Мыслить? Абстрактно? Sauve qui peut! — Спасайся, кто может! — точно завопит тут какой-нибудь наемный осведомитель, предостерегая публику от чтения статьи, в которой обращение отправится про метафизику. Так как метафизика, как и абстрактное (да, пожалуй, как и мышление) — слово, которое в каждом вызывает более либо менее сильное желание удрать подальше, как от чумы.
Тороплюсь успокоить: я вовсе не планирую объяснять тут, что такое абстрактное и что означает мыслить. Объяснения по большому счету считаются в порядочном общество показателем плохого тона. Мне и самому делается не по себе, в то время, когда кто-нибудь начинает что-либо растолковывать, — при необходимости я и сам сумею все осознать. А тут какие конкретно бы то ни было объяснения по поводу мышления и абстрактного совсем излишни; порядочное общество как раз потому и избегает общения с абстрактным, что через чур прекрасно с ним знакомо. То же, о чем ничего не знаешь, запрещено ни обожать, ни ненавидеть. Чуждо мне и намерение примирить общество с абстрактным либо с мышлением при помощи хитрости — сперва протащив их в том направлении тайком, под маской светского беседы, с таким расчетом, дабы они прокрались в общество, не будучи определёнными и не возбудив неудовольствия, затесались бы в него, как говорят в народе, а создатель интриги имел возможность бы после этого заявить, что новый гость, которого сейчас принимают под чужим именем как хорошего приятеля, — это и имеется то самое абстрактное, которое раньше на порог не пускали. У таких сцен узнавания, поучающих мир против его жажды, тот непростительный просчет, что они в один момент конфузят публику, в то время как театральный машинист желал бы своим мастерством снискать себе славу. Его тщеславие в сочетании со смущением всех остальных способно сломать целый эффект и привести к тому, что поучение, приобретённое аналогичной ценой, будет отвергнуто.
Но, кроме того и таковой замысел осуществить не удалось бы: для этого ни за что нельзя разглашать заблаговременно разгадку. А она уже дана в заголовке. В случае если уж замыслил обрисованную выше хитрость, то нужно держать язык за зубами и функционировать по примеру того министра в комедии, что целый спектакль играется в пальто и только в финальной сцене его расстегивает, блистая Орденом Мудрости. Но расстегивание метафизического пальто не достигло бы того результата, что создаёт расстегивание министерского пальто, поскольку свет не определил тут ничего, не считая нескольких слов, и вся выдумка свелась бы, фактически, только к установлению того факта, что общество давным-давно данной вещью располагает; получено было бы, так, только наименование вещи, тогда как орден министра свидетельствует что-то очень настоящее, кошель с деньгами.
Мы находимся в приличном обществе, где принято вычислять, что любой из присутствующих совершенно верно знает, что такое мышление и что такое абстрактное. Значит, остается только узнать, кто мыслит абстрактно. Как мы уже упоминали, в отечественное намерение не входит ни примирить общество с этими вещами, ни заставлять его копаться с чем-либо тяжёлым, ни упрекать за легкомысленное пренебрежение к тому, что всякому наделенному разумом существу по его положению и рангу приличествует ценить. Наоборот, намерение отечественное содержится в том, дабы примирить общество с самим собой, потому, что оно, с одной стороны, пренебрегает абстрактным мышлением, не испытывая наряду с этим угрызений совести, а с другой — все же питает к нему в душе известное почтение, как к чему-то возвышенному, и избегает его не вследствие того что ненавидит, а вследствие того что возвеличивает, не вследствие того что оно думается чем-то похабным, а вследствие того что его принимают за что-то знатное либо же, напротив, за что-то особое, что французы именуют espece, (espece (фр.) — человек, хороший презрения. Espece — из всех кличек самая страшная, потому что обозначает посредственность, — пишет Дидро в Племяннике Рамо. Гегель комментирует данный образ в Феноменологии духа. (см. Гегель. Соч., т. IV, стр. 264).) чем в обществе выделяться неприлично, и что не столько выделяет, сколько отделяет от общества либо делает забавным, наподобие лохмотьев либо чрезмерно шикарного одеяния, разубранного старомодными кружевами и драгоценными камнями.
Кто мыслит абстрактно? Необразованный человек, а вовсе не просвещенный. В приличном обществе не мыслят абстрактно вследствие того что это через чур легко, через чур неблагородно (неблагородно не в смысле принадлежности к низшему сословию), и вовсе не из тщеславного жажды задирать шнобель перед тем, чего сами не могут делать, а в силу внутренней пустоты этого занятия.
Почтение к абстрактному мышлению, имеющее силу предрассудка, укоренилось столь глубоко, что те, у кого узкий нюх, заблаговременно почуят тут сатиру либо иронию, а потому, что они просматривают утренние газеты и знают, что за сатиру назначена премия, то они решат, что мне лучше попытаться заслужить эту премию в соревновании с другими, чем выкладывать тут все без обиняков.
В обоснование собственной мысли я приведу только пара примеров, на которых любой сможет убедиться, что дело обстоит как раз так. Ведут на казнь убийцу. Для толпы он убийца — и лишь. Женщины, может статься, увидят, что он сильный, прекрасный, увлекательный мужчина. Такое замечание возмутит толпу: как так? Убийца — красив? Возможно ли думать столь дурно, возможно ли именовать убийцу — прекрасным? Сами, наверно, не лучше! Это говорит о моральном разложении знати, добавит, возможно, священник, привыкший смотреть в глубину вещей и сердец.
Знаток же людской души разглядит движение событий, организовавших преступника, найдёт в его жизни, в его воспитании влияние плохих взаимоотношений между его матерью и отцом, заметит, что некогда данный человек понес наказание за какой-то незначительный проступок с чрезмерной суровостью, ожесточившей его против гражданского порядка, заставившей к сопротивлению, которое и стало причиной тому, что правонарушение сделалось для него единственным методом самосохранения. Наверняка в толпе найдутся люди, каковые, доведись им услышать такие рассуждения, сообщат: да он желает оправдать убийцу! не забываю же я, как некоторый бургомистр жаловался в дни моей молодости на писателей, подрывающих базы правопорядка и христианства; один из них кроме того осмелился оправдывать суицид, поразмыслить страшно! Из предстоящих разъяснений стало известно, что бургомистр имел в виду Страдания молодого Вертера.
Это и именуется мыслить абстрактно — видеть в убийце лишь одно абстрактное — что он убийца и называнием для того чтобы качества уничтожать в нем все другое, что образовывает человеческое существо.
Иное дело — утонченно-сентиментальная светская публика Лейпцига. Эта, напротив, усыпала цветами колесованного преступника и вмешивала венки в колесо. Но это опять-таки абстракция, не смотря на то, что и противоположная. Христиане имеют обыкновение выкладывать крест розами либо, скорее, розы крестом, сочетать розы и крест. Крест — это некогда перевоплощённая в святыню виселица либо колесо. Он потерял собственный одностороннее значение орудия позорной казни и соединяет в одном образе глубочайшее самопожертвование и высшее страдание с божественной честью и радостнейшим блаженством. А вот лейпцигский крест, увитый фиалками и маками, — это умиротворение в стиле Коцебу, (Коцебу, Август, фон (1761-1819) — русский и немецкий драматург дипломат, занимавшийся кроме этого издательской и политической деятельностью, соперник либеральных идей.) разновидность распутного примиренчества — чувствительного и плохого.
Мне довелось в один раз услышать, как совсем по-иному расправилась с абстракцией убийцы и оправдала его одна наивная старуха из богадельни. Отрубленная голова лежала на эшафоте, и сейчас засияло солнце. Как это чудесно, сообщила она, солнце милосердия господня осеняет голову Биндера! Ты не стоишь того, дабы тебе солнце светило, так говорят довольно часто, хотя выразить осуждение. А дама та заметила, что голова убийцы освещена солнцем и, стало Сыть, того хороша. Она вознесла ее с плахи эшафота в лоно солнечного милосердия всевышнего и осуществила умиротворение не посредством сентиментального тщеславия и фиалок, а тем, что заметила убийцу приобщенным к небесной благодати солнечным лучом.
Эй, старая женщина, ты торгуешь тухлыми яйцами! — говорит покупательница торговке. Что? — кричит та. — Мои яйца тухлые?! Сама ты тухлая! Ты мне смеешь сказать такое про мой товар! Ты! Да не твоего ли отца вши в канаве заели, не твоя ли мать с французами крутила, не твоя ли бабка сдохла в богадельне! Ишь целую простыню на платок извела! Знаем, наверно, откуда все эти тряпки да шляпки! Если бы не офицеры, не щеголять тебе в костюмах! Порядочные-то за своим домом следят, а таким — самое место в каталажке! Дырки бы на чулках заштопала! Другими словами, она и крупицы хорошего в обидчице не подмечает. Она мыслит абстрактно и все — от шляпки до чулок, с головы до пят, вкупе с остальной роднёй и папашей — подводит только под то правонарушение, что та отыскала ее яйца тухлыми. Все окрашивается в ее голове в цвет этих яиц, в то время как те офицеры, которых она упоминала, — если они, само собой разумеется, в самом деле имеют ко мне какое-нибудь отношение, что очень вызывающе большие сомнения, — точно увидели в данной даме совсем иные подробности.
Но покинем в покое дам; заберём, к примеру, слугу — нигде ему не живется хуже, чем у человека малого достатка и низкого звания; и, напротив, тем лучше, чем добропорядочнее его господин. тут и Простой человек мыслит абстрактно, он важничает перед слугой и относится к нему лишь как к слуге; он прочно держится за данный единственный предикат. оптимальнее живется слуге у француза. Аристократ фамильярен со слугой, а француз — так уж хороший друг ему. Слуга, в то время, когда они остаются вдвоем, болтает всякую всячину. Наблюдай Jacques et son maitre Дидро, а хозяин покуривает себе трубку да посматривает на часы, ни в чем его не стесняя. Аристократ, не считая всего другого, знает, что слуга не только слуга, что ему известны все девицы и городские новости и что голову его посещают недурные идеи, обо всем этом он слугу расспрашивает, и слуга может вольно сказать о том, что интересует хозяина. У барина-француза слуга смеет кроме того рассуждать, иметь и отстаивать собственное вывод, а в то время, когда хозяину что-нибудь от него необходимо, так приказания будет не хватает, а сперва нужно будет втолковать слуге собственную идея, к тому же и благодарить за то, что это вывод одержит у того верх.
То же самое различие и среди военных; у пруссаков* положено бить воина, и солдат, исходя из этого — каналья; вправду, тот, кто обязан пассивно сносить побои, и имеется каналья. Посему рядовой воинов и выглядит в глазах офицера как некая абстракция субъекта побоев, с коим должен копаться господин в мундире с портупеей, не смотря на то, что и для него это занятие чертовски не очень приятно.
* В первой публикации статьи (1835 г.) слово пруссаков очевидно по политическим соображениям было заменено издателем на австрийцев. Это искажение содержится и в Собрании произведений Гегеля под ред. Глокнера, по которому выполнен перевод. Исправление сделано на основании публикации статьи, сверенной с рукописью (см. Hegel-Studien, В. V. Bonn, 1969, S. 164).
Вопросы
1. «Абстрактно посмотреть на проблему» – как это? По Гегелю, что означает «абстрактное мышление»? Сходится ли его трактовка с той, которая в большинстве случаев принята сейчас?
2. Какую оценку дает создатель тем, кто мыслит абстрактно?
3. Оцените себя, развито ли у вас абстрактное мышление? Мыслили ли вы когда-нибудь абстрактно в том значении, которое приводит создатель?
4. Выскажите собственный отношение к тем персонажам, которых рисует Гегель.
5. Как, по-вашему, направляться избавляться от недочётов в собственном мышлении? Что бы дал совет Гегель, если бы его об этом задали вопрос7 Попытайтесь реконструировать его позицию.
Кружок E6b — 01. Кто мыслит абстрактно. Вопрос о тождестве бытия и мышления. Ильенков.
