Лишь вошел в эллинг, где строится «[Интеграл]», – как навстречу Второй Строитель. Лицо у него как неизменно: круглое, белое, фаянсовое – тарелка, и говорит – подносит на тарелке что?то такое нестерпимо вкусное:
– Вы вот болеть изволили, а тут без вас, без руководства, день назад, возможно сообщить, – происшествие.
– Происшествие?
– Ну да! Звонок, кончили, стали всех с эллинга производить – и представьте: производящий изловил ненумерованного человека. Уж как он пробрался – осознать не могу. Отвели в Операционное. В том месте из него, голубчика, вытянут, как и для чего… (ухмылка – вкусная…).
В Операционном – трудятся отечественные лучшие и умелые доктора, под руководством самого Покровителя. В том месте – различные устройства и, основное, известный Газовый Колокол. Это, в сущности, древний школьный опыт: мышь посажена под стеклянный колпак, воздушным насосом воздушное пространство в колпаке разрежается все больше… Ну и без того потом. Но лишь, само собой разумеется, Газовый Колокол намного более идеальный аппарат – с применением разных газов, и после этого – тут, само собой разумеется, уже не издевательство над мелким беспомощным животным, тут высокая цель – забота о безопасности Единого Страны, иначе говоря о счастии миллионов. Около пяти столетий назад, в то время, когда работа в Операционном еще лишь налаживалась, нашлись дураки, каковые сравнивали Операционное с старой инквизицией, но так как это так нелепо, как ставить на одну точку врача, делающего трахеотомию, и разбойника с громадной дороги: у обоих в руках, возможно, одинаковый нож, оба делают одно да и то же – режут горло живому человеку. И все?таки один – покровитель, второй – преступник, один со знаком +, второй со знаком – …
Все это через чур светло, все это в одну секунду, в один оборот логической автомобили, а позже в тот же час же зубцы зацепили минус – и вот наверху уж второе: еще покачивается кольцо в шкафу. Дверь, разумеется, лишь захлопнули – а ее, I, нет: провалилась сквозь землю. Этого машина никак не имела возможности провернуть. Сон? Но я еще и по сей день ощущаю: непонятная сладкая боль в правом плече – прижавшись к правому плечу, I – рядом со мной в тумане. «Ты обожаешь туман?» Да, и туман… все обожаю, и все – упругое, новое, необычное, все – прекрасно…
– Все – прекрасно, – вслух сообщил я.
– Прекрасно? – кругло вытаращились фаянсовые глаза. – Другими словами, что же тут хорошего? В случае если данный ненумерованный умудрился… значит, они – везде, кругом, все время, они тут, они – около «[Интеграла]», они…
– Да кто [они]?
– А почем я знаю, кто. Но я их ощущаю – осознаёте? Все время.
– А вы слыхали: словно бы какую?то операцию изобрели – фантазию вырезывают? (Пару дней назад в действительности я что?то наподобие этого слышал.)
– Ну, знаю. При чем же это тут?
– А при том, что я бы на вашем месте – отправился и попросил сделать себе эту операцию.
На тарелке явственно обозначилось что-то лимонно?кислое. Дорогой – ему показался обидным отдаленный намек на то, что у него возможно фантазия… Но, что же: семь дней назад, возможно, я бы также обиделся. А сейчас – сейчас нет: по причине того, что я знаю, что это у меня имеется – что я болен. И знаю еще – не хочется выздороветь. Вот не хочется, и все. По стеклянным ступеням мы встали наверх. Все – под нами внизу – как на ладони…
Вы, просматривающие эти записки, – кто бы вы ни были, но над вами солнце. И если вы также в то время, когда?нибудь были так больны, как я на данный момент, вы понимаете, какое не редкость – какое возможно – утром солнце, вы понимаете это розовое, прозрачное, теплое золото. И самый воздушное пространство – чуть розовый, и все пропитано ласковой солнечной кровью, все – живое: живые и все до одного радуются – люди. Может произойти, через час все провалится сквозь землю, через час выкаплет розовая кровь, но пока – живое. И я вижу: пульсирует и переливается что?то в стеклянных соках «[Интеграла]»; я вижу: «[Интеграл]» мыслит о великом и ужасном собственном будущем, о тяжёлом грузе неизбежного счастья, которое он понесет в том направлении вверх, вам, неизвестным, вам, всегда ищущим и ни при каких обстоятельствах не находящим. Вы отыщете, вы станете радостны – вы обязаны быть радостными, и уже недолго вам ожидать.
Корпус «[Интеграла]» практически готов: красивый удлиненный эллипсоид из отечественного стекла – вечного, как золото, эластичного, как сталь. Я видел: изнутри крепили к стеклянному телу поперечные ребра – шпангоуты, продольные – стрингера; в корме ставили фундамент для огромного ракетного двигателя. Каждые 3 секунды могучий хвост «[Интеграла]» будет низвергать газы и пламя в мировое пространство – и будет мчаться, мчаться – огненный Тамерлан счастья…
Я видел: по Тэйлору, размеренно и скоро, в такт, как рычаги одной огромной автомобили, нагибались, разгибались, поворачивались люди внизу. В руках у них блистали трубки: огнем резали, огнем спаивали стеклянные стены, угольники, ребра, кницы. Я видел: по стеклянным рельсам медлительно катились прозрачно?стеклянные чудовища?краны, и без того же, как люди, послушно поворачивались, нагибались, просовывали вовнутрь, в чрево «[Интеграла]», собственные грузы. И это было одно: очеловеченные, идеальные люди. Это была высочайшая, потрясающая красота, гармония, музыка… Скорее – вниз, к ним, с ними!
И вот – плечом к плечу, сплавленный с ними, захваченный металлическим ритмом… Мерные перемещения: упруго?круглые, румяные щеки; зеркальные, не омраченные сумасшествием мыслей лбы. Я плыл по зеркальному морю. Я отдыхал.
И внезапно один безмятежно обернулся ко мне:
– Ну как: ничего, лучше сейчас?
– Что лучше?
– Да вот – не было?то вас день назад. Уж мы думали – у вас страшное что… – сияет лоб, ухмылка – детская, невинная.
Кровь хлестнула мне в лицо. Я не имел возможности, не имел возможности солгать этим глазам. Я молчал, тонул…
Сверху просунулось в люк, сияя круглой белизной, фаянсовое лицо.
– Эй, Д?503! Пожалуйте?ка ко мне! Тут у нас, осознаёте, оказалась твёрдая рама с консолями и узловые моменты дают напряжение на квадратной.
Недослушав, я опрометью ринулся к нему наверх – я позорно спасался бегством. Не было силы поднять глаза – рябило от сверкающих, стеклянных ступеней под ногами, и с каждой ступенью все неисправимее: мне, преступнику, отравленному, – тут не место. Мне ни при каких обстоятельствах уж больше не влиться в правильный механический ритм, не плыть по зеркально?безмятежному морю. Мне – всегда гореть, метаться, отыскивать уголок, куда бы запрятать глаза – всегда, пока я, наконец, не отыщу силы пройти и – –
И ледяная искра – полностью: я – пускай; я – все равно; но так как нужно будет и о ней, и ее также… Я вылез из люка на палубу и остановился: не знаю, куда сейчас, не знаю, для чего пришел ко мне. Взглянул вверх. В том месте тускло подымалось измученное полднем солнце. Внизу – был «[Интеграл]», серо?стеклянный, неживой. Розовая кровь вытекла, мне ясно, что все это – лишь моя фантазия, что все осталось по?прошлому, и одновременно с этим светло…
– Да вы что, 503, оглохли? Кличу, кличу… Что с вами? – Это Второй Строитель – прямо над ухом у меня: должно быть, уж в далеком прошлом кричит.
Что со мной? Я утратил руль. Мотор гудит вовсю, аэро дрожит и спешит, но руля нет – и я не знаю, куда спешу: вниз – и по сей день обземь, либо вверх – и в солнце, в пламя…
Goethe Faust Teil 1
