Алексей Иванович Пантелеев.
Честное слово
Мне весьма жаль, что я не могу вам сообщить, как кличут этого мелкого
человека, и где он живет, и кто его мама и папа. В потемках я кроме того опоздал
как направляться рассмотреть его лицо. Я лишь не забываю, что шнобель у него был в
веснушках и что штанишки у него были коротенькие и держались не на ремешке,
а на таких лямочках, каковые перекидываются через плечи и застегиваются
где-то на животе.
Как-то летом я зашел в садик, — я не знаю, как он именуется, на
Васильевском острове, около белой церкви. Была у меня с собой увлекательная
книга, я засиделся, зачитался и не увидел, как наступил вечер.
В то время, когда в глазах у меня зарябило и просматривать стало совсем тяжело, я за
хлопнул книгу, встал и отправился к выходу.
Сад уже опустел, на улицах мелькали огоньки, и где-то за деревьями
звенел колокольчик сторожа.
Я опасался, что сад закроется, и шел весьма скоро. Внезапно я остановился.
Мне послышалось, что где-то в стороне, за кустами, кто-то плачет.
Я свернул на боковую дорожку — в том месте белел в темноте маленькой каменный
домик, какие конкретно бывают во всех городских садах; какая-то будка либо сторожка. А
около ее стенки стоял мелкий мальчик лет семи либо восьми и, опустив
голову, звучно и безутешно плакал.
Я подошел и окликнул его:
— Эй, что с тобой, мальчик?
Он сходу, как по команде, прекратил плакать, поднял обнажённому, взглянуть на
меня и сообщил:
— Ничего.
— Как это ничего? Тебя кто обидел?
— Никто.
— Так чего ж ты плачешь?
Ему еще тяжело было сказать, он еще не проглотил всех слез, еще
всхлипывал, икал, шмыгал носом.
— Давай пошли, — сообщил я ему. — Наблюдай, уже поздно, уже сад
закрывается.
И я желал забрать мальчика за руку. Но мальчик быстро отдернул руку и
сообщил:
— Не могу.
— Что не можешь?
— Идти не могу.
— Как? Из-за чего? Что с тобой?
— Ничего, — сообщил мальчик.
— Ты что — нездоров?
— Нет, — сообщил он, — здоров.
— Так из-за чего ж ты идти не можешь?
— Я — часовой, — сообщил он.
— Как часовой? Какой часовой?
— Ну, что вы — не осознаёте? Мы играем.
— Да с кем же ты играешься?
Мальчик помолчал, набрался воздуха и сообщил:
— Не знаю.
Тут я, согласиться, поразмыслил, что, предположительно, мальчик все-таки болен и что
у него голова не в порядке.
— Послушай, — сообщил я ему. — Что ты говоришь? Как же это так? Играешься
и не знаешь — с кем?
— Да, — сообщил мальчик. — Не знаю. Я на скамье сидел, а тут какие-то
громадные парни подходят и говорят: Желаешь играться в войну? Я говорю:
Желаю. Стали играться, мне говорят: Ты сержант. Один громадный мальчик… он
маршал был… он привел меня ко мне и говорит: Тут у нас пороховой склад — в
данной будке. А ты будешь часовой… Находись тут, пока я тебя не поменяю. Я
говорю: Прекрасно. А он говорит: Дай честное слово, что не уйдешь.
— Ну?
— Ну, я и сообщил: Честное слово — не уйду.
— Ну и что?
— Ну и вот. Стою-стою, а они не идут.
— Так, — улыбнулся я. — А в далеком прошлом они тебя ко мне поставили?
— Еще светло было.
— Так где же они?
Мальчик снова не легко набрался воздуха и сообщил:
— Я думаю, — они ушли.
— Как ушли?
— Забыли.
— Так чего ж ты тогда стоишь?
— Я честное слово сообщил…
Я уже желал захохотать, но позже спохватился и поразмыслил, что забавного
тут ничего нет и что мальчик совсем прав. В случае если дал честное слово, так
нужно находиться, что бы ни произошло — хоть лопни. А игра это либо не игра — все
равняется.
— Вот так история оказалась! — сообщил я ему. — Что же ты будешь
делать?
— Не знаю, — сообщил мальчик и снова начал плакать.
Мне весьма хотелось ему как-нибудь оказать помощь. Но что я имел возможность сделать? Идти
искать этих глупых мальчишек, каковые поставили его на караул забрали с него
честное слово, а сами убежали к себе? Да где ж их на данный момент отыщешь, этих
мальчишек?..
Они уже наверно поужинали и дремать легли, и десятые сны видят.
А человек на часах стоит. В темноте. И голодный наверно…
— Ты, предположительно, имеется желаешь? — задал вопрос я у него.
— Да, — сообщил он, — желаю.
— Ну, вот что, — сообщил я, поразмыслив. — Ты беги к себе, поужинай, а я до тех пор пока
за тебя постою тут.
— Да, — сообщил мальчик. — А это возможно разве?
— Отчего же запрещено?
— Вы же не армейский.
Я почесал затылок и сообщил:
— Верно. Ничего не выйдет. Я кроме того не могу тебя снять с караула. Это
может сделать лишь армейский, лишь глава…
В этот самый момент мне внезапно в голову пришла радостная идея. Я поразмыслил, что в случае если
высвободить мальчика от честного слова, снять его с караула может лишь
армейский, так в чем же дело? Нужно, значит, идти искать военного.
Я ничего не сообщил мальчику, лишь сообщил: Подожди минутку, — а сам,
безотлагательно, побежал к выходу…
Ворота еще не были закрыты, еще сторож ходил где-то в самых дальних
уголках сада и дозванивал в том месте в собственный колокольчик.
Я стал у ворот и продолжительно поджидал, не пройдет ли мимо какой-нибудь
лейтенант либо хотя бы рядовой красноармеец. Но, как назло, ни один армейский
не показывался на улице. Вот было мелькнули на другой стороне улицы какие-то
тёмные шинели, я был рад, поразмыслил, что это армейские моряки, перебежал
улицу и заметил, что это не моряки, а мальчишки-ремесленники. Прошел большой
железнодорожник в весьма прекрасной шинели с зелеными нашивками. Но и
железнодорожник с его превосходной шинелью мне также был в эту 60 секунд ни к
чему.
Я уже желал несолоно хлебавши возвращаться в сад, как внезапно заметил — за
углом, на трамвайной остановке — предохранительную командирскую фуражку с синим
кавалерийским околышем. Думается, еще ни при каких обстоятельствах в жизни я так не радовался, как
был рад в эту 60 секунд. Сломя голову я побежал к остановке. И внезапно, не
успел добежать, вижу — к остановке подходит трамвай, и начальник, юный
кавалерийский майор, вместе с другой публикой планирует протискиваться в
вагон.
Запыхавшись, я подбежал к нему, схватил за руку и закричал:
— Товарищ майор! Минуточку! Подождите! Товарищ майор!
Он посмотрел назад, с удивлением на меня взглянул и сообщил:
— В чем дело?
— Видите ли, в чем дело, — сообщил я. — Тут, в саду, около каменной
будки, на часах стоит мальчик… Он не имеет возможности уйти, он дал честное слово…
Он весьма мелкий… Он плачет…
Начальник захлопал глазами и взглянуть на меня с испугом. Возможно, он
также поразмыслил, что я болен и что у меня голова не в порядке.
— При чем же тут я? — сообщил он.
Трамвай его ушел, и он наблюдал на меня весьма со злобой.
Но в то время, когда я самую малость подробнее растолковал ему, в чем дело, он не стал
раздумывать, а сходу сообщил:
— Идемте, идемте. Само собой разумеется. Что же вы мне сходу не сообщили?
В то время, когда мы подошли к саду, сторож именно вешал на воротах замок. Я
попросил его пара мин. подождать, заявил, что в саду у меня остался
мальчик, и мы с майором побежали в глубину сада.
В темноте мы еле отыскали белый домик. Мальчик стоял на том же
месте, где я его покинул, и снова — но в этом случае весьма негромко — плакал. Я
окликнул его. Он был рад, кроме того вскрикнул от эйфории, а я сообщил:
— Ну, вот, я привел начальника.
Заметив начальника, мальчик как-то целый выпрямился, растянулся и стал на
пара сантиметров выше.
— Товарищ караульный, — сообщил начальник. — Какое вы носите звание?
— Я — сержант, — сообщил мальчик.
— Товарищ сержант, приказываю покинуть вверенный вам пост.
Мальчик помолчал, посопел носом и сообщил:
— А у вас какое звание? Я не вижу, сколько у вас звездочек…
— Я — майор, — сообщил начальник.
И тогда мальчик приложил руку к широкому козырьку собственной серенькой кепки
и сообщил:
— Имеется, товарищ майор. Приказано покинуть пост.
И сообщил это он так звонко и без того умело, что мы оба не выдержали и
расхохотались.
И мальчик также радостно и с облегчением захохотал.
Опоздали мы втроем выйти из сада, как за нами хлопнули ворота и сторож
пара раз развернул в скважине ключ.
Майор протянул мальчику руку.
— Молодец, товарищ сержант, — сообщил он. — Из тебя выйдет настоящий
солдат. До свидания.
Мальчик что-то пробормотал и сообщил: До свиданья.
А майор дал нам обоим честь и, заметив, что снова подходит его
трамвай, побежал к остановке.
Я также простился с мальчиком и пожал ему руку.
— Возможно, тебя проводить? — задал вопрос я у него.
— Нет, я близко живу. Я не опасаюсь, — сообщил мальчик.
Я взглянуть на его мелкий веснушчатый шнобель и поразмыслил, что ему,
вправду, нечего опасаться. Мальчик, у которого такая сильная воля и
такое крепкое слово, не испугается темноты, не испугается хулиганов, не
испугается и более ужасных вещей.
А в то время, когда он вырастет… Еще не известно, кем он будет, в то время, когда вырастет,
но кем бы он ни был, возможно ручаться, что это будет настоящий человек.
Я поразмыслил так, и мне стало весьма приятно, что я познакомился с этим
мальчиком.
И я еще раз прочно и с наслаждением пожал ему руку.
Лягушка путешественница
