Ни при каких обстоятельствах из режиссерского насилия настоящего толка не было.
Беда в том, что как выходит спектакль из рук режиссера на публику, так и изменяются все соотношения — играться-то спектакль все-таки так как приходится актеру, а не режиссеру. В случае если актер посредствен, то он на публике не расцветет, а завянет. В случае если же гениален — публика пробудит в нем собственное творчество, которое тем дальше уведет от режиссерского рисунка, чем более режиссер мучил им актера и, в итоге, посеял в нем отвращение к собственному рисунку, как бы оптимален он ни был. В случае если
же режиссер так малоопытен либо ревнив, что будет потребовать ценою чего угодно не отступать от своих драгоценных требований, гениальный актер обидится (и верно сделает — не комкай природы моего творчества, не превращай меня в куклу), сожмется и будет делать все механично, и по крайней мере без таланта и огня. А представлений через десять ему все совсем надоест и осточертеет.
А режиссер будет метать молнии и громы — вот посредственности! Уж я им всё дал, а они ничего не забрали! Всю душу им, думается, выложил — всё напрасно! Нужно новых набирать!
Мастерство режиссера нельзя сравнивать с мастерством художника, либо скульптора, либо исполнителя-скрипача… Материал его изменяющийся.
Мастерство режиссера скорее возможно сравнить с мастерством керамика-гончара, что обязан знать, что обязательно изменятся его краски при обжиге и как как раз они изменятся.
Имеется, действительно, одно принуждение, которое спасительно.
Принуждение весьма умелого, весьма опытного, весьма искушенного.
В то время, когда спасатель приближается к тонущему, он должен быть с ним весьма резок а также, в случае если необходимо, неотёсан, в противном случае тот в панике обхватит его и утопит. Не нужно опасаться оттолкнуть, кроме того ударить его и, изловчившись, схватить за волосы и тащить его таким унизительным образом…
С пьяным либо душевнобольным также подчас не обойдешься без благодатного насилия — в противном случае натворят невесть чего.
С ленивым и трусливым конем также время от времени без хлыста и шпор ничего не сделаешь. Если не ударишь его перед самым прыжком, так он, того и смотри, и не допрыгнет — сам ногу сломает и тебя изувечит.
Пишу это не без опаски. Так соблазнительно режиссеру свалить последствия своей неспособности и своего неумения на актера, что он все случаи будет причислять как раз к этим — с хлыстом, спасением и шпорами утопающего.
А в это же время их совсем не так уж большое количество.
О режиссере будет разговор в свое время особенный. Тут я адресуюсь больше к актеру, дабы он имел возможность правильно осознать смысл и значение «хлыста». И знал имена тем обстоятельствам, из-за которых берутся в руки хлыст и появляется на сцене раздражение и режиссёрская грубость. Имена эти: лень, вялость, пассивность, сонливость, безответственность, близорукость, непонимание ближайших и главных собственных задач и, возможно, неверно выбранная профессия. В том месте, где нет активности, — какое же призвание?
Время от времени имеется одни способности, но нет вторых либо мало подходящие физические качества. Упорные, упрямые — преодолевают, большая часть — сдается.
В случае если сдался, значит ли, что взялся не за собственный дело? Само собой разумеется, нет. К примеру, хороший удар кнута со стороны спас бы дело. Значит, дело за кнутом — от меня самого либо со стороны — это все равно.
Не будем запугивать себя и забивать голову всякими сомнениями: индивидуальность ли я? Не простой ли самовар, что еще нужно основательно очистить? Либо безлюдная стекляшка?
Скажем себе так: возможно, и то и другое. Чего больше, чего меньше — дело продемонстрирует. Основное — нужно трудиться. Действительно, трудиться не без толку, не чурбан катать, как крыловская мартышка, а с умом, осмысленно и планомерно.
Тогда все не так долго осталось ждать и прочно станет на собственные места.
Режиссер приходит, просматривает пьесу, либо, вернее, проигрывает ее «так, как нужно играться все роли», и начинает говорить так называемый «замысел постановки».
Актер покорно слушает, наматывает на ус, подчиняется и пробует изобразить то, что напридумывал властный и, само собой, безукоризненный «папа-режиссер».
Пару дней назад один из весьма, по-видимому, уважающих себя режиссеров, с сознанием до конца выполненного долга, сказал, что чёрта такого-то типа он давал в течение двух часов…
Спрашивается, при чем тут актер? И что актеру затем делать? Снимать по мере сил копию с режиссера?
В случае если актер сперва мнит образ, воздействие либо картину вне себя, либо, иначе говоря ему что-то рисуется, а он позже пробует это, появившееся в его воображении, воспроизвести, — такое творчество не будет творчеством актерским. Оно не в природе актера. Это, по правде сообщить, не более как извращение.
Актеру характерна совсем вторая механика творчества: актер и мыслит действием. Его фантазия и воображение трудятся действительно творчески (другими словами со всей верностью и неожиданностью интуиции) лишь в действии. Настоящее актерское дар не только может не проявляться в хорошем, увлекательном рассказывании по поводу пьесы либо в глубоком философствовании по поводу пьесы либо роли, наличие данной способности практически в любое время указывает, что мы имеем дело не с актером, а с критиком либо, возможно, писателем. Кроме того в том случае, в то время, когда несомненный актер через чур прекрасно и через чур красиво говорит о какой-то роли, точно возможно заявить, что он ее не хорошо играется, либо по способам холодного представления (не участвуя на сцене в качестве творца, либо, вернее, не выступая в качестве творца, а лишь как копировщик), либо совсем не играется. Если он ее играется, он о ней, простите за выражение, трепать языком не будет. Из-за чего? Что за сентиментальность? Обстоятельства две: 1. Почему-то инстинктивно не хочется, не очень приятно, что-то удерживает. 2. Опыт. Было пара раз: поболтаешь о роли, распустишь язык, наблюдаешь, а она и нейдет. Нейдет и нейдет, хоть перестраивай ее.
Это не примета, не самовнушение, это — психотерапевтический закон. Закон «катарсиса». Живописец-актер его ощущает в большинстве случаев сам, без предупреждений, инстинктивно, а режиссер этого не знает, не ощущает. И характеристиками «и» своими «разъяснениями» портит творчество актера в самом корне (зародыше).
Но как же тогда, — смогут задать вопрос, — создавать? Без всякого замысла? На может быть, что выйдет? Так за полотно и рисовать картину? Мазать красками —
что-нибудь да окажется? Либо брать в руки зубило, доходить к мрамору и колотить, что и как вздумается? Либо садиться за письменный стол и писать то, что захочется, без всякого замысла?
Одно дело — замысел либо, скажем, эмбрион всякого произведения, другое дело — правильный рисунок, чуть ли не со всеми подробностями.
Слова Пушкина:
«И даль свободного романа,
Я через волшебный кристалл,
Еще не светло различал»
Домашнее принуждение / Domestic Violence Experiment
