Средства для борьбы с эмоциональной сферой ребенка далеко не всегда являются сильно выраженное принуждение. Это прекрасно видно на примере истории нескольких поколений одной семьи.
В XIX в. юный миссионер вместе с женой отправился в Африку с целью обратить в христианство как возможно больше ее жителей. Так ему, наверное, удалось избавиться от сомнений в правильности избранной им веры, каковые терзали его в молодости. Сейчас он стал настоящим христианином, подобно собственному отцу, что не жалел сил на приобщение вторых людей к учению об привлекательной жертве Сына Божьего. У супругов появилось 10 детей. Восемь, по мере успехи ими школьного возраста, родители послали в Европу. Один их них позднее стал отцом некоего А. и довольно часто сказал сыну, как тому повезло, что он вырос дома. Так как он сам только в 30 лет снова заметил собственных своих родителей. Оправдались самые нехорошие догадки: на вокзале он их не определил. Об этом он частенько говорил, причем без всякой грусти, на лице его игралась ухмылка, и по большому счету А. сказал о собственном отце как об весьма добром, чутком, довольном судьбой и по-настоящему верующем человеке. Все родственники и привычные честно восхищались им и совсем не осознавали, из-за чего у его сына с годами развился тяжелый невроз навязчивого состояния.
А. с детства мучили навязчивые агрессивные мысли, но он был совсем неспособен принимать досаду, недовольство, гнев и ярость как в полной мере адекватные эмоциональные реакции на какие-либо жизненные неудачи либо действие внешних раздражителей. С детских лет он кроме этого весьма страдал от того, что не унаследовал природное, искреннее, проникнутое яркими эмоциями благочестие отца, которое давало ему уверенность в себе. Не помогало кроме того чтение духовной литературы, и А. всегда посещали нечестивые мысли, т.е. сомнения в вере, вызывавшие у него панический ужас. Благодаря психотерапии, но далеко не сходу, А. удалось приучить себя к мысли о том, что критические суждения вовсе не должны внушать ему кошмар и порождать мучительные мысли о собственной неполноценности. Тут сильно помогло то событие, что его сын-школьник заявил себя приверженцем марксизма. А. было совсем несложно в полемике с ним найти непоследовательность и ограниченность данной пронизанной духом нетерпимости идеологии. В конечном счете А. осознал, что для трудившегося с ним психотерапевта психоанализ кроме этого собственного рода религия, к которой направляться подойти критически. На отдельных стадиях психотерапевтического сеанса он начал неспешно чувствовать целый трагизм собственной неразрывной связи с отцом. Он осознал, что в юные годы был жестоко обманут, и в ярости усомнился во всех подряд политических идеологиях и религиях. Но от неврозов навязчивого состояния А. смог избавиться только в тот момент, в то время, когда чувство бешенства начало ассоциироваться с в далеком прошлом погибшим, горячо любимым отцом.
На сеансах психотерапии А. всегда ощущал кошмарное убожество собственной жизни, причиной которого была позиция его отца. От мальчика требовалось быть таким же хорошим, вежливым и добропорядочным, как папа, ни при каких обстоятельствах не плакать, никого не осуждать, ничего ни от кого не потребовать, постоянно быть довольным и не забывать о тех, кому еще хуже, чем тебе. Ранее неизвестное чувство глубокого возмущения вынудило А. по-новому оценить собственный детство и заметить, что все, не совпадавшее с представлениями отца, бессердечно искоренялось. И только по окончании того, как душа А. восстала (раньше он срывал бешенство на своем сыне, применяя проекции и механизм отщепления), он заметил другую ипостась собственного отца. Никто не смог поведать ему о ней. К пониманию истины он пришел сам через пережитые ярость и боль. Скрытые черты психики отца оставались тайной для всех, проявившись только в неврозе навязчивого состояния, что мучил сына в течение 42 лет. Отцу хотелось смотреться в глазах сына не просто благочестивым, но еще и в высшей степени добропорядочным человеком. Навязывание этого образа обернулось для А. тяжелым жадно-психологическим расстройством. Возможно кроме того заявить, что папа сохранял благочестие за счет психологического здоровья сына.
Вернув себе детские ощущения, А. смог осознать, какие конкретно эмоции испытывал в юные годы его папа. Он задал вопрос себя: По-христиански ли поступили мои дед а бабушка, послав в Европу собственных восьмерых детей и со спокойной совестью проповедуя в Африке извечную христианскую заповедь Возлюби ближнего собственного как самого себя. Весьма интересно, задавал ли себе таковой вопрос их сын, т.е. мой папа, и не следовало ли ему поставить под сомнение не только их честность, но и сам суть для того чтобы рода деятельности, которая оборачивается откровенной жестокостью по отношению к собственным детям? Но его строгая и глубоко верующая тетя, у которой он жил, ни при каких обстоятельствах бы не допустила таких сомнений. Она бы скоро выгнала его из дома. Что же оставалось делать шестилетнему мальчику, родители которого пребывали в нескольких тысячах километров от него? Конечно, он был должен поверить в Всевышнего, потребовавшего таких необычных и непонятных жертв (и это оправдывало в его глазах поступок своих родителей). Он вынудил себя демонстрировать приверженность христианской вере и показной оптимизм. Он должен был всегда помнить об оказанных ему одолжениях и никому не быть в тягость, дабы, не дай Всевышний, не прослыть неблагодарным. И темперамент у него неизменно должен быть легким, спокойным. В противном случае он не будет любим, в противном случае ему просто не выжить.
Когда таковой человек сам делается отцом, на него наваливаются события, угрожающие обрушить с таким трудом возведенное строение. Он видит перед собой живое существо и осознаёт, каким возможно человек, в случае если ему не мешать. Но тут внезапно к этим мыслям примешивается ужас: Нет, для того чтобы не должно быть! Так как в случае если покинуть ребенка таким, какой он имеется, то тогда получается, что я сам зря пожертвовал собой, отвергнув собственное Я. Разве возможно воспитывать ребенка добровольно и подавления его воли, без испытанных столетиями средств борьбы с его упрямством и эгоизмом? Родители кроме того в мыслях не смогут позволить себе такие вольности, в противном случае они окажутся в очень затруднительном положении и утратят землю под ногами. А таковой землёй есть классическая идеология, в которой подавление живого начала в ребенке и манипулирование им воображают высшую сокровище.
Все вышесказанное относится к отцу А. (Его мать кроме этого воспитывалась в духе данной идеологии, но я ограничилась анализом поведения отца, т.к. при с А. именно он сыграл ключевую роль.)
Он сразу же постарался установить контроль над естественными потребностями новорожденного, и достаточно не так долго осталось ждать последний подсознательно принимал это как должное. Вместе с женой он деятельно 5 приучал младенца к аккуратности и чистоте, а в то время, когда маленький А. в неурочный час криком просил имеется, лаской отвлекал его. Так как кормить младенца следовало лишь в определенное время и строго правильно. В то время, когда А. подрос и, скажем, отказывался от какого-нибудь блюда либо, наоборот, через чур жадно ел, либо неподобающе вел себя за столом, родители ставили его в угол, а сами продолжали преспокойно поглощать пищу. Возможно уже тогда А. мучила идея, из-за чего и за какие конкретно грехи любимые родители так отдалили его от себя.
А. не помнит, дабы папа хоть раз бил его. Но папа, кроме того не сознавая этого, обращался с ним жестоко вследствие того что тем самым желал заглушить в себе душевную боль. Он желал сделать из него довольного судьбой ребенка, т.к. в нем самом в глубине души жило мелкое беспомощное существо. Он систематически пробовал убить в собственном первенце все живое. И если бы сохранившиеся остатки живого начала не нашли прибежища в неврозах навязчивого состояния и не давали бы так знать о себе, душа сына была бы по-настоящему мертва, А. воображал бы собой лишь бледную тень отца, не имел бы собственных потребностей, не может был бы на бурный всплеск чувств и страдал бы от депрессий, т.к. внутри его царили бы страх и пустота перед собственными комплексами. Благодаря психоанализу А. в возрасте сорока двух лет наконец осознал, каким он был живым, любопытным, умным ребенком, какое он имел чувство юмора, и осознание этого пробудило в нем творческие силы. Со временем А. стало ясно, что неврозы, с одной стороны, явились следствием подавления живого начала его настоящего Я, а с другой — отражали конфликты, вытесненные в подсознание отца и потому раздиравшие его душу. Они выдавали всю шаткость веры отца, всю жизнь страдавшего от неосуществимости открыто усомниться в религии. Сумей он это сделать, его сын имел бы шанс начать жить собственной полноценной судьбой, не прибегая к помощи психоаналитика.
МЕЛОЧЬ, А ПРИЯТНО: Перчатки для мастера маникюра: Соколова Светлана
