Альпийская идиллия

Эрнест Хемингуэй

Альпийская идиллия

Хемингуэй Эрнест

Альпийская идиллия

Эрнест Хемингуэй

Альпийская идиллия

Жарко было спускаться в равнину кроме того в начале утра. Лыжи у нас на плечах оттаивали и сохли на солнце. Весна еще лишь начиналась в равнине, но солнце уже очень сильно припекало. Мы шли по пути Голотурп, нагруженные рюкзаками и лыжами. На кладбище, мимо которого мы проходили, только что кончились похороны. Я сообщил Gruss Gott [Бог в помощь (нем.)] пастору, в то время, когда он, уходя с кладбища, поравнялся с нами. Пастор поклонился.

— Необычно, что пасторы ни при каких обстоятельствах не отвечают, — сообщил Джон.

— Я думал, ему будет приятно сообщить Gruss Gott.

— Они ни при каких обстоятельствах не отвечают, — сообщил Джон.

Мы остановились среди дороги и наблюдали, как церковный сторож засыпает свежую могилу. Тут же стоял чернобородый крестьянин в высоких кожаных сапогах. Сторож прекратил трудиться и выпрямился. Крестьянин в высоких сапогах забрал заступ из рук сторожа и начал засыпать могилу, разравнивая почву, как разравнивают навоз на грядках. Майское утро было так светло и солнечно, что свежая могила казалась нелепой. Не верилось, что кто-то имел возможность погибнуть.

— Вообрази, что тебя хоронят в такое утро, — сообщил я Джону.

— Хорошего мало.

— Ну, — сообщил я, — до тех пор не нужно.

Мы пошли дальше по дороге, мимо городских домов, к гостинице. Мы весь месяц ходили на лыжах в Сильвретте и рады были оказаться в равнине. В Сильвретте мы прекрасно были похожим лыжах, но в том месте уже наступила весна, — снег был крепок лишь рано утром и позже к вечеру. В другое время мешало солнце. Мы оба устали от солнца. Некуда было от него спрятаться. Лишь скалы и хижина, выстроенная у ледника под выступом гора, отбрасывали тень, а в тени пропотевшее белье мёрзло. Без чёрных очков не было возможности посидеть перед хижиной. Нам нравилось загорать дочерна, но солнце весьма утомляло. Оно не позволяло отдохнуть. Радовался я и тому, что ушел от снега. В Сильвретте уже через чур очень сильно чувствовалась весна. Мне мало надоели лыжи. Мы через чур продолжительно пробыли в горах. У меня во рту остался вкус талой воды, которую мы выпивали, собирая ее с металлической крыши хижины. Я не имел возможности отделаться от этого привкуса, в то время, когда думал о лыжах. Я радовался, что на свете существуют не только лыжи, и я радовался, что ушел от неестественно ранней высокогорной весны к этому майскому утру в равнине.

На крыльце гостиницы, раскачиваясь на стуле, сидел хозяин. Рядом с ним сидел повар.

— Привет лыжникам! — сообщил хозяин.

— Привет! — ответили мы, прислонили лыжи к стенке и скинули портфели.

— Прекрасно было наверху? — задал вопрос хозяин.

— Превосходно. Лишь через чур много солнца.

— Да, сейчас уже через чур много солнца.

Повар остался сидеть. Хозяин вошел с нами в дом, отпер контору и вынес отечественную почту — пачку писем и пара газет.

— Давай выпьем пива, — сообщил Джон.

— Давай. Лишь тут, не на воздухе.

Хозяин принес две бутылки, и мы выпили их, просматривая письма.

— Не выпить ли еще? — сообщил Джон. В этом случае пиво принесла служанка. Она улыбнулась, откупоривая бутылки.

— Большое количество писем, — сообщила она.

— Да. Большое количество.

— Prosit [на здоровье (нем.)], — сообщила она и вышла, захватив безлюдные бутылки.

— Я уже забыл, какой вкус у пива.

— А я нет, — сообщил Джон. — В том месте, в хижине, я довольно часто вспоминал его.

— Ну вот, — сообщил я, — дорвались наконец.

— Ничего нельзя делать через чур продолжительно.

— Запрещено. Мы пробыли в том месте через чур продолжительно.

— До черта продолжительно, — сообщил Джон. — Не годится делать что-нибудь через чур продолжительно.

Солнце светило в открытое окно и пронизывало бутылки с пивом на столе. Бутылки были наполовину безлюдны. Пиво в бутылках пенилось не очень сильно, по причине того, что оно было весьма холодное. В то время, когда его наливали в высокие кружки, пена поднималась и кольцом окаймляла края. Я наблюдал в окно на белую дорогу. Деревья по обочинам дороги были в пыли. Дальше показывались ручей и зелёное поле. На берегу ручья среди деревьев стояла лесопилка с водяным колесом. Лесопилка была открыта с одной стороны, и я видел долгое бревно и пилу, ходившую вверх и вниз. Никто не направлял ее. По зеленому полю расхаживали четыре вороны. На дереве сидела еще ворона и наблюдала на них. На крыльце повар поднялся со стула и через сени состоялся в кухню. Тут, в помещении, солнце пронизывало безлюдные чашки на столе. Джон сидел, положив локти на стол и подперев голову руками.

Я заметил в окно двух мужчин, поднимающихся по ступеням крыльца. Отворилась дверь, и они вошли. Один из них был бородатый крестьянин в сапогах, второй — церковный сторож. Они сели за столик у окна. Вошла служанка и остановилась у их столика. Крестьянин, казалось, не подмечал ее. Он сидел, положив руки на стол. Он был в ветхой солдатской куртке, с заплатами на локтях.

— Что будем выпивать? — задал вопрос сторож. Крестьянин не ответил, словно бы и не слышал.

— Что ты желаешь?

— Шнапс, — сообщил крестьянин.

— И четверть литра красного, — сообщил сторож служанке.

Служанка принесла заказанное, и крестьянин выпил собственный шнапс. Он наблюдал в окно. Сторож смотрел за ним. Джон не поднимал головы. Он дремал.

Вошел хозяин и направился к их столику. Он сообщил что-то на местном диалекте, и сторож ответил ему. Крестьянин так же, как и прежде наблюдал в окно. Хозяин вышел из помещения. Крестьянин поднялся. Он вынул из кожаного бумажника кредитку в десять тысяч крон и развернул ее. Подошла служанка.

— За все? — задала вопрос она.

— За все, — сообщил крестьянин.

— За вино я сам заплачу, — сообщил сторож.

— За все, — повторил крестьянин, обращаясь к служанке.

Она сунула руку в карман передника, вытащила полную горсть монет и отсчитала сдачу. Крестьянин вышел. Когда за ним закрылась дверь, хозяин возвратился в помещение и заговорил со сторожем. Позже сел за его столик. Они говорили на диалекте. Сторож посмеивался. Хозяин брезгливо морщился. Сторож поднялся из-за стола. Он был невысокого роста, с усами. Он высунулся в окно и взглянуть на дорогу.

— Вот он идет, — сообщил он.

— В Эдельвейс?

— Да.

Они еще поболтали, а позже хозяин подошел к нашему столику. Хозяин был большого роста, уже старик. Он взглянуть на дремлющего Джона.

— Он, видно, устал.

— Да, мы рано встали.

— Обедать не так долго осталось ждать станете?

— Хоть на данный момент, — сообщил я. — Что у вас имеется?

— Все что угодно. Вам на данный момент принесут карточку.

Служанка принесла меню. Джон проснулся. Меню было написано чернилами на карточке, и карточка засунута в древесную рамку.

— Вот тебе Speisekarte, — сообщил я Джону. Джон посмотрел на меню. Он был еще сонный.

— Не выпьете ли вы с нами? — задал вопрос я хозяина. Он подсел к нам.

— Скоты эти крестьяне, — сообщил хозяин.

— Мы уже видели этого на похоронах, в то время, когда входили в город.

— Он жену хоронил.

— Вот что!

— Скотина. Все эти крестьяне скоты.

— Из-за чего скоты?

— Просто не верится. Просто не верится, какая с ним вышла история.

— Поведайте.

— Просто не верится. — Хозяин повернулся к сторожу. — Франц, поди-ка ко мне. — Сторож подошел, захватив стакан и бутылочку вина.

— Юные люди только что возвратились из Висбаденерхютте, — сообщил хозяин.

Мы поздоровались.

— Что вы станете выпивать?

— Ничего. — Франц отрицательно повел пальцем.

— Еще четверть литра?

— Пожалуй.

— Вы осознаёте диалект? — задал вопрос хозяин.

— Нет.

— А в чем дело? — задал вопрос Джон.

— Он на данный момент поведает нам про того крестьянина, что засыпал могилу, в то время, когда мы входили в город.

— Я все равно ничего не осознаю, — сообщил Джон. — Они говорят через чур скоро.

— Он приехал сейчас хоронить жену, — сообщил хозяин. — Она погибла в ноябре.

— В декабре, — исправил сторож.

— Это все равно. Так, значит, она погибла в декабре, и он дал знать в общину.

— Восемнадцатого декабря, — сообщил сторож.

— Но он не имел возможности привезти ее и похоронить, пока не стаял снег.

— Он живет по ту сторону Пазнауна, — сообщил сторож, — но он отечественного прихода.

— Он никак не имел возможности привезти ее? — задал вопрос я.

— Нет, не имел возможности. Пока не сойдет снег, оттуда, где он живет, возможно добраться лишь на лыжах. Так вот сейчас он привез ее, дабы похоронить, а пастор, в то время, когда взглянуть на ее лицо, хоронить не захотел. Дальше ты говори, — сообщил он сторожу, — лишь скажи не по-своему, а так, дабы все осознали.

— Весьма смешно вышло с пастором, — сообщил сторож. — В удостоверении о смерти было сообщено, что она погибла от сердечной заболевания. Мы все знали, что у нее больное сердце. Время от времени ей делалось дурно в церкви. Последнее время она совсем не приходила. Не имела возможности подниматься в гору. В то время, когда пастор, откинув одеяло, открыл ее лицо, он задал вопрос Олза:

— Она весьма страдала?

— Нет, — сообщил Олз. — Я пришел к себе и вижу — она лежит поперек кровати мертвая.

Пастор еще раз взглянуть на нее. Что-то, видно, ему не нравилось.

— Отчего у нее сделалось такое лицо?

— Не знаю, — сообщил Олз.

— А ты поразмысли, возможно, отыщешь в памяти, — сообщил пастор и опустил одеяло. Олз ничего не ответил. Пастор наблюдал на него. Олз наблюдал на пастора. — Вы желаете узнать?

— Я обязан знать, — сообщил пастор.

— Вот тут-то и начинается самое увлекательное, — сообщил хозяин. Слушайте. Говори, Франц.

— Так вот, — сообщил Олз, — она погибла, я известил общину и убрал ее в сарай на сложенные дрова. Позже мне эти дрова пригодились, а она уже совсем закоченела, и я прислонил ее к стенке. Рот у нее был открыт, и в то время, когда я вечером приходил в сарай пилить дрова, я вешал на нее фонарь.

— Для чего ты это делал? — задал вопрос пастор.

— Не знаю, — ответил Олз.

— И довольно часто ты это делал?

— Любой раз, в то время, когда вечером трудился в сарае.

— Ты поступил весьма дурно, — сообщил пастор. — Ты обожал собственную жену?

— О да, обожал, — сообщил Олз. — Я весьма обожал ее.

— Вы все осознали? — задал вопрос хозяин. — Вы все осознали про его жену?

— Практически.

— А как по поводу обеда? — задал вопрос Джон.

— Заказывай, — сообщил я. — Придумаете, это правда? — задал вопрос я хозяина.

— Само собой разумеется, действительно, — сообщил он. — Скоты эти крестьяне.

— А куда он отправился?