В сентябре 1952 года должны были завершиться съемки «Римских каникул». Пара раз Джеймс Хэнсон прилетал в Рим, сохраняя надежду убедить Одри назначить сутки свадьбы. Фотографии в издании «Лук» запечатлели Хэнсона, восклицающего: «Линия побери!» – при виде Одри, которая вмешивает шиньон для поддержания тиары в сцене с «бедной маленькой принцессой» в зале консульства. Предваряя будущие события, создатель из издания «Лук» додаёт (в скобках):
«Они поженились в прошлом месяце». На самом же деле они так и не поженились.
Одри и ее жених все-таки прописали сутки бракосочетания на 30 сентября 1952 года. На церемонию в приходскую церковь было приглашено двести гостей: это венчание могло быть событием года в Хаддерсфильде. Дружкой невесты дала согласие стать Шарон Дуглас, дочь тогдашнего американского посла Льюиса Дугласа. Уже привозили и приносили подарки, но церемонию неожиданно было нужно отменить: съемки «Римских каникул» затягивались. В то утро, которое должно было стать свадебным, Хэнсон приехал в аэропорт Нортхолт в Лондоне и ожидал в том месте прилета собственной невесты из Рима. У них было всего четыре часа до отлета в Нью-Йорк. Свадебное платье, которое Одри сшила в Риме, отправлялось вместе с ними. У нее чуть было время на то, дабы примерить его и поразмыслить над тем, как она имела возможность бы смотреться в роли госпожа Джеймс Хэнсон. Джильберт Миллер отвез ее в лимузине в Вест-Сайд на репетиции возобновленной «Жижи». Позже у Одри было гастрольное турне. Новая дата бракосочетания не назначалась. Хэнсон улетел заниматься бизнесом в Торонто.
В случае если эти двое были влюблены приятель в приятеля, то необычно, что они не поженились в Соединенных Штатах либо Канаде. Покидая Лондон, они очень подчеркивали в интервью прессе, что нет и речи ни о каких размолвках между ними. Они собираются пожениться в течение следующих трех месяцев. Хэнсон додавал: «Мы будем жить в Нью-Йорке, Лондоне и Онтарио, в том месте, где у меня имеются деловые интересы». На самом же деле тут была не просто размолвка, но что-то более важное. Хоть они и не говорили об этом вслух, но между ними появилась пропасть по обстоятельству пришедшего к Одри неприятного прозрения: в случае если такова жизнь с ним, в то время, когда они еще не связаны узами Гименея, то она вряд ли станет лучше по окончании заключения альянса. Иначе говоря сейчас Одри значительно больше была влюблена в собственную артистическую карьеру, чем в жениха.
В Риме она трудилась со знаменитостями и находилась в центре общего внимания. Она закончила съемки под заверения Уайлера, что может стать «одной из величайших кинозвезд мира». Романтические обеты, эти Хэнсону – как раз до них сократилась иссякающая любовь за эти годы, – уже меньше и меньше для нее связывались с будущим. «Я почувствую себя замужней лишь тогда, в то время, когда по-настоящему буду замужем, – сообщила она в начале 1952 года. – Я не хочу, дабы кто-либо задавал мне вопрос:
«Были ли вы замужем раньше?» Она осознавала, что, выбрав кинокарьеру, сможет почувствовать себя «по-настоящему замужем». Она и Хэнсон пришли к неизбежному и разумному выводу: они решили расстаться приятелями.
Заявили они об этом в ноябре 1952 года, в то время, когда Одри игралась «Жижи» в Чикаго. Хэнсон приехал в том направлении из Торонто, и они обо всем договорились. «В то время, когда мы оба сделаем себе карьеру, быть может, мы снова возвратимся к этому вопросу, – сообщила Одри. Она уже заботилась о том, дабы смотреться логичной, а не влюбленной. – Так как мы не планируем вступать в брак, думается в полной мере разумным порвать помолвку… Если бы мы были женой и мужем, то виделись бы не чаще – само собой разумеется, было бы мало тоскливо… и потому я сделала вывод, что это Не лучший климат для обычной судьбы». Это говорит о больших переменах во взоре Одри на саму себя. До того времени в ее заявлениях для публики звучали опасения, что если она совершит ночь на кухне, готовя еду мужу, то утром явится на студию, забыв собственную роль. Прежде она разглядывала брак с позиций карьеры мужа, а сейчас на первый замысел выдвинулась ее личная карьера. «Я сделала вывод, что будет несправедливо по отношению к Джимми выходить за него, сознавая, что я привязана и влюблена в собственную работу. Как унизительно будет заставлять его находиться рядом, держа мое пальто, пока я раздаю автографы». Это, но, было маловероятной возможностью, учитывая то, что Хэнсон получила должность главы одного из самых замечательных промышленных конгломератов в мире. Но в то время ее рассуждения о том, как будет лучше для них обоих, были совсем разумны. Быть может, и Хэнсон думал совершенно верно так же.
Одри не приняла в расчет последствия прерванной помолвки для ее карьеры. Она сделалась объектом пристального и пристрастного внимания со стороны средств массовой информации. Одна из обстоятельств этого заключалась в том, что прерванная амурная история была созвучна одиночеству принцессы, которую она только что сыграла в кино. Созвучна и с одиночеством Жижи, которую она снова играла в театре. Ничто так не содействует популярности кинозвезды, как сплетни, заполняющие пространство между настоящей личностью и придуманным персонажем. Для журналов и газет не имело значения, что брак Одри потерпел неудачу: новость приняли с восхищением наибольшие творцы светской хроники тех лет: Хедда Хоппер, Луэлла Парсонс и Эрл Уилсон, из чьей «внутренней» информации публика черпала неясное, а иногда и открыто похотливое наслаждение. И не смотря на то, что Джеймс Хэнсон владел всем тем, чего лишь имела возможность захотеть самая требовательная свекровь – достатком, грандиозными перспективами и красотой, – он был далеко не самым благодатным материалом для светских хроникеров. Сейчас же Хедда и компания имели возможность вольно порассуждать по поводу намного более блистательных альянсов для Одри Хепберн.
Слухи подобного рода уже доходили до нее и портили настроение еще на протяжении съемок в Риме. Брак Грегори Пека разваливался, и он должен был съехать с виллы, арендованной для него, его жены Греты и всего семейства. На протяжении съемок он влюбился во французскую журналистку Веронику Пассани; и через пара лет они поженились. Сплетни, ни на чем не основанные, но звучавшие в полной мере правдоподобно, связали провал супружеской жизни Пека с Одри. Она ощущала себя глубоко обиженной и неоднократно заявляла, что не давала ни мельчайшего предлога для аналогичных слухов. Но ей все растолковала интервьюер из «Фотоплей», женщина весьма умелая и замечательно знавшая, как молва получает собственную «достоверность». Она сообщила Одри, что та сама нечайно содействовала распространению данной истории, демонстрируя собственный энтузиазм по поводу работы с Пеком словами: «(Он) таковой земной, по-настоящему, неподдельно простой и страно хорош ко всем». Комплименты эти воспринимались не как оценка сотрудника по ремеслу, но как что-то большее. Одри была потрясена этим открытием. После этого она задумчиво признала: «Ну, что ж, в полной мере вероятно». Таков первенствовал урок по самозащите. И интервью с Одри Хепберн стали отличаться пресловутой осторожностью.
Каков же был опытный статус Одри перед выходом «Римских каникул»? В Англии в начале 1952 года по окончании выпуска на экраны «Тайных людей» ее имя запестрело на страницах газет. Кинокритик из «Дейли Мейл» Сесиль Уилсон под заголовком «Год прыжков к славе» разместил статью, отметив, что на студии в Илин-ге показалось «три новых привлекательных лица, сияющие всеми преимуществами будущих звезд:
Сьюзан Стивен (игравшаяся вместе с Эриком Портменом в комедии «Его превосходительство»); Одри Хепберн, которая нашла собственную славу в американском театре (в роли Жижи) и которая, по-видимому, на большом растоянии отправится (под словом «на большом растоянии» я имею в виду Голливуд), и восемнадцатилетняя Джоан Коллинз (будущая властительница «Семейства» показалась в фильме «Я верю в Тебя» в роли умственно отсталой девушки, которую отдают под опеку Силли Джонсоне)». По окончании аналогичной рекламы прием, оказанный критикой фильму «Тайные люди» в феврале 1952 года, был очевидно неудачен для Одри. Отзывы звучали сдержанно а также оскорбительно. Ричард Уиннигтон, критик с явными прокоммунистическими симпатиями, а следовательно, заблаговременно враждебно настроенный к путаной идее фильма, писал:
«Игра Валентины Кортезе иногда создаёт милое чувство, Реджиани возможно не принимать в расчет, вывод об Одри Хепберн конкретно отрицательное». К счастью, «Тайные люди» продолжительное время не выходили на экраны США, но кроме того по окончании выхода фильм демонстрировался не весьма обширно. По крайней мере, в том месте он Одри не повредил.
Уильям Уайлер был весьма неторопливым – в высшей степени неторопливым – и скрупулезным мастером собственного дела. Приводя к раздражению управления студии «Парамаунт», он практически весь год готовил видеоматериал «Римских каникул» к выпуску на экран. До съемки фильма Одри успела сделаться бродвейской звездой. В то время, когда она была в Риме, а после этого гастролировала с «Жижи» по Америке, ее имя провалилось сквозь землю со страниц наибольших журналов и газет. В то время, когда же «Жижи» добралась до Лос-Анджелеса в конце 1952 года, рекламные агенты студии «Парамаунт» чуть уговорили местных газетчиков забрать интервью у Одри. Было нужно приобрести для репортеров билеты на спектакль, дабы принудить их посмотреть на актрису.
Но обстановка скоро переменилась. Предчувствие чего-то большого охватило влиятельных лиц и чиновников «Парамаунта» с первой же 60 секунд просмотра «чернового» варианта «Римских каникул», представленного Уайлером. «Я знал, что весьма не так долго осталось ждать всю землю влюбится в нее», – сказал он. В фильме проявилось то особенное сочетание невинности, юной свежести и энергии, присущее личности и манере выполнения Одри. «Парамаунт» без промедления решил инвестировать в следующий фильм с участием Одри и начать работу над ним еще до выхода первого фильма. Новый проект стал называться «Сабрина» и воображал собой экранизацию бродвейской пьесы Сэмюэля Тейлора «Красивая Сабрина». Одри прочла сценарий перед отъездом на гастроли с «Жижи» и – снова прислушиваясь к собственному «внутреннему голосу» – попросила студию приобрести данный сценарий для нее. Особенно пьеса понравилась Одри тем, что это была современная сказка.
Сабрина – это похожая на Золушку дочь водителя. Папа тратит собственную заработную плат на то, дабы послать дочь в парижскую школу, где она делается «принцессой». Принца должен был играться Хамфри Богарт. Ставить фильм пригласили Билли Уайлдера – предусмотрительный выбор, поскольку он сразу же рассмотрел в пьесе что-то близкое комедиям Эрнста Любича, в которых любовь подавалась как занятие легкомысленных богачей, одновременно с этим не лишенных определенных преимуществ. «Сабрина» стал одним из последних фильмов в послевоенном американском кино, где высмеивались слабости богатых и где одновременно и очень терпимо относились к их, с позиций публичной морали, тщетному существованию. Да и то, что фильму удалось все-таки сохранить эту «ветреную наивность», разъясняется тем, что ключевую роль в нем выполняла очаровательная женщина, и у всякого зрителя появлялось единственное желание: пускай она живет продолжительно и счастливо, как героиня красивой сказки.
Эдит Хед снова готовила все костюмы для Одри и в этом фильме. Но было одно исключение. Известная модельер восприняла его практически как личное оскорбление. В это же время, «исключение» стало причиной большому и самому близкому знакомству в жизни Одри. Для парижских эпизодов Сабрины и для тех сцен, в то время, когда она возвращается в Америку к отцу светской женщиной, которую практически нереально определить, платье шил французский кутюрье Юбер де Живанши. С первой же встречи их в салоне Живанши на улице Альфреда де Виньи, 8 в Париже они стали приятелями на всегда. Одри обязана Живанши созданием собственного экранного образа не меньше, чем тем режиссерам, каковые с ней трудились.
Одри полюбила стиль Живанши, в то время, когда приехала во Францию сниматься в фильме «Мы едем в Монте-Карло». Живанши в то время как раз планировал оставить дом моды Скиапарелли и открыть собственный личный салон. Как раз Одри внесла предложение ему разрабатывать модели ее костюмов для «Сабрины» – одно из первых свидетельств ее вкуса, решимости самой определять то, как она будет смотреться перед публикой. Но ей чуть не помешали. Глэдис де Сегонзак, супруге начальника парижского отделения «Парамаунта», нравился Балежиага. Но он был по горло занят собственной новой коллекцией, и никто не осмеливался его тревожить. Одри настаивала на новичке Юбере де Живанши.
Двадцати шести лет от роду, ростом в шесть футов и шесть дюймов, он создавал чувство человека, привыкшего диктовать собственную волю. Он не шел на компромиссы с клиентами в собственном мастерстве скрывать несовершенства их фигур. Модельер придерживался минимализма. Он отбрасывал все несущественное, не допускал никаких отклонений от своих начальных разработок. Модели, изготовленные в его ателье, были столь же красивы и гармоничны, какими он их изобразил карандашом на страницах блокнота. У Одри была фигура, как словно бы специально предназначенная для его моделей. Живанши создал для нее имидж, неподвластный времени, как теорема Эвклида.
Так как встреча была назначена для «мисс Хепберн», Живанши вспоминал, что ожидал прихода Кэтрин Хепберн. Отыскав в памяти об простом беспорядке в одежде, характерном данной актрисе, возможно представить, какие конкретно мысли проносились к голове Живанши, пока он ожидал ее. Его удивлению не было границ, в то время, когда в помещение вошла женщина в белой футболке и клетчатых брюках с прекрасной фигурой, как будто бы намерено сконструированной для демонстрации его моделей.
И это было еще не все. Необычный и мгновенно узнаваемый стиль Живанши был хороши несложен, не стеснял перемещений. Уборные Одри были эргономичными, вызывающими особенное чувство комфорта. Мастер довольно часто повторял:
«Дама не просто носит платье; она живет в нем».
Живанши был воспитан в духе протестантской этики усердного труда, что и Одри. Это сблизило их. Появились отношения более тесные, чем в большинстве случаев бывают между кутюрье и его клиентом. Это был собственного рода платонический роман. Об их первой встрече Живанши позднее писал:
«Нежность в ее взоре, ее изысканные манеры с первого же мгновения покорили меня». А сорок лет спустя она написала стих в прозе – мелкую оду, посвященную вкладу Живанши во французскую моду. Одри писала в ней о той помощи, которую он постоянно оказывал ей, и о том защищенности и ощущении безопасности, каковые она испытывала благодаря их дружбе: «Корни его дружбы глубоки и замечательны. Качественные ветви его эмоций укрывают всех тех, кого он обожает».
Одри вспоминала о платьях, каковые Живанши придумал для «Сабрины». «Одно из них было хорошим, практически строгим вечерним платьем с нахальным мелким бантиком на одном плече, что придало ему ироничность и лёгкость, каковые мне так нравились». Живанши кроме этого создал прекрасный туалет из белой органди с тёмной отделкой, в котором Сабрина появляется в зимнем саду, где Уильям Холден, выполнявший роль брата Хамфри Богарта, приглашает ее на медленный танец. Живанши кроме того назвал одну из тканей «Сабрина» в честь Одри.
Мария Миронова. Личная жизнь: её сын и любимые мужчины Андрей
