Снежная королева
его осколки и Зеркало
Ну, начнём! Дойдя до конца отечественной истории, мы будем знать больше, чем сейчас. Так вот, жил-был тролль, злющий-презлющий; то был сам сатана. Раз он был в особенно хорошем размещении духа: он смастерил такое зеркало, в котором всё хорошее и красивое уменьшалось донельзя, однако негодное и некрасивое, наоборот, выступало ещё бросче, казалось ещё хуже. Прелестнейшие ландшафты смотрелись в нём варёным шпинатом, а лучшие из людей — уродами, либо казалось, что они стоят кверху ногами, а животов у них вовсе нет! Лица искажались до того, что не было возможности и определить их; произойди же у кого на лице веснушка либо родинка, она расплывалась во всё лицо. Дьявола всё это плохо потешало. Хорошая, благочестивая людская идея отражалась в зеркале невообразимой миной, так что тролль не имел возможности не смеяться, радуясь собственной выдумке. Все ученики тролля — у него была собственная школа — говорили о зеркале, как о каком-то чуде.
— Сейчас лишь, — говорили они, — возможно заметить всю землю и людей в их настоящем свете!
И вот они бегали с зеркалом везде; не так долго осталось ждать не осталось ни одной страны, ни одного человека, каковые бы не отразились в нём в искажённом виде. Напоследок захотелось им добраться и до неба, дабы посмеяться над самим Творцом и ангелами. Чем выше поднимались они, тем посильнее кривлялось и корчилось зеркало от мин; они еле-еле удерживали его в руках. Но вот они встали ещё, и внезапно зеркало так перекосило, что оно вырвалось у них из рук, полетело на землю и разбилось вдребезги. Миллионы, биллионы его осколков наделали, но, ещё больше бед, чем самое зеркало. Кое-какие из них были не больше песчинки, разлетелись по белу свету, попадали, случалось, людям в глаза и без того в том месте и оставались. Человек же с таким осколком в глазу начинал видеть всё навыворот либо подмечать в каждой вещи одни только плохие стороны, — так как любой осколок сохранял свойство, которым отличалось самое зеркало. Некоторым людям осколки попадали прямо в сердце, и это было хуже всего: сердце преобразовывалось в кусок льда. Были между этими осколками и громадные, такие, что их возможно было засунуть в оконные рамы, но уж в эти окна не стоило наблюдать на собственных хороших друзей. Наконец, были и такие осколки, каковые пошли на очки, лишь беда была, в случае если люди надевали их с целью наблюдать на вещи и делать выводы о них вернее! А не добрый тролль смеялся до колик, так приятно щекотал его успех данной выдумки. Но по свету летало ещё большое количество осколков зеркала. Послушаем же про них.
девочка и Мальчик
В громадном городе, где столько домов и людей, что не всем удаётся отгородить себе хоть мелкое местечко для садика, и где исходя из этого практически всем обитателей приходится ограничиваться комнатными цветами в горшках, жили двое бедных детей, но у них был садик побольше цветочного горшка. Они не были в родстве, но обожали друг друга, как сестра и брат. Родители их жили в мансардах смежных домов. Кровли домов практически сходились, а под выступами кровель шло по водосточному жёлобу, приходившемуся именно под окном каждой мансарды. Стоило, так, шагнуть из какого-нибудь окна на жёлоб, и возможно было оказаться у окна соседей.
У своих родителей было по громадному древесному коробке; в них росли небольшие кусты и коренья роз — в каждом по одному, — осыпанные чудными цветами. Родителям пришло в голову поставить эти коробки на дно желобов; так, от одного окна к второму тянулись как будто бы две цветочные грядки. Горох спускался из коробок зелёными гирляндами, розовые кусты заглядывали в окна и сплетались ветвями; появилось что-то наподобие триумфальных ворот из зелени и цветов. Так как коробки были довольно большие и дети жёстко знали, что им нельзя карабкаться на них, то родители довольно часто разрешали мальчику с девочкой ходить друг к другу по крыше к себе домой и сидеть на скамеечке под розами. И что за радостные игры устраивали они тут!
Зимою это наслаждение прекращалось, окна обычно покрывались ледяными узорами. Но дети нагревали на печке бронзовые монеты и прикладывали их к замёрзшим стёклам — на данный момент же оттаивало прекрасное кругленькое отверстие, а в него выглядывал радостный, нежный глазок, — это наблюдали, любой из собственного окна, девочка и мальчик, Кай и Герда. Летом они одним прыжком имели возможность оказаться в гостях приятель у приятеля, а зимою нужно было сперва спуститься на много-много ступеней вниз, а после этого подняться на столько же вверх. На дворе перепархивал снежок.
— Это роятся белые пчёлки! — сказала старуха бабушка.
— А у них также имеется королева? — задавал вопросы мальчик; он знал, что у настоящих пчёл имеется такая.
— Имеется! — отвечала бабушка. — Снежинки окружают её густым роем, но она больше их всех и ни при каких обстоятельствах не остаётся на земле — всегда носится на тёмном облаке. Довольно часто по ночам пролетает она по муниципальным улицам и заглядывает в окна; вот оттого-то они и покрываются ледяными узорами, как будто бы цветами!
— Видели, видели! — говорили дети и верили, что всё это сущая правда.
— А Снежная королева не имеет возможности войти ко мне? — задала вопрос раз девочка.
— Пусть-ка попытается! — сообщил мальчик. — Я посажу её на тёплую печку, вот она и растает!
Но бабушка погладила его по головке и завела разговор о втором.
Вечером, в то время, когда Кай был уже дома и практически совсем разделся, планируя лечь дремать, он вскарабкался на стул у окна и поглядел в мелкий оттаявший на оконном стекле кружочек. За окном порхали снежинки; одна из них, побольше, упала на край начала и цветочного ящика расти, расти, пока наконец не превратилась в даму, укутанную в узкий белый тюль, сотканный, казалось, из миллионов снежных звёздочек. Она была так прелестна, так ласкова, вся из ослепительно белого льда и однако живая! Глаза её блистали, как звёзды, но в них не было ни теплоты, ни кротости. Она кивнула мальчику и поманила его рукой. Мальчуган испугался и спрыгнул со стула; мимо окна промелькнуло что-то похожее на громадную птицу.
На другой сутки был славный морозец, но после этого сделалась оттепель, а в том месте пришла и весна. Солнышко светило, цветочные коробки снова были все в зелени, ласточки вили под крышей гнёзда, окна растворили, и детям снова возможно было сидеть в собственном мелком садике на крыше.
Розы цвели всё лето восхитительно. Девочка выучила псалом, в котором также говорилось о розах; девочка пела его мальчику, думая наряду с этим о собственных розах, и он подпевал ей:
Розы цветут… Красота, красота!
Не так долго осталось ждать узрим мы младенца Христа.
Дети пели, взявшись за руки, целовали розы, наблюдали на ясное солнышко и говорили с ним, — им чудилось, что с него смотрел на них сам младенец Христос. Что за чудное было лето, и как прекрасно было под кустами благоухающих роз, каковые, казалось, должны были цвести всегда!
Кай и Герда сидели и разглядывали книжку с картинами — птицами и зверями; на громадных башенных часах пробило пять.
— Ай! — вскрикнул внезапно мальчик. — Мне кольнуло прямо в сердце, и что-то попало в глаз!
Девочка обвила ручонкой его шею, он мигал, но в глазу ничего как словно бы не было.
— Должно быть, выскочило! — сообщил он.
Но в том-то и дело, что нет. В сердце и в глаз ему попали два осколка дьявольского зеркала, в котором, как мы, само собой разумеется, не забываем, всё великое и хорошее казалось ничтожным и противным, а злое и плохое отражалось ещё бросче, плохие стороны каждой вещи выступали ещё резче. Бедняжка Кай! Сейчас сердце его должно было превратиться в кусок льда! Боль в глазу и в сердце уже прошла, но самые осколки в них остались.
— О чём же ты плачешь? — задал вопрос он Герду. — У! Какая ты на данный момент некрасивая! Мне совсем не больно! Фу! — закричал он внезапно. — Эту розу точит червь! А та совсем кривая! Какие конкретно противные розы! Не лучше коробок, в которых торчат!
И он, толкнув ящик ногою, оторвал две розы.
— Кай, что ты делаешь? — закричала девочка, а он, встретившись с ней испуг, оторвал ещё одну и убежал от миленькой маленькой Герды в собственное окно.
Приносила ли по окончании того ему девочка книжку с картинами, он сказал, что эти картины хороши лишь для грудных ребят; говорила ли что-нибудь старуха бабушка, он придирался к словам. Да если бы ещё лишь это! В противном случае он дошёл до того, что начал передразнивать её походку, надевать её очки и подражать её голосу! Выходило весьма похоже и смешило людей. Не так долго осталось ждать мальчик обучился передразнивать и всех соседей — он превосходно умел выставить напоказ все их странности и недочёты, — и люди говорили:
— Что за голова у этого мальчугана!
А обстоятельством всему были осколки зеркала, что попали ему в глаз и в сердце. Потому-то он передразнивал кроме того миленькую мелкую Герду, которая обожала его всем сердцем.
И забавы его стали сейчас совсем иными, такими мудрёными. Раз зимою, в то время, когда шёл снежок, он явился с громадным зажигательным стеклом и подставил под снег полу собственной синей куртки.
— Погляди в стекло, Герда! — сообщил он. Любая снежинка казалась под стеклом куда больше, чем была в действительности, и была похожим шикарный цветок либо десятиугольную звезду. Чудо что такое!
— Видишь, как искусно сделано! — сообщил Кай. — Это куда занимательнее настоящих цветов! И какая точность! Ни единой неправильной линии! Ах, если бы они лишь не таяли!
Мало спустя Кай явился в громадных рукавицах, с санками за спиною, крикнул Герде в самое ухо:
— Мне разрешили покататься на громадной площади с другими мальчиками! — и убежал.
На площади каталось множество детей. Те, что были храбрее, привязывали собственные санки к крестьянским саням и уезжали так довольно далеко. Веселье так и кипело. В самый разгар его на площади показались громадные сани, выкрашенные в белый цвет. В них сидел человек, целый ушедший в белую меховую шубу и такую же шапку. Сани объехали кругом площади два раза: Кай быстро привязал к ним собственные санки и покатил. Громадные сани понеслись стремительнее и после этого свернули с площади в переулок. Сидевший в них человек обернулся и дружески кивнул Каю, совершенно верно привычному. Кай пара раз порывался отвязать собственные санки, но человек в шубе кивал ему, и он ехал дальше. Вот они выехали за муниципальные ворота. Снег повалил внезапно хлопьями, стемнело так, что кругом не было видно ни зги. Мальчик быстро отпустил верёвку, которою зацепился за громадные сани, но санки его совершенно верно приросли к громадным саням и неслись вихрем. Кай звучно закричал — никто не услышал его! Снег валил, санки спешили, ныряя в сугробах, прыгая через канавы и изгороди. Кай целый дрожал, желал прочесть «Отче отечественный», но в уме у него крутилась одна таблица умножения.
Снежные хлопья всё росли и обратились под конец в громадных белых куриц. Внезапно они разлетелись в стороны, громадные сани остановились, и сидевший в них человек поднялся. Это была высокая, стройная, ослепительно белая дама — Снежная королева; и шапка и шуба на ней были из снега.
— Славно проехались! — сообщила она. — Но ты совсем замёрз? Полезай ко мне в шубу!
И, посадив мальчика к себе в сани, она завернула его в собственную шубу; Кай как будто бы опустился в снежный сугроб.
— Всё ещё мёрзнешь? — задала вопрос она и поцеловала его в лоб.
У! Поцелуй её был холоднее льда, пронизал его холодом полностью и дошёл до самого сердца, а оно и без того уже было наполовину ледяным. Одну 60 секунд Каю казалось, что вот-вот он погибнет, но нет, наоборот, стало легче, он кроме того совсем прекратил зябнуть.
— Мои санки! Не забудь мои санки! — спохватился он.
И санки были привязаны на пояснице одной из белых куриц, которая и полетела с ними за громадными санями. Снежная королева поцеловала Кая ещё раз, и он позабыл и Герду, и бабушку, и всех домашних.
— Больше я не буду целовать тебя! — сообщила она. — В противном случае зацелую до смерти!
Кай посмотрел на неё; она была так хороша! Более умного, прелестного лица он не имел возможности себе и представить. Сейчас она не казалась ему ледяною, как в тот раз, в то время, когда она сидела за окном и кивала ему головой; сейчас она казалась ему совершенством. Он совсем не опасался её и поведал ей, что знает все четыре действия математики, да ещё с дробями, знает, сколько в каждой стране квадратных жителей и миль, а она лишь радовалась в ответ. И тогда ему показалось, что он и в действительности знает мало, и он устремил собственный взгляд в нескончаемое воздушное пространство. В тот же миг Снежная королева взвилась с ним на чёрное свинцовое облако, и они понеслись вперёд. Буря выла и стонала, как будто бы распевая древние песни; они летели над озёрами и лесами, над твёрдой землёй и морями; под ними дули холодные ветры, выли волки, блистал снег, летали с криком тёмные вороны, а над ними сиял громадной ясный месяц. На него наблюдал Кай всю продолжительную-продолжительную зимнюю ночь, — днём он дремал у ног Снежной королевы.
Цветник дамы, могшей колдовать
А что же было с Гердой, в то время, когда Кай не возвратился? Куда он девался? Не было человека, кто знал этого, никто не имел возможности о нём ничего сказать. Мальчики поведали лишь, что видели, как он привязал собственные санки к громадным прекрасным саням, каковые позже свернули в переулок и выехали за муниципальные ворота. Не было человека, кто знал, куда он девался. Большое количество было пролито о нём слёз; горько и продолжительно плакала Герда. Наконец порешили, что он погиб, утонул в реке, протекавшей за городом. Продолжительно тянулись мрачные зимние дни.
Но вот настала весна, выглянуло солнышко.
— Кай погиб и больше не возвратится! — сообщила Герда.
— Не верю! — отвечал солнечный свет.
— Он погиб и больше не возвратится! — повторила она ласточкам.
— Не верим! — ответили они.
Под конец и сама Герда прекратила этому верить.
— Надену-ка я собственные новые красные башмачки. — Кай ни разу ещё не видал их, — сообщила она в один раз утром, — да отправлюсь к реке задать вопрос про него.
Было ещё весьма рано; она поцеловала дремлющую бабушку, надела красные башмачки и побежала одна-одинёшенька за город, прямо к реке.
— Действительно, что ты забрала моего названого братца? Я подарю тебе собственные красные башмачки, если ты дашь мне его назад!
И девочке почудилось, что волны как-то необычно кивают ей; тогда она сняла собственные красные башмачки, первую собственную сокровище, и кинула их в реку. Но они упали именно у берега, и волны на данный момент же вынесли их на сушу, — река как словно бы не желала брать у девочки её сокровище, поскольку не имела возможности вернуть ей Кая. Девочка же поразмыслила, что кинула башмачки не весьма на большом растоянии, влезла в лодку, качавшуюся в тростнике, стала на самый краешек кормы и снова кинула ботинки в воду. Лодка не была привязана и оттолкнулась от берега. Девочка желала поскорее выпрыгнуть на сушу, но, пока пробиралась с кормы на шнобель, лодка уже отошла от берета на целый аршин и скоро понеслась по течению.
Герда плохо испугалась и принялась плакать и кричать, но никто, не считая воробьёв, не слышал её криков; воробьи же не могли перенести её на сушу и лишь летели за ней на протяжении берега да щебетали, как будто бы хотя её утешить: «Мы тут! Мы тут!»
Лодку уносило всё дальше; Герда сидела смирно, в одних чулках; красные башмачки её плыли за лодкой, но не могли догнать её.
Берега реки были весьма прекрасны; везде показывались прекраснейшие цветы, высокие, раскидистые деревья, луга, на которых паслись коровы и овцы, но нигде не было видно ни одной людской души.
«Возможно, река несёт меня к Каю?» — поразмыслила Герда, повеселела, поднялась на шнобель и долго-долго наслаждалась прекрасными зелёными берегами. Но вот она приплыла к громадному вишнёвому саду, в котором приютился домик с цветными стёклами в окнах и соломенной крышей. У дверей находились два древесных воина и отдавали винтовками честь всем, кто проплывал мимо.
Герда закричала им — она приняла их за живых, — но они, ясно, не ответили ей. Вот она подплыла к ним ещё ближе, лодка подошла чуть не к самому берегу, и девочка закричала ещё громче. Из домика вышла, опираясь на клюку, ветхая-престарая старуха в громадной соломенной шляпе, расписанной прекрасными цветами.
— Ах ты бедная крошка! — сообщила старуха. — Как это ты попала на такую громадную стремительную реку да забралась так на большом растоянии?
С этими словами старуха вошла в воду, зацепила лодку собственной клюкой, притянула её к берегу и высадила Герду.
Герда была рада-радешенька, что оказалась наконец на суше, хоть и побаивалась чужой старая женщина.
— Ну, отправимся, да поведай мне, кто ты и как ко мне попала? — сообщила старуха.
Герда начала рассказывать ей обо всём, а старуха покачивала головой и повторяла: «Гм! Гм!» Но вот девочка кончила и задала вопрос старая женщина, не видала ли она Кая. Та ответила, что он ещё не проходил тут, но, правильно, пройдёт, так что девочке пока не о чем горевать — пускай лучше попытается вишен да налюбуется цветами, что растут в саду: они прекраснее нарисованных в любой книжке с картинами и все могут говорить сказки! Тут старуха забрала Герду за руку, увела к себе в домик и закрыла дверь на ключ.
Окна были высоко от полу и всё из многоцветных — красных, голубых и жёлтых — стёклышек; от этого и сама помещение была освещена каким-то необычным броским, радужным светом. На столе стояла корзинка со спелыми вишнями, и Герда имела возможность имеется их какое количество душе угодно; пока же она ела, старуха расчёсывала ей волосы золотым гребешком. Волосы вились, и кудри окружали свеженькое, круглое, как будто бы роза, личико девочки золотым сиянием.
— В далеком прошлом мне хотелось иметь такую миленькую девочку! — сообщила старуха. — Вот заметишь, как хорошо мы заживём с тобою!
И она расчёсывала кудри девочки, и чем продолжительнее чесала, тем больше Герда забывала собственного названого братца Кая, — старуха умела колдовать. Она не была злою колдуньей и колдовала лишь иногда, для собственного наслаждения; сейчас же ей весьма захотелось оставить у себя Герду. И вот она отправилась в сад, дотронулась собственной клюкой до всех розовых кустов, и те, как находились в полном цвету, так все и ушли глубоко-глубоко в почву, и следа от них не осталось. Старуха опасалась, что Герда при виде её роз отыщет в памяти о собственных, а в том месте и о Кае, да и убежит.
Сделав собственное дело, старуха повела Герду в цветник. У девочки и глаза разбежались: тут были цветы всех сортов, всех времён года. Что за красота, что за благоухание! Во всём свете не сыскать было книжки с картинами пестрее, прекраснее этого цветника. Герда прыгала от эйфории и игралась среди цветов, пока солнце не село за высокими вишнёвыми деревьями. Тогда её уложили в прекрасную постельку с красными шёлковыми перинками, набитыми голубыми фиалками; девочка заснула, и ей снились такие сны, какие конкретно видит разве лишь королева в сутки собственной свадьбы.
На другой сутки Герде снова разрешили играть на солнышке. Так прошло большое количество дней. Герда знала любой цветочек в саду, но как ни большое количество их было, ей всё-таки казалось, что какого-либо недостаёт, лишь какого именно же? Раз она сидела и разглядывала соломенную шляпу старухи, расписанную цветами; самым прекрасным из них была именно роза, — старуха забыла её стереть. Вот что означает рассеянность!
— Как! Тут нет роз? — сообщила Герда и по сей день же побежала искать их но всему саду — нет ни одной!
Тогда девочка опустилась на землю и начала плакать. Тёплые слёзы упали именно на то место, где стоял прежде один из розовых кустов, и когда они намочили почву — куст мгновенно вырос из неё, такой же свежий, цветущий, как прежде. Герда обвила его ручонками, принялась целовать розы и отыскала в памяти о тех чудных розах, что цвели у неё дома, а вместе с тем и о Кае.
— Как же я замешкалась! — сообщила девочка. — Мне так как нужно искать Кая!.. Не понимаете ли вы, где он? — задала вопрос она у роз. — Верите ли вы тому, что он погиб и не возвратится больше?
— Он не погиб! — сообщили розы. — Мы так как были под почвой, где лежат все погибшие, но Кая меж ними не было.
— Благодарю вас! — сообщила Герда и отправилась к вторым цветам, заглядывала в их чашечки и задавала вопросы: — Не понимаете ли вы, где Кай?
Но любой цветок грелся на солнышке и думал лишь о собственной собственной сказке либо истории; их наслушалась Герда большое количество, но ни один из цветов не сообщил ни слова о Кае.
Что же поведала ей огненная лилия?
— Слышишь, бьёт барабан? Бум! Бум! Звуки весьма однообразны: бум, бум! Слушай заунывное пение дам! Слушай крики жрецов!.. В долгом-красном одеянии стоит на костре индийская вдова. Пламя вот-вот охватит её и тело её погибшего мужа, но она думает о живом — о том, кто стоит тут же, о том, чьи взгляды жгут её сердце посильнее пламени, которое на данный момент испепелит её тело. Разве пламя сердца может погаснуть в пламени костра!
— Ничего не осознаю! — сообщила Герда.
— Это моя сказка! — отвечала огненная лилия.
Что поведал вьюнок?
— Узкая горная тропинка ведёт к гордо возвышающемуся на горе древнему рыцарскому замку. Ветхие кирпичные стенки близко увиты плющом. Листья его цепляются за балкон, а на балконе стоит прелестная женщина; она перевесилась через перила и наблюдает на дорогу. Женщина свежее розы, воздушнее колеблемого ветром цветка яблони. Как шелестит её шёлковое платье! «Неужто же он не придёт?»
— Ты говоришь про Кая? — задала вопрос Герда.
— Я говорю собственную сказку, собственные мечты! — отвечал вьюнок.
Что поведал крошка подснежник?
— Между деревьями качается долгая доска — это качели. На доске сидят две мелкие девочки; платьица на них белые, как снег, а на шляпах развеваются долгие зелёные шёлковые ленты. Братишка, постарше их, стоит на коленях сзади сестёр, опершись о верёвки; в одной руке у него — маленькая чашечка с мыльной водой, в второй — глиняная трубочка. Он пускает пузыри, доска качается, пузыри разлетаются по воздуху, переливаясь на солнце всеми цветами радуги. Вот один повис на финише трубочки и колышется от дуновения ветра. Чёрненькая собачонка, лёгкая, как мыльный пузырь, поднимается на задние лапки, а передние кладёт на доску, но доска взлетает кверху, собачонка падает, тявкает и злится. Дети поддразнивают её, пузыри лопаются… Доска качается, пена разлетается — вот моя песенка!
— Она, возможно, и хороша, да ты говоришь всё это таким печальным тоном! И снова ни слова о Кае! Что сообщат гиацинты?
— Жили-были две стройные, воздушные красивые женщины сестрицы. На одной платье было красное, на другой голубое, на третьей совсем белое. Рука об руку танцевали они при ясном лунном свете у негромкого озера. То не были эльфы, но настоящие девушки. В воздухе разлился сладкий запах, и девушки скрылись в лесу. Вот запах стал ещё посильнее, ещё слаще — из чащи леса выплыли три гроба; в них лежали красивые женщины сёстры, а около них порхали, как будто бы живые огоньки, светляки. Дремлют ли девушки, либо погибли? Запах цветов говорит, что погибли. Вечерний колокол звонит по усопшим!
— Вы навели на меня грусть! — сообщила Герда. — Ваши колокольчики также пахнут так очень сильно!.. Сейчас у меня из головы не идут погибшие девушки! Ах, неужто и Кай погиб? Но розы были под землёй и говорят, что его нет в том месте!
— Динь-дан! — зазвенели колокольчики гиацинтов. — Мы звоним не над Каем! Мы и не знаем его! Мы звоним собственную песенку; второй мы не знаем!
И Герда отправилась к золотому одуванчику, сиявшему в блестящей, зелёной траве.
— Ты, мелкое ясное солнышко! — сообщила ему Герда. — Сообщи, не знаешь ли ты, где мне искать моего названого братца?
Одуванчик засиял ещё бросче и посмотрел на девочку. Какую же песенку спел он ей? Увы! И в данной песенке ни слова не говорилось о Кае!
— Ранняя весна; на мелкий дворик приветливо светит ясное солнышко. Ласточки вьются около белой стенки, примыкающей ко двору соседей. Из зелёной травки выглядывают первые жёлтенькие цветочки, сверкающие на солнышке, как будто бы золотые. На двор вышла посидеть старуха бабушка; вот пришла из гостей её внучка, бедная служанка, и прочно целует старуху. Поцелуй девушки дороже золота, — он идёт прямо от сердца. Золото на её губах, золото в её сердечке. Вот и всё! — сообщил одуванчик.
— Бедная моя бабушка! — набралась воздуха Герда. — Как она скучает обо мне, как горюет! Не меньше, чем горевала о Кае! Но я не так долго осталось ждать возвращусь и приведу его с собой. Нечего больше и расспрашивать цветы — у них ничего не добьёшься, они знают лишь собственные песенки!
И она подвязала юбочку повыше, дабы эргономичнее было бежать, но в то время, когда желала перепрыгнуть через нарцисс, тот хлестнул её по ногам. Герда остановилась, взглянуть на долгий цветок и задала вопрос:
— Ты, возможно, знаешь что-нибудь?
И она согнулась к нему, ожидая ответа. Что же сообщил нарцисс?
— Я вижу себя! Я вижу себя! О, как я благоухаю!.. Высоко-высоко в маленькой каморке, под самой крышей, стоит полуодетая танцовщица. Она то балансирует на одной ножке, то снова жёстко стоит на обеих и попирает ими целый свет, — она так как один обман зрения. Вот она льёт из чайника воду на какой-то белый кусок материи, что держит в руках. Это её корсаж. Чистота — лучшая красота! Белая юбочка висит на гвозде, вбитом в стенке; юбка также выстирана водою из чайника и высушена на крыше! Вот женщина наряжается и повязывает на шею ярко-жёлтый платочек, ещё резче оттеняющий белизну платьица. Снова одна ножка взвивается в атмосферу! Смотри, как прямо она стоит на другой, совершенно верно цветок на своём стебельке! Я вижу себя, я вижу себя!
— Да мне мало до этого дела! — сообщила Герда. — Нечего мне об этом и говорить!
И она побежала из сада.
Дверь была закрыта только на задвижку; Герда дёрнула старый засов, он подался, дверь отворилась, и девочка так, босоножкой, и пустилась бежать по дороге! Раза три оглядывалась она назад, но никто не гнался за нею. Наконец она устала, присела на камень и огляделась кругом: лето уже прошло, на дворе стояла поздняя осень, а в прекрасном саду старухи, где всегда сияло солнышко и цвели цветы всех времён года, этого не было заметно!
— Господи! Как же я замешкалась! Так как уж осень на дворе! Тут не до отдыха! — сообщила Герда и снова пустилась в путь.
Ах, как болели её бедные, усталые ножки! Как холодно, сыро было в воздухе! Листья на ивах совсем пожелтели, туман оседал на них большими каплями и стекал на землю; листья так и сыпались. Один терновник стоял целый покрытый вяжущими, терпкими ягодами. Каким серым, унылым казался целый белый свет!
принцесса и Принц
Было нужно Герде снова присесть отдохнуть. На снегу прямо перед ней прыгал громадной ворон; он долго-долго наблюдал на девочку, кивая ей головою, и наконец заговорил:
— Кар-кар! Здррравствуй!
Чище этого он выговаривать по-человечески не имел возможности, но, по всей видимости, хотел девочке хороша и задал вопрос её, куда это она бредёт по белу свету одна-одинёшенька? Слова «одна-одинёшенька» Герда осознала превосходно и сходу почувствовала всё их значение. Поведав ворону всю собственную жизнь, девочка задала вопрос, не видал ли он Кая?
Ворон задумчиво покачал головой и сообщил:
— Возможно, возможно!
— Как? Правда? — вскрикнула девочка и чуть не задушила ворона поцелуями.
— Потише, потише! — сообщил ворон. — Я пологаю, что это был твой Кай! Но сейчас он, правильно, забыл тебя со своей принцессой!
— Разве он живёт у принцессы? — задала вопрос Герда.
— А вот послушай! — сообщил ворон. — Лишь мне плохо тяжело сказать по-вашему! Вот если бы ты осознавала по-вороньи, я поведал бы тебе обо всём куда лучше.
— Нет, этому меня не учили! — сообщила Герда. — Бабушка — та осознаёт! Прекрасно бы и мне мочь!
— Ну, ничего! — сообщил ворон. — Поведаю, как сумею, хоть и не хорошо.
И он поведал обо всём, что лишь сам знал.
— В королевстве, где мы с тобой находимся, имеется принцесса, такая умница, что и сообщить запрещено! Она прочла все газеты на свете и уж позабыла все, что прочла, — вот какая умница! Раз как-то сидела она на троне, — а радости-то в этом так как мало, как говорят люди — и напевала песенку: «Отчего ж бы мне не выйти замуж?» «А ведь и в действительности!» — поразмыслила она, и ей захотелось замуж. Но в мужья она желала выбрать себе для того чтобы человека, что бы сумел отвечать, в то время, когда с ним заговорят, а не для того чтобы, что умел бы лишь важничать, — это так как так скучно! И вот созвали барабанным боем всех придворных да и заявили им волю принцессы. Все они были весьма довольны и сообщили: «Вот это нам нравится! Мы и сами сравнительно не так давно об этом думали!» Всё это подлинная правда! — прибавил ворон. — У меня при дворе имеется невеста, она ручная, разгуливает по дворцу, — от неё-то я и знаю всё это.
Невестою его была ворона — любой так как ищет жену себе под стать.
— На другой сутки все газеты вышли с каймой из сердец и с вензелями принцессы. В газетах было заявлено, что любой юный человек приятной наружности может явиться во дворец и побеседовать с принцессой: того же, кто будет держать себя в полной мере вольно, как дома, и окажется всех красноречивее, принцесса изберёт себе в мужья! Да, да! — повторил ворон. — Всё это так же правильно, как то, что я сижу тут перед тобою! Народ повалил во дворец валом, пошли толкотня и давка, но толку не вышло никакого ни в первоначальный, ни во второй сутки. На улице все женихи говорили превосходно, но стоило им перешагнуть дворцовый порог, заметить гвардию всю в серебре, а лакеев в золоте и вступить в огромные, залитые светом залы, как их брала оторопь. Подступят к прикоснусь, где сидит принцесса, да и повторяют лишь её окончательные слова, а ей вовсе не этого было необходимо! Право, их всех совершенно верно опаивали дурманом! А вот выйдя за ворота, они снова обретали дар слова. От самых ворот до дверей дворца тянулся долгий-долгий хвост женихов. Я сам был в том месте и видел! Женихам хотелось имеется и выпивать, но из дворца им не выносили кроме того стакана воды. Действительно, кто был поумнее, запасся бутербродами, но запасливые уже не делились с соседями, думая про себя: «Пускай себе поголодают, отощают — принцесса и не заберёт их!»
— Ну, а Кай-то, Кай? — задала вопрос Герда. — В то время, когда же он явился? И он пришёл свататься?
— Постой! Постой! Сейчас мы именно дошли и до него! На третий сутки явился маленькой человечек, не в карете, не верхом, а просто пешком, и прямо вошёл во дворец. Глаза его сверкали, как твои; волосы у него были долгие, но одет он был бедно.
— Это Кай! — была рада Герда. — Так я отыскала его! — и она захлопала в ладоши.
— За спиной у него была котомка! — продолжал ворон.
— Нет, это, правильно, были его саночки! — сообщила Герда. — Он ушёл из дома с санками!
— Весьма вероятно! — сообщил ворон. — Я не рассмотрел хорошенько. Так вот, моя невеста говорила мне, что, войдя в дворцовые ворота и увидав гвардию в серебре, а на лестницах лакеев в золоте, он ни капельки не смутился, кивнул головой и сообщил: «Скучненько, должно быть, находиться тут, на лестнице, я лучше войду в помещения!» Залы все были залиты светом; вельможи расхаживали без сапог, разнося золотые блюда, — праздничнее уж не было возможности! А его сапоги так и скрипели, но он и этим не смущался.
— Это, предположительно, Кай! — вскрикнул Герда. — Я знаю, что на нём были новые сапоги! Я сама слышала, как они скрипели, в то время, когда он приходил к бабушке!
девочка и Мальчик 1966
