Всю ночь не дремал. Всю ночь – об одном… Голова по окончании вчерашнего у меня туго стянута бинтами. И без того: это не бинты, а обруч: безжалостный, из стеклянной стали, обруч наклепан мне на голову, и я – в одном и том же кованом кругу: убить Ю.
Убить Ю, – а позже пойти к той и сообщить: «Сейчас – веришь?» Противней всего, что убить как?то грязно, старо, размозжить чем?то голову – от этого необычное чувство чего?то отвратительно?сладкого во рту, и я не могу проглотить слюну, все время сплевываю ее в платок, во рту сухо.
В шкафу у меня лежал лопнувший по окончании отливки тяжелый поршневой шток (мне необходимо было взглянуть структуру излома под микроскопом). Я свернул в трубку собственные записи (пускай она прочтет всего меня – до последней буквы), сунул вовнутрь обломок штока и отправился вниз. Лестница – нескончаемая, ступени – какие конкретно?то неприятно скользкие, жидкие, все время – вытирать рот платком…
Внизу. Сердце бухнуло. Я остановился, извлёк шток – к контрольному столику – –
Но Ю в том месте не было: безлюдная, ледяная доска. Я отыскал в памяти: сейчас – все работы отменены: все должны на Операцию, и ясно: ей незачем, некого записывать тут…
На улице. Ветер. Небо из мчащихся чугунных плит. И без того, как это было в какой?то момент день назад: всю землю разбит на отдельные, острые, независимые кусочки, и любой из них, падая стремглав, на секунду останавливался, висел передо мной в воздухе – и бесследно испарялся.
Как если бы тёмные, правильные буквы на данной странице – внезапно сдвинулись, в испуге расскакались какая куда – и ни одного слова, лишь бессмыслица: пуг?скак?как?. На улице – вот такая же рассыпанная, не в рядах, масса людей – прямо, назад, наискось, поперек.
И уже никого. И на секунду, мчась стремглав, застыло: вон, во втором этаже, в стеклянной, повисшей на воздухе, клетке – женщина и мужчина – в поцелуе, стоя – она всем телом сломанно отогнулась назад. Это – навеки, последний раз…
На каком?то углу – шевелящийся колючий куст голов. Над головами – раздельно, в воздухе, – знамя, слова: «Долой Автомобили! Долой Операцию!» И раздельно (от меня) – я, думающий секундно: «Неужто у каждого такая боль, какую возможно исторгнуть изнутри – лишь вместе с сердцем, и каждому необходимо что?то сделать, перед тем как – ==» И на секунду – ничего во всем мире, не считая (моей) звериной руки с чугунно?тяжелым свертком…
Сейчас – мальчишка: целый – вперед, под нижней губой – тень. Нижняя губа – вывернута, как обшлаг засученного рукава, – вывернуто все лицо – он ревет – и от кого?то со всех ног – за ним топот…
От мальчишки: «Да, Ю – должна быть сейчас в школе, необходимо скорей». Я побежал к ближайшему спуску подземки.
В дверях кто?то бегом:
– Не идут! Поезда сейчас не идут! В том месте –
Я спустился. В том месте был – идеальный абсурд. Блеск граненых хрустальных солнц. Хорошо утрамбованная головами платформа. Пустой, застывший поезд.
И в тишине – голос. Ее – не видно, но я знаю, я знаю данный упругий, эластичный, как хлыст, хлещущий голос – и где?нибудь в том месте вздернутый к вискам острый треугольник бровей… Я закричал:
– Разрешите войти же! Разрешите войти меня в том направлении! Я обязан –
Но чьи?то клещи меня – за руки, за плечи, гвоздями. И в тишине – голос:
– …Нет: бегите наверх! В том месте вас – вылечат, в том месте вас много накормят сдобным счастьем, и вы, сытые, станете мирно спать, организованно, в такт, похрапывая, – разве вы не слышите данной великой симфонии храпа? Забавные: вас желают высвободить от извивающихся, как черви, мучительно грызущих, как черви, вопросительных знаков. А вы тут стоите и слушаете меня. Скорее – наверх – к Великой Операции! Что вам за дело, что я останусь тут одна? Что вам за дело – в случае если я не желаю, дабы за меня желали другие, а желаю желать сама, – в случае если я желаю неосуществимого…
Второй голос – медленный, тяжелый:
– Ага! Неосуществимого? Это значит – гонись за твоими дурными фантазиями, а они чтобы перед носом у тебя крутили хвостом? Нет: мы – за хвост, да под себя, а позже…
– А позже – слопаете, захрапите – и нужен перед носом новый хвост. Говорят, у древних было такое животное: осел. Дабы вынудить его идти все вперед, все вперед – перед мордой к оглобле привязывали морковь так, чтобы он не имел возможности ухватить. И в случае если ухватил, слопал…
Внезапно клещи меня отпустили, я бросился в середину, где сказала она – и в тот же момент все посыпалось, стиснулось – позади крик: «Ко мне, ко мне идут!»
Свет подпрыгнул, погас – кто?то перерезал лавина – и провод, крики, хрип, головы, пальцы…
Я не знаю, сколько времени мы катились так в подземной трубе. Наконец: ступени – сумерки – все ярче – и мы опять на улице – веером, в различные стороны…
И вот – один. Ветер, серые, низкие – совсем над головой – сумерки. На мокром стекле тротуара – весьма глубоко – опрокинуты огни, стенки, движущиеся вверх ногами фигуры. И поразительно тяжелый сверток в руке – тянет меня вглубь, ко дну.
Внизу, за столиком, Ю снова не было, и безлюдная, чёрная – ее помещение.
Я встал к себе, открыл свет. Туго стянутые обручем виски стучали, я ходил – закованный все в одном я том же кругу: стол, на столе белый сверток, кровать, дверь, стол, белый сверток… В комнате слева опущены шторы. Справа: над книгой – шишковатая лысина, и лоб – огромная желтая парабола. Морщины на лбу – последовательность желтых неразборчивых строчков. Время от времени мы видимся глазами – и тогда я ощущаю: эти желтые строчки – обо мне.
…Случилось ровно в 21. Пришла Ю – сама. Четко осталось в памяти лишь одно: я дышал так звучно, что слышал, как дышу, и все желал как?нибудь потише – и не имел возможности.
Она села, расправила на коленях юнифу. Розово?коричневые жабры трепыхались.
– Ах, дорогой, – так это действительно, вы ранены? Я когда определила – на данный момент же…
Шток передо мною на столе. Я быстро встал, дыша еще громче. Она услышала, остановилась на полслове, также из-за чего?то поднялась. Я видел уже это место на голове, во рту отвратительно?сладко… платок, но платка нет – сплюнул на пол.
Тот, за стеной справа, – желтые, пристальные морщины – обо мне. Необходимо, дабы он не видел, еще противней – если он будет наблюдать… Я надавил кнопку – пускай никакого права, разве это сейчас не все равно, – шторы упали.
Она, разумеется, почувствовала, осознала, метнулась к двери. Но я опередил ее – и звучно дыша, ни на секунду не спуская глаз с этого места на голове…
– Вы… вы с ума сошли! Вы не смеете… – Она пятилась задом – села, вернее, упала в постель – вложила, дрожа, сложенные ладонями руки между колен. Целый пружинный, все так же прочно держа ее глазами на привязи, я медлительно протянул руку к столу – двигалась лишь одна рука – схватил шток.
– Умоляю вас! Сутки – лишь один сутки! Я на следующий день – на следующий день же – отправлюсь и все сделаю…
О чем она? Я замахнулся – –
И я считаю: я убил ее. Да, вы, неизвестные мои читатели, вы имеете право назвать меня убийцей. Я знаю, что спустил бы шток на ее голову, если бы она не крикнула:
– Для… для… Я согласна – я… на данный момент.
Трясущимися руками ока сорвала с себя юнифу – просторное, желтое, висячее тело опрокинулось в постель… И лишь тут я осознал: она считала, что я шторы – это чтобы – что я желаю…
Это было так нежданно, так довольно глупо, что я расхохотался. И в тот же час же туго закрученная пружина во мне – лопнула, рука ослабела, шток громыхнул на пол. Тут я на своем опыте заметил, что хохот – самое ужасное оружие: хохотом возможно убить все – кроме того убийство.
Я сидел за столом и смеялся – отчаянным, последним хохотом – и не видел никакого выхода из всего этого нелепого положения. Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы развивалось естественным методом – но тут внезапно новая внешняя слагающая: зазвонил телефон.
Я бросился, стиснул трубку: возможно, она? – И в трубке чей?то незнакомый голос:
– на данный момент.
Томительное, нескончаемое жужжание. с далека – тяжелые шаги, все ближе, все гулче, все чугунней – и вот…
– Д?503? Угу… С вами говорит Покровитель. Срочно ко мне!
Динь, – трубка повешена, – динь.
Ю все еще лежала в кровати, глаза закрыты, жабры обширно раздвинуты ухмылкой. Я сгреб с полу ее платье, кинул на нее – через зубы:
– Ну! Скорее – скорее!
Она приподнялась на локте, груди сплеснулись набок, глаза круглые, вся повосковела.
– Как?
– Так. Ну – наряжайтесь же!
Она – вся узлом, прочно вцепившись в платье, голос вплющенный.
– Отвернитесь…
Я отвернулся, прислонился лбом к стеклу. На тёмном, мокром зеркале дрожали огни, фигуры, искры. Нет: это – я, это – во мне… Для чего Он меня? Неужто Ему уже известно о ней, обо мне, обо всем?
Ю, уже одетая, у двери. Два шага к ней – стиснул ей руки так, словно бы как раз из ее рук на данный момент по каплям выжму то, что мне необходимо:
– Слушайте… Ее имя – вы понимаете, о ком, – вы ее именовали? Нет? Лишь правду – мне это необходимо… мне все равно – лишь правду…
– Нет.
– Нет? Но отчего же – раз уж вы пошли в том направлении и сказали…
Нижняя губа у ней – внезапно наизнанку, как у того мальчишки – и из щек, по щекам капли…
– По причине того, что я… я опасалась, что в случае если ее… что за это вы имеете возможность… вы прекратите лю… О, я не могу – я не имела возможности бы!
Я осознал: это – правда. Нелепая, забавная, людская правда! – Я открыл дверь.
ПРИВЕТ СОСЕД Акт 3 — Hello Neighbor act 3 (ЕЩЕ ЧУТОК И ПОДВАЛ)
