во мне – то самое несчастное утро, и вот тут же, около стола – она рядом с I, разъяренная… Но лишь секунду – и по сей день же смыто сегодняшним солнцем. Так происходит, в случае если в броский сутки вы, входя в помещение, по рассеянности развернули выключатель – лампочка загорелась, но как словно бы ее и нет – такая забавная, бедная, ненужная…
Я, не вспоминая, протянул ей руку, я забыл обиду все – она схватила мои обе, прочно, колюче стиснула их и, взволнованно вздрагивая свисающими, как древние украшения, щеками, – сообщила:
– Я ожидала… я лишь на 60 секунд… я лишь желала сообщить: как я радостна, как я счастлива за вас! Вы осознаёте: на следующий день?послезавтра – вы совсем здоровы, вы заново – появились…
Я заметил на столе листок – последние две страницы вчерашней моей записи: как покинул их в том месте с вечера – так и лежали. Если бы она видела, что я писал в том месте… Но, все равно: сейчас это – лишь история, сейчас это – до забавного далекое, как через перевернутый бинокль…
– Да, – сообщил я, – и понимаете: вот я на данный момент шел по проспекту, и впереди меня человек, и от него – тень на мостовой. И осознаёте: тень – светится. И мне думается – ну вот я уверен – на следующий день совсем не будет теней, ни от одного человека, ни от одной вещи, солнце – через все…
Она – ласково и строго:
– Вы – фантазер! Детям у меня в школе – я бы не разрешила сказать так…
И что?то о детях, и как она их всех сходу, гуртом, повела на Операцию, и как их в том месте было нужно связать, и о том, что «обожать – необходимо беспощадно, да, беспощадно», и что она, думается, наконец решится…
Оправила между колен серо?голубую ткань, без звучно, скоро – обклеила всего меня ухмылкой, ушла.
И – к счастью, солнце сейчас еще не остановилось, солнце бежало, и вот уже 16, я стучу в дверь – сердце стучит…
– Войдите!
На пол – около ее кресла, обняв ее ноги, закинув голову вверх, наблюдать в глаза – поочередно, в один и в второй – и в каждом видеть себя – в прекрасном плену…
А в том месте, за стеною, буря, в том месте – облака все чугуннее: пускай! В голове – тесно, буйные – через край – слова, и я вслух вместе с солнцем лечу куда?то… нет, [теперь] мы уже знаем, куда – и за мною планеты – планеты, брызжущие пламенем и населенные огненными, поющими цветами – и планеты немые, светло синий, где разумные камни объединены в организованные общества – планеты, достигшие, как отечественная почва, вершины безотносительного, стопроцентного счастья…
И внезапно – сверху:
– А ты не думаешь, что вершина – это как раз объединенные в организованное общество камни?
И все острее, все чернее треугольник:
– А счастье… Что же? Так как жажды – мучительны, не так ли? И светло: счастье – в то время, когда нет уже никаких жажд, нет ни одного… Какая неточность, какой нелепый предрассудок, что мы до сих пор перед счастьем – ставили символ плюс, перед полным счастьем – само собой разумеется, минус – божественный минус.
Я – не забываю – неуверенно пробормотал:
– Полный минус – 273°…
– Минус 273 – как раз. Мало прохладно, но разве это?то самое и не обосновывает, что мы – на вершине.
Как тогда, в далеком прошлом – она сказала как?то за меня, мною – развертывала до конца мои мысли. Но было в этом что?то такое ужасное – я не имел возможности – и с упрочнением извлёк из себя «нет».
– Нет, – сообщил я. – Ты… ты шутишь…
Она захохотала, звучно – через чур звучно. Скоро, в секунду, досмеялась до какого именно?то края – оступилась – вниз… Пауза.
Поднялась. Положила мне руки на плечи. Продолжительно, медлительно наблюдала. Позже притянула к себе – и ничего нет; лишь ее острые, тёплые губы.
– Прощай!
Это – издали, сверху, и дошло до меня нескоро – возможно, через 60 секунд, через две.
– Как так «прощай»?
– Ты же болен, ты из?за меня совершал правонарушения, – разве тебе не было мучительно? А сейчас Операция – и ты излечишься от меня. И это – прощай.
– Нет, – закричал я.
Беспощадно?острый, тёмный треугольник на белом:
– Как? Не желаешь счастья?
Голова у меня расскакивалась, два логических поезда столкнулись, лезли друг на друга, крушили, трещали…
– Ну что же, я ожидаю – выбирай: стопроцентное счастье и Операция – либо…
– «Не могу без тебя, не нужно без тебя», – сообщил я либо лишь поразмыслил – не знаю, но I слышала.
– Да, я знаю, – ответила мне. И позже – все еще держа у меня на плечах собственные руки и глазами не отпуская моих глаз:
– Тогда – до на следующий день. на следующий день – в двенадцать: ты не забываешь?
– Нет. Отложено на один сутки… Послезавтра…
– Тем лучше для нас. В двенадцать – послезавтра…
Я шел один – по сумеречной улице. Ветер крутил меня, нес, гнал – как бумажку, обломки чугунного неба летели, летели – через бесконечность им лететь еще сутки, два… Меня задевали юнифы встречных – но я шел один. Мне было ясно: все спасены, но мне спасения уже нет, [я не желаю спасения]…
10 ТРАГЕДИЙ С ПОЕЗДАМИ СНЯТЫХ НА КАМЕРУ
