Не записывал пара дней. Не знаю какое количество; все дни – один. Все дни – одного цвета – желтого, как иссушенный, накаленный песок, и ни клочка тени, ни капли воды, и по желтому песку без финиша. Я не могу без нее – а она, с того времени как тогда неясно провалилась сквозь землю в Старом Доме…
С того времени я видел ее лишь один раз на прогулке. Два, три, четыре дня назад – не знаю; все дни – один. Она промелькнула, на секунду заполнила желтый, безлюдный мир. С нею об руку – по плечо ей – неоднозначный S, и тончайше?бумажный врач, и кто?то четвертый – запомнились лишь его пальцы: они вылетали из рукавов юнифы, как пучки лучей – очень узкие, белые, долгие. I подняла руку, помахала мне; через голову I – нагнулась к тому с пальцами?лучами. Мне послышалось слово «[Интеграл]»: все четверо посмотрели назад на меня; и вот уже потерялись в серо?голубом небе, и опять – желтый, иссушенный путь.
Вечером в тот сутки у нее был розовый билет ко мне. Я стоял перед нумератором – и с нежностью, с неприязнью умолял его, дабы щелкнул, дабы в белом прорезе показалось скорее: I?330. Рукоплескала дверь, выходили из лифта бледные, высокие, розовые, смуглые; падали кругом шторы. Ее не было. Не пришла.
И возможно, именно сию 60 секунд, ровно в 22, в то время, когда я пишу это – она, закрывши глаза, так же прислоняется к кому?то плечом и без того же говорит кому?то: «Ты обожаешь?» Кому? Кто он? Данный, с лучами пальцами, либо губастый, брызжущий R? либо S?
S… Из-за чего все дни я слышу за собой его плоские, хлюпающие, как по лужам, шаги? Из-за чего он все дни за мной – как тень? в первых рядах, сбоку, позади, серо?голубая, двухмерная тень: через нее проходят, на нее наступают, но она все так же неизменно тут, рядом, привязанная невидимой пуповиной. Возможно, эта пуповина – она, I? Не знаю. Либо, возможно, им, Хранителям, уже как мы знаем, что я…
Если бы вам сообщили: ваша тень видит вас, все время видит. Осознаёте? И вот внезапно – у вас необычное чувство: руки – посторонние, мешают, и я ловлю себя на том, что нелепо, не в такт шагам, размахиваю руками. Либо внезапно – обязательно посмотреть назад, а посмотреть назад запрещено, ни за что, шея – закована. И я бегу, бегу все стремительнее и спиною ощущаю: стремительнее за мною тень, и от нее – никуда, никуда…
У себя в помещении, наконец, один. Но тут второе: телефон. Снова беру трубку. «Да, I?330, пожалуйста». И опять в трубке – легкий шум, чьи?то шаги в коридоре – мимо дверей ее помещения, и молчание… Бросаю трубку – и не могу, не могу больше. В том направлении – к ней.
Это было день назад. Побежал в том направлении и битый час, от 16 до 17, бродил около дома, где она живет. Мимо, последовательностями, нумера. В такт сыпались тысячи ног, светло синий левиафан, колыхаясь, плыл мимо. А я один, выхлестнут бурей на необитаемый остров, и ищу, ищу глазами в серо?голубых волнах.
Вот на данный момент откуда?нибудь – остро?насмешливый угол поднятых к вискам бровей и чёрные окна глаз, и в том месте, внутри, пылает камин, движутся чьи?то тени. И я прямо в том направлении, вовнутрь, и сообщу ей «ты» – обязательно «ты»: «Ты же знаешь – я не могу без тебя. Так для чего же?»
Но она молчит. Я внезапно слышу тишину, внезапно слышу – Музыкальный Завод, и осознаю: уже больше 17, все в далеком прошлом ушли, я один, я опоздал. Кругом – стеклянная, залитая желтым солнцем пустыня. Я вижу: как в воде – стеклянной глади подвешены вверх ногами опрокинутые, сверкающие, стенки и опрокинуто, насмешливо, вверх ногами подвешен я.
Мне необходимо скорее, сию же секунду – в Медицинское Бюро взять удостоверение, что я болен, в противном случае меня заберут и – == А возможно, это и будет наилучшее. Остаться тут и нормально ожидать, пока заметят, доставят в Операционное – сходу все кончить, сходу все искупить.
Легкий шорох, и передо мною – двоякоизогнутая тень. Я не глядя ощущал, как скоро ввинтились в меня два серо?металлических сверла, приложив все возможные усилия улыбнулся и сообщил – что?нибудь необходимо было сообщить:
– Мне… мне нужно в Медицинское Бюро.
– За чем же дело? Чего же вы стоите тут?
Нелепо опрокинутый, подвешенный за ноги, я молчал, целый полыхая от стыда.
– Идите за мной, – сурово сообщил S.
Я покорно отправился, размахивая ненужными, посторонними руками. Глаз не было возможности поднять, все время шел в диком, перевернутом вниз головой мире: вот какие конкретно?то автомобили – фундаментом вверх, и антиподно приклеенные ногами к потолку люди, и еще ниже – скованное толстым стеклом мостовой небо. не забываю: обидней всего было, что последний раз в жизни я заметил это вот так, опрокинуто, не по?настоящему. Но глаз поднять было нельзя.
Остановились. Передо мною – ступени. Один ход – и я замечу: фигуры в белых докторских фартуках, громадный немой Колокол…
С силой, каким?то винтовым приводом, я, наконец, оторвал глаза от стекла под ногами – внезапно в лицо мне брызнули золотые буквы «Медицинское»… Из-за чего он привел меня ко мне, а не в Операционное, из-за чего он пощадил меня – об этом я в тот момент кроме того и не поразмыслил: одним скачком – через ступени, хорошо захлопнул за собой дверь – и набрался воздуха. Так: словно бы с самого утра я не дышал, не билось сердце – и лишь на данный момент набрался воздуха первый раз, лишь на данный момент раскрылся шлюз в груди…
Двое: один – коротенький, тумбоногий – глазами, как на рога, подкидывал больных, и второй – узкий, сверкающие ножницы?губы, лезвие?шнобель… Тот самый.
Я бросился к нему, как к родному, прямо на лезвия – что?то о бессоннице, снах, тени, желтом мире. Ножницы?губы блистали, радовались.
– Не хорошо ваше дело! По?видимому, у вас появилась душа.
Душа? Это необычное, древнее, в далеком прошлом забытое слово. Мы говорили время от времени «душа в душу», «равнодушно», «душегуб», но душа – –
– Это… весьма страшно, – пролепетал я.
– Летально, – отрезали ножницы.
– Но… фактически, в чем же сущность? Я как?то не… не воображаю.
– Видите… как бы это вам… Так как вы математик?
– Да.
– Так вот – плоскость, поверхность, ну вот это зеркало. И на поверхности мы с вами, вот – видите, и щурим глаза от солнца, и эта светло синий электрическая искра в трубке, и вон – мелькнула тень аэро. Лишь на поверхности, лишь секундно. Но представьте – от какого именно?то огня эта непроницаемая поверхность внезапно размягчилась, и уж нет ничего, что скользит по ней – все попадает вовнутрь, в том направлении, в данный зеркальный мир, куда мы с любопытством заглядываем детьми – дети вовсе не так глупы, уверяю вас. Плоскость стала количеством, телом, миром, и это в зеркала – в вас – солнце, и вихрь от винта аэро, и ваши дрожащие губы, и еще чьи?то. И осознаёте: холодное зеркало отражает, отбрасывает, а это – впитывает, и от всего след – навеки. в один раз еле заметная морщинка у кого?то на лице – и она уже окончательно в вас; в один раз вы услышали: в тишине упала капля – и вы слышите на данный момент…
– Да, да, как раз… – Я схватил его за руку. Я слышал на данный момент: из крана умывальника – медлительно капают капли в тишину. И я знал это – окончательно. Но все?таки отчего же внезапно душа? Не было, не было – и внезапно… Из-за чего ни у кого нет, а у меня…
Я еще крепче вцепился в узкую руку: мне жутко было утратить спасательный круг.
– Из-за чего? А из-за чего у нас нет перьев, нет крыльев – одни лишь лопаточные кости – фундамент для крыльев? Да по причине того, что крылья уже не необходимы – имеется аэро, крылья лишь мешали бы. Крылья – дабы летать, а нам уже некуда: мы – прилетели, мы – нашли. Не так ли?
Я неуверенно кивнул головой. Он взглянуть на меня, засмеялся остро, ланцетно. Тот, второй, услышал, тумбоного протопал из собственного кабинета, глазами подкинул на рога моего узкого врача, подкинул меня.
– В чем дело? Как: душа? Душа, вы рассказываете? Линия знает что! Этак мы не так долго осталось ждать и до холеры дойдем. Я вам сказал (узкого на рога) – я вам сказал: нужно у всех – у всех фантазию… Экстирпировать фантазию. Тут лишь хирургия, лишь одна хирургия…
Он напялил огромные рентгеновские очки, продолжительно ходил кругом и всматривался через кости черепа – в мой мозг, записывал что?то в книжку.
– Очень, очень любопытно! Послушайте: а не дали согласие бы вы… заспиртоваться? Это было бы для Единого Страны очень… это помогло бы нам предотвратить эпидемию… В случае если у вас, очевидно, нет особенных оснований…
– Видите ли, – сообщил он, – нумер Д?503 – строитель «[Интеграла]», и я уверен – это нарушило бы…
– А?а, – промычал тот и затумбовал назад в собственный кабинет.
Мы остались вдвоем. Бумажная рука легко, нежно легла на мою руку, профильное лицо близко нагнулось ко мне; он шепнул:
– По секрету сообщу вам – это не у вас одного. Мой сотрудник недаром говорит об эпидемии. Вспомните?ка, разве вы сами не подмечали у кого?нибудь похожее – весьма похожее, весьма близкое… – он внимательно взглянуть на меня. На что он намекает – на кого? Неужто – –
– Слушайте… – я быстро встал со стула. Но он уже звучно заговорил о втором:
– …А от бессонницы, от этих ваших снов – могу вам одно дать совет: побольше ходите пешком. Вот заберите и на следующий день же с утра прогуляйтесь… ну хоть бы к Старому Дому.
Он снова проколол меня глазами, радовался тончайше. И мне показалось: я совсем светло заметил завернутое в узкую ткань данной ухмылки слово – букву – имя, единственное имя… Либо это снова лишь фантазия?
Я еле дождался, пока написал он мне удостоверение о болезни на сегодня и на завтра, еще раз без звучно прочно сжал ему руку и выбежал наружу.
Сердце – легкое, стремительное, как аэро, и несет, несет меня вверх. Я знал: на следующий день – какая?то радость. Какая?
ARBITRES
