Я проснулся утром со свежей головой. К моему большому удивлению, я лежал в кровати, в собственной каюте. без сомнений, и мои спутники также были перенесены в их каюту. Значит, они не больше моего имели возможность знать, что случилось прошлой ночью. Оставалось только уповать, что какая-нибудь случайность раскроет в будущем эту загадочную историю.
Мне захотелось подышать свежим воздухом. Но могу ли я выйти, не закрыта ли каюта на ключ? Я толкнул дверь. Дверь отворилась, и я узким коридором прошел к трапу. Люк, закрытый незадолго до, был открыт. Я вышел на палубу.
Нед Ленд с Конселем уже ожидали меня в том месте. Я задал вопрос, как они совершили ночь. Но они ничего не помнили. Заснув день назад тяжелым сном, оба приятеля пришли в сознание лишь в наше время утром и, к собственному удивлению, в собственной каюте!
«Наутилус» нем и загадочен так же, как и прежде. Мы шли в открытом море с умеренной скоростью. На борту не чувствовалось никакой перемены.
И зря Нед Ленд впивался глазами в горизонт. Океан был пустынен. Канадец не увидел на горизонте ни паруса, ни полосы почвы. Дул крепкий западный ветер. «Наутилус» переваливался с волны на волну.
Запасшись кислородом, «Наутилус» снова нырнул под воду метров на пятнадцать. При необходимости судно легко имело возможность всплыть на поверхность. Кстати сообщить, в тот сутки, девятнадцатого января, маневр данный, против обыкновения, повторялся много раз. И всегда ассистент капитана выходил на палубу и произносил классическую фразу.
Капитан Немо не показывался. Из команды я видел в тот сутки одного только невозмутимого стюарда, что, как неизменно, без звучно и пристально прислуживал за столом.
Около двух часов пополудни в салон, где я приводил в порядок собственные записи, вошел капитан Немо. Я поклонился ему. Он без звучно кивнул мне головой. Я опять взялся за работу, сохраняя надежду втайне, что капитан заговорит о событиях прошедшей ночи. Но он молчал. Я посмотрел на капитана. У него был утомленный вид. Покрасневшие глаза выдавали, что он совершил бессонную ночь. Глубокая грусть, неподдельное горе наложили свой след на это волевое лицо. Он ходил взад и вперед по помещению, садился на диван, снова поднимался, брал в руки первую попавшуюся книгу, тут же бросал ее, доходил к устройствам, но не делал записей, как в большинстве случаев. Казалось, он не находил себе места.
Наконец, он обратился ко мне.
– Вы доктор, господин Аронакс? – задал вопрос он.
Я был захвачен неожиданно вопросом капитана и в удивлении, без звучно наблюдал на него.
– Вы доктор? – повторил он. – Многие ваши сотрудники взяли медицинское образование: Грасиоле, Мокен-Тандон и другие.
– Да, – отвечал я. – Мне приходилось трудиться доктором. Перед тем как стать музейным работником, я был ординатором клиники и много лет занимался медицинской практикой.
– Превосходно, сударь!
Ответ мой, по-видимому, в полной мере удовлетворил капитана. Но, не зная, к чему он клонит обращение, я ожидал предстоящих вопросов, рассудив, что отвечать буду в зависимости от событий.
– Господин Аронакс, – сообщил капитан, – один из моих матросов испытывает недостаток в помощи доктора. Не могли бы вы осмотреть его?
– На борту имеется больной?
– Да.
– Я готов помогать вам.
– Идемте.
Соглашусь, сердце у меня учащенно билось. Безотчетно заболевание матроса я ставил в сообщение с событиями прошлой ночи. И вся эта загадочная история занимала меня не меньше самого больного.
Капитан Немо совершил меня на корму «Наутилуса» и отворил дверь в кабину рядом с матросским кубриком.
В том месте лежал на койке мужчина лет сорока с энергичным лицом, чисто англосакского типа.
Я подошел к постели. Это был не просто больной – это был раненый. Его голова, повязанная окровавленными бинтами, лежала на подушках. Я снял повязку. Раненый смотрел на меня обширно открытыми глазами. И, пока я его разбинтовывал, не издал ни единого стона.
Рана была страшна. В черепной коробке, пробитой каким-то тупым орудием, появилось зияющее отверстие, в которое часть мозга выходила наружу. Сгустки запекшейся крови, в следствии бессчётных кровоизлияний, превращали размозженную мозговую ткань в красноватую кашицу.
Тут наблюдались в один момент сотрясения мозга и явления контузии. Дыхание больного было затрудненным. Лицо временами искажалось судорогой. То был характерный случай воспаления мозга с явлениями паралича двигательных центров.
Я пощупал пульс. Сердце трудилось с перебоями. Пульс порою пропадал. Конечности уже начинали холодеть: человек умирал, и ничем не было возможности не допустить роковой финиш. Я наложил на рану свежую повязку, оправил изголовье. Обернувшись, я задал вопрос капитана Немо:
– Каким орудием нанесена рана?
– Не все ли равняется? – уклончиво отвечал капитан Немо. – От сильного сотрясения вышел из строя рычаг автомобили, удар пришелся по голове этого человека. Ну, как вы находите больного?
Я колебался ответить.
– Вы имеете возможность сказать, – сообщил капитан. – Данный человек не знает французского языка.
Я еще раз взглянуть на раненого и сообщил:
– Данный человек погибнет часа через два.
– И нет ничего, что может спасти его?
– Ничто.
Рука капитана Немо сжалась в кулак. Слезы выступили на глазах. Я не считал, что он способен плакать.
Пара мин. я не отходил от раненого. Электричество, заливавшее своим холодным светом смертный одр, еще усиливало бледность лица умирающего. Я всматривался в это ясное лицо, изборожденное преждевременными морщинами – следами невзгод и, быть может, лишений. Я ожидал, что тайна его жизни раскроется в окончательных словах, каковые сорвутся с его холодеющих уст!
– Вы свободны, господин Аронакс, – сообщил капитан Немо.
Я покинул капитана одного у постели умирающего и возвратился к себе, очень взволнованный данной сценой. Мрачные предчувствия тревожили меня целый сутки. Ночью я дремал дурно. Просыпался довольно часто. Мне все слышались чьи-то тяжёлые вздохи, похоронное пение. Не читались ли молитвы по усопшему на чуждом мне языке?
Утром я вышел на палубу. Капитан Немо был уже в том месте. Встретившись со мной, он подошел ко мне.
– Господин доктор наук, – сообщил он, – не угодно ли вам принять сейчас участие в подводной прогулке?
– Вместе с товарищами?
– Если они захотят.
– Мы к вашим услугам, капитан.
– При таких условиях, будьте любезны надеть скафандр.
Об умирающем либо погибшем ни слова! Найдя Неда Ленда и Конселя, я передал им приглашение капитана Немо. Консель был рад грядущей прогулке, и канадец в этом случае с радостью дал согласие принять в ней участие.
Было восемь часов утра. В половине девятого, облачившись в скафандры, запасшись резервуарами Рукейроля и электрическими фонарями, мы тронулись в путь. Двойная дверь распахнулась, и мы, с капитаном Немо во главе, под эскортом двенадцати матросов, ступили на глубине десяти метров под водою на каменистое дно, на котором отдыхал «Наутилус».
Легкий сначала уклон дна завершился впадиной с глубинами до пятнадцати саженей. Грунт дна под поверхностью Индийского океана быстро отличался от грунта под тихоокеанскими водами, где мне довелось побывать на протяжении собственной первой подводной прогулки. Тут не было ни мягкого песка, ни подводных прерий, ни зарослей водорослей. Я сразу же определил чудесную область. Это было коралловое царство!
Среди кишечнополостных, класса коралловых полипов, подкласса восьмилучевмх кораллов, в особенности примечательны кораллы из отряда горгониевых – роговых кораллов, как то: горгонии, белый и благородный коралл . Коралловые полипы – занятные существа, их относили поочередно к минералам, к растительному и к фауне. Кораллы – лекарственное средство древних, драгоценное украшение Сейчас, – лишь только в первой половине 90-ых годов XVII века были совсем причислены к фауне марсельским ученым Пейсоннелем.
Кораллы – это скопление отдельных небольших животных, соединенных в полипняк ломким, каменистым скелетом. Начало колонии кладет отдельная особь, прикрепившись к какому-нибудь предмету. Колония получается в следствии размножения почкованием одного полипа. Любая новая особь, входя в состав колонии, начинает жить неспециализированной судьбой. Естественная коммуна.
Мне были известны последние труды ученых, посвященные этим причудливым животным, каковые разрастаются древовидными каменистыми колониями, что подтверждено тщательными изучениями натуралистов. И для меня не было ничего более занимательного, как посетить один из таких окаменелых коралловых лесов, каковые природа взрастила в глубинах океана.
Устройства Румкорфа были зажжены, и мы пошли на протяжении кораллового рифа, пребывавшего в начальной стадии развития и дававшего слово в будущем возвести барьерный риф в данной части Индийского океана. На протяжении дороги росли диковинные кустарники, появившиеся из плетевидно-переплетающихся между собою ветвей, усыпанных белыми шестилучевыми звездчатками. Лишь в отличие от земных растений коралловые деревца росли сверху вниз, прикрепившись к подножию скал.
Свет отечественных фонарей, играясь на ярко-красных ветвях коралловых деревьев, порождал изумительные световые эффекты. Мне казалось порою, что все эти уплощенные и цилиндрические трубочки колышутся от перемещения воды. И мной овладевало искушение сорвать их свежие венчики с ласковыми щупальцами, только что распустившиеся либо чуть начинавшие распускаться. Мимо нас, касаясь их собственными плавниками, совершенно верно птицы крыльями, проносились легкие рыбы. Но стоило моей руке потянуться к этим необычным цветам, к этим чувствительным животным, как вся колония приходила в перемещение. Белые венчики втягивались в собственные красные футляры, цветы увядали на глазах, а кустарник преобразовывался в груду пористых окаменелостей.
Мне появилась возможность заметить редчайшие образцы животных-цветов. Добропорядочный коралл местных мест имел возможность соперничать с кораллами, каковые добываются в Средиземном море у французских, итальянских и африканских берегов. Поэтические заглавия «красный цветок», «красная пена», каковые ювелиры дали самым лучшим экземплярам, в полной мере оправданы яркой окраской добропорядочного коралла. Цена для того чтобы коралла доходит до пятисот франков за килограмм, а местные воды содержит сокровищницу, талантливую обогатить целую толпу искателей кораллов. Это драгоценное вещество, довольно часто сросшееся с другими полипами, образует прочное и неразрывное целое, так именуемые массивные колонии «maccoiota», в этот самый момент мне посчастливилось заметить прелестный пример розового коралла.
Скоро кустарники стали гуще, коралловые чащи выше. И, наконец, перед нами появились настоящие окаменелые длинные галереи и леса самой фантастической архитектуры. Капитан Немо вступил под их мрачные своды. Дорога все время вела под уклон, и неспешно мы спустились на глубину ста метров.
И в то время, когда свет отечественных фонарей касался порою ярко-красной шероховатой поверхности этих коралловых навесы и аркад свода, напоминавшие люстры, загорались красными огоньками, создавалось чудесное чувство. Среди кустиков кораллов мне виделись другие не меньше интересные кораллы: мелиты, ириды с членистыми разветвлениями, пучки кораллин, зеленые, красные, настоящие водоросли с перисто-разветвленным, очень сильно инкрустированным известью слоевищем. По окончании продолжительных споров натуралисты совсем приобщили их к растительному миру. Как сообщил один мыслитель: «Возможно, это и имеется та грань, где жизнь смутно пробуждается от собственного окаменелого сна, но не имеет еще сил выйти из оцепенения».
Наконец, часа через два мы достигли глубины трехсот метров под уровнем моря, другими словами, того предела, где завершается процесс последовательного развития кораллового рифа и коралловые известняки при их ветвистом строении покупают формы древовидных окаменелостей. То не были одинокие кустики, скромные, напоминавшие рощицу колонии полипняков. То были дремучие леса, величественные известковые заросли, огромные окаменелые деревья, переплетенные между собой гирляндами красивых плюмарий, этих морских лиан всех оттенков и цветов. Мы вольно проходили под их ветвистыми сводами, терявшимися во мраке вод; а у отечественных ног тубипориды, астреи, меандрины, фунгии и кариофиллеи расстилались цветным ковром, осыпанным сверкающей пылью.
Какое непередаваемое зрелище! Для чего не могли мы поделиться впечатлениями! Для чего были мы в этих непроницаемых масках из стекла и металла! Для чего отечественный голос не имел возможности вырваться из их плена! Для чего не можем мы жить в данной водной стихии, как рыбы либо, значительно лучше, как амфибии, каковые живут двойной судьбой, привольно ощущая себя и на суше и в воде!
Меж тем капитан Немо остановился. Остановились и мы. Обернувшись, я заметил, что матросы выстроились полукругом сзади собственного начальника. Вглядевшись, я разглядел какой-то продолговатый предмет, что несли на плечах четыре матроса.
Мы находились среди широкой лужайки, окруженной как бы высеченным в камне подводным лесом. В неверном свете отечественных фонарей на землю ложились огромные тени. Около царила глубокая тьма. И только порою, попадая в полосу света, вспыхивали красные искорки на гранях кораллов.
Нед Ленд и Консель находились рядом со мной. Мы ожидали, что будет дальше. И внезапно у меня мелькнула идея, что нам предстоит находиться при необыкновенной сцене. Оглядевшись, я увидел, что то тут, то в том месте показываются низкие холмики, покрытые известковым слоем и расположенные в известном порядке, изобличающем работу рук людских.
Посредине лужайки, на возвышении, воздвигнутом из обломков скал, стоял коралловый крест, раскинувший собственные долгие, как бы окровавленные руки, обратившиеся в камень.
По символу капитана Немо один из матросов вышел вперед и, вынув кирку из-за пояса, начал вырубать яму в нескольких футах от креста.
Я осознал все! Тут было кладбище, яма – могила, а продолговатый предмет – тело человека, погибшего ночью! Капитан Немо и его матросы хоронили собственного товарища на этом братском кладбище в глубинах океана!
Ни при каких обстоятельствах я не был так взволнован! Ни при каких обстоятельствах я не испытывал для того чтобы смятения эмоций! Я не желал верить своим глазам!
Могилу рыли медлительно. Вспугнутые рыбы метнулись в стороны. Я слышал глухой стук железа об известковый грунт и видел, как разлетались искры при ударе кирки о кремень, лежавший в глубинных водах. Яма становилась все дольше и шире и скоро стала достаточно глубока, дабы вместить человека.
Тогда подошли носильщики. Тело, обернутое в белую виссоновую ткань, опустили в могилу, полную воды. Капитан Немо и его товарищи, сложив руки на груди, преклонили колена… А мы, все трое, склонили головы.
Могилу засыпали обломками выкопанного грунта, и над ней появилась низкая насыпь.
В то время, когда все было кончено, его товарищи и капитан, опустившись на одно колено, подняли руки в знак последнего прощания…
После этого похоронная процессия тронулась в обратный путь. Мы опять прошли под аркадами подводного леса, мимо коралловых рощиц и кустарников; путь неуклонно вел в гору.
Далеко мелькнул огонек. Мы шли на данный путеводный пламя и через час взошли на борт «Наутилуса».
Переменив одежду, я Поднялся на палубу и сел около прожектора. Я целый был во власти негативных мыслей.
Скоро ко мне подошел капитан Немо. Я поднялся.
– Как я и предвидел, – сообщил я, – данный человек погиб ночью?
– Да, господин Аронакс, – ответил капитан Немо.
– И он покоится сейчас на коралловом кладбище, рядом со собственными товарищами?
– Да, забытый всеми, но не нами! Мы вырыли могилу, а полипы замуруют отечественных мертвых в нерушимую гробницу!
И капитан Немо, закрыв лицо руками, зря старался подавить рыдания. Овладев собою, он сообщил:
– В том месте, на глубине нескольких сот футов под водою, отечественное негромкое кладбище!
– Ваши мертвые дремлют в том месте нормально, капитан. Они недосягаемы для акул!
– Да, сударь, – сообщил капитан Немо, – и для акул и для людей!
Подводный мир. Дайвинг, коралловый мир Египта. Underwater coral kingdom Kingdom.
