Вчерашний сутки был для меня той самой бумагой, через которую химики фильтруют собственные растворы: все взвешенные частицы, все лишнее остается на данной бумаге. И утром я спустился вниз начисто отдистиллированный, прозрачный.
Внизу, в вестибюле, за столиком, контролерша, посматривая на часы, записывала нумера входящих. Ее имя – Ю… но, лучше не назову ее цифр, по причине того, что опасаюсь, как бы не написать о ней чего?нибудь нехорошего. Не смотря на то, что, в сущности, это – весьма почтенная пожилая дама. Единственное, что мне в ней не нравится, – это то, что щеки у ней пара обвисли – как рыбьи жабры (казалось бы: что тут для того чтобы?).
Она скрипнула пером, я заметил себя на странице: «Д?503» – и – рядом клякса.
Только что я желал обратить на это ее внимание, как внезапно она подняла голову – и капнула в меня чернильной этакой улыбочкой:
– А вот письмо. Да. Получите, дорогой, – да, да, получите.
Я знал: прочтенное ею письмо – должно еще пройти через Бюро Хранителей (думаю, излишне растолковывать данный естественный порядок), и не позднее 12 будет у меня. Но я был смущен данной самой улыбочкой, чернильная капля замутила мой прозрачный раствор. Так, что позднее на постройке «[Интеграла]» я никак не имел возможности сосредоточиться – а также в один раз совершил ошибку в вычислениях, чего со мной ни при каких обстоятельствах не бывало.
В 12 часов – снова розовато?коричневые рыбьи жабры, улыбочка – и, наконец, письмо у меня в руках. Не знаю из-за чего, я не прочел его тут же, а сунул в карман – и скорее к себе в помещение. Развернул, пробежал глазами и – сел… Это было официальное извещение, что на меня записался нумер I?330 и что сейчас в 21 я обязан явиться к ней – внизу адрес…
Нет: по окончании всего, что было, по окончании того как я так недвусмысленно продемонстрировал собственный отношение к ней. Вдобавок так как она кроме того не знала: был ли я в Бюро Хранителей, – так как ей неоткуда было выяснить, что я был болен, – ну, по большому счету не имел возможности… И не обращая внимания на все – –
В голове у меня крутилось, гудело динамо. Будда – желтое – ландыши – розовый полумесяц… Да, и вот это – и вот это еще: сейчас желала ко мне зайти О. Продемонстрировать ей это извещение – довольно I?330? Я не знаю: она не поверит (да и как, в действительности, поверить?), что я тут ни при чем, что я совсем… И знаю: будет тяжёлый, нелепый, полностью нелогичный разговор… Нет, лишь не это. Пускай все решится механически: ей копию с извещения.
Я торопливо засовывал извещение в карман – и заметил эту собственную страшную, обезьянью руку. Вспомнилось, как она, I, тогда на прогулке забрала мою руку, наблюдала на нее. Неужто она вправду…
И вот без четверти 21. Белая ночь. Все зеленовато?стеклянное. Но это какое?то второе, хрупкое стекло – не отечественное, не настоящее, это – узкая стеклянная скорлупа, а под скорлупой крутится, мчится, гудит… И я не удивлюсь, в случае если на данный момент круглыми медленными дымами встанут вверх купола аудиториумов, и пожилая луна улыбнется чернильно – как та, за столиком в наше время утром, и во всех зданиях сходу опустятся все шторы, и за шторами – –
Необычное чувство: я ощущал ребра – это какие конкретно?то металлические прутья и мешают – положительно мешают сердцу, тесно, не достаточно места. Я стоял у стеклянной двери с золотыми цифрами: I?330. I, спиною ко мне, над столом, что?то писала. Я вошел…
– Вот… – протянул я ей розовый билет. – Я взял сейчас извещение и явился.
– Как вы аккуратны! Минутку – возможно? Присядьте, я лишь кончу.
Снова опустила глаза в письмо – и что в том месте у ней в за опущенными шторами? Что она сообщит – что сделает через секунду? Как это определить, вычислить, в то время, когда вся она – оттуда, из дикой, старой страны снов.
Я без звучно наблюдал на нее. Ребра – металлические прутья, тесно… В то время, когда она говорит – лицо у ней, как стремительное, сверкающее колесо: не рассмотреть отдельных спиц. Но на данный момент колесо – без движений. И я заметил необычное сочетание: высоко вздернутые у висков чёрные брови – насмешливый острый треугольник, обращенный вершиною вверх – две глубокие морщинки, от носа к углам рта. И эти два треугольника как?то противоречили один второму, клали на все лицо данный неприятный, раздражающий Х – как крест: перечеркнутое крестом лицо.
Колесо завертелось, спицы слились…
– А ведь вы не были в Бюро Хранителей?
– Я был… Я не имел возможности: я был болен.
– Да. Ну, я так и думала: что?нибудь вам должно было помешать – все равно что (– острые зубы, ухмылка). Но сейчас вы – в моих руках. Вы не забывайте: «Каждый нумер, в течение 48 часов не заявивший Бюро, считается…»
Сердце стукнуло так, что прутья согнулись. Как мальчишка, – довольно глупо, как мальчишка, попался, довольно глупо молчал. И ощущал: запутался – ни рукой, ни ногой…
Она поднялась, потянулась лениво. Надавила кнопку, с легким треском упали со всех сторон шторы. Я был отрезан от мира – вдвоем с ней.
I была где?то в том месте, у меня за спиной, около шкафа. Юнифа шуршала, падала – я слушал – целый слушал. И вспомнилось… нет: сверкнуло в одну сотую секунды… Мне было нужно сравнительно не так давно исчислить кривизну уличной мембраны нового типа (сейчас эти мембраны, изящно задекорированные, на всех проспектах записывают для Бюро Хранителей уличные беседы). И не забываю: вогнутая, розовая трепещущая перепонка – необычное существо, состоящее лишь из одного органа – уха. Я был на данный момент таковой мембраной.
Вот сейчас щелкнула кнопка у ворота – на груди – еще ниже. Стеклянный шелк шуршит по плечам, коленам – по полу. Я слышу – и это еще яснее, чем видеть – из голубовато?серой шелковой груды вышагнула одна нога и вторая…
Туго натянутая мембрана дрожит и записывает тишину. Нет: резкие, с нескончаемыми паузами – удары молота о прутья. И я слышу – я вижу: она, позади, думает секунду.
Вот – двери шкафа, вот – ударила какая?то крышка – и опять шелк, шелк…
– Ну, пожалуйста.
Я обернулся. Она была в легком, шафранно?желтом, старого примера платье. Это было в тысячу раз злее, чем если бы она была без всего. Две острые точки – через узкую ткань, тлеющие розовым – два угля через пепел. Два ласково?круглых колена…
Она сидела в низеньком кресле. На четырехугольном столике перед ней – флакон с чем?то ядовито?зеленым, два маленьких стаканчика на ножках. В углу рта у нее дымилось – в узкой бумажной трубочке это старое курение (как именуется – на данный момент забыл).
Мембрана все еще дрожала. Молот бил в том месте – в у меня – в накаленные докрасна прутья. Я четко слышал любой удар и… и внезапно она это также слышит?
Но она нормально дымила, нормально посматривала на меня и неосторожно стряхнула пепел – на мой розовый билетик.
Как возможно хладнокровнее – я задал вопрос:
– Послушайте, при таких условиях – для чего же вы записались на меня? И для чего вынудили меня прийти ко мне?
Словно бы и не слышит. Налила из флакона в стаканчик, отхлебнула.
– Прелестный ликер. Желаете?
Тут лишь я осознал: алкоголь. Молнией мелькнуло вчерашнее: каменная рука Покровителя, нестерпимое лезвие луча, но в том месте: на Острове Свободы – это вот, с закинутой головой, распростертое тело. Я содрогнулся.
– Слушайте, – сообщил я, – так как вы же понимаете: всех отравляющих себя никотином и особенно алкоголем – Единое Государство беспощадно…
Чёрные брови – высоко к вискам, острый насмешливый треугольник:
– Скоро стереть с лица земли немногих – разумней, чем позволить многим портить себя – и вырождение – и без того потом. Это до непристойности правильно.
– Да… до непристойности.
– Да компанийку вот этаких вот лысых, обнажённых истин – выпустить на улицу… Нет, вы представьте себе… ну, хоть этого неизменнейшего моего обожателя – ну, да вы его понимаете, – представьте, что он скинул с себя всю эту неправда одежд – и в подлинном виде среди публики… Ох!
Она смеялась. Но мне светло был виден ее нижний скорбный треугольник: две глубоких складки от углов рта к носу. И из-за чего?то от этих складок мне стало очевидным: тот, двоякоизогнутый, сутулый и крылоухий – обнимал ее – такую… Он…
Но, на данный момент я стараюсь передать тогдашние собственные – ненормальные – ощущения. Сейчас, в то время, когда я это пишу, я сознаю замечательно: все это так и должно быть, и он, как каждый честный нумер, в праве на эйфории – и было бы несправедливо… Ну да это светло.
на данный момент смеялась весьма необычно и продолжительно. Позже внимательно взглянуть на меня – вовнутрь:
– А основное – я с вами совсем спокойна. Вы таковой дорогой – о, я точно знаю в этом, – вы и не поразмыслите пойти в Бюро и сказать, что вот я – выпиваю ликер, я – курю. Вы станете больны – либо вы станете заняты – либо уж не знаю что. Больше: я точно знаю – вы на данный момент станете выпивать со мной данный очаровательный яд…
Какой наглый, издевающийся тон. Я определенно ощущал: на данный момент снова ненавижу ее. Но, из-за чего «на данный момент»? Я ненавидел ее все время.
Опрокинула в рот целый стаканчик зеленого яду, поднялась и, просвечивая через шафранное розовым, – сделала пара шагов – остановилась позади моего кресла…
Внезапно – рука около моей шеи – губами в губы… нет, куда?то еще глубже, еще ужаснее… Клянусь, это было совсем нежданно для меня, и, возможно, лишь потому… Так как не имел возможности же я – на данный момент я это осознаю совсем четко – не имел возможности же я сам желать того, что позже произошло.
Нестерпимо?сладкие губы (я полагаю – это был вкус «ликера») – и в меня влит глоток жгучего яда – и еще – и еще… Я отстегнулся от почвы и независимой планетой, неистово вращаясь, понесся вниз, вниз – по какой?то невычисленной орбите…
Предстоящее я могу обрисовать лишь примерно, лишь методом более либо менее родных аналогий.
Раньше мне это как?то ни при каких обстоятельствах не приходило в голову – но так как это как раз так: мы, на земле, все время ходим над клокочущим, багряным морем огня, скрытого в том месте – в чреве почвы. Но ни при каких обстоятельствах не думаем об этом. И вот внезапно бы узкая скорлупа у нас под ногами стала стеклянной, внезапно бы мы заметили… Я стал стеклянный. Я заметил – в себе, в. Было два меня. Один я – прошлый, Д?503, нумер Д?503, а второй… Раньше он лишь чуть высовывал собственные лохматые лапы из скорлупы, а сейчас вылезал целый, скорлупа трещала, вот на данный момент разлетится в куски и… и что тогда?
Приложив все возможные усилия ухватившись за соломинку – за ручки кресла – я задал вопрос, дабы услышать себя – того, прошлого:
– Где… где вы достали данный… данный яд?
– О, это! Легко один медик, один из моих…
– «Из моих»? «Из моих» – кого?
И данный второй – внезапно выпрыгнул и закричал:
– Я не разрешу! Я желаю, чтобы никто, не считая меня. Я убью всякого, кто… По причине того, что вас – я вас – –
Я заметил: лохматыми лапами он грубо схватил ее, разодрал у ней узкий шелк, впился зубами – я совершенно верно не забываю: как раз зубами.
Уж не знаю как – I выскользнула. И вот – глаза задернуты данной проклятой непроницаемой шторой – она стояла, прислонившись спиной к шкафу, и слушала меня.
не забываю: я был на полу, обнимал ее ноги, целовал колени. И молил: «на данный момент – на данный момент же – сию же 60 секунд…»
Острые зубы – острый, насмешливый треугольник бровей. Она согнулась, без звучно отстегнула мою бляху.
– «Да! Да, дорогая – дорогая», – я стал торопливо сбрасывать с себя юнифу. Но I – так же молчаливо – поднесла к самым моим глазам часы на моей бляхе. Было без пяти мин. 22.30.
Я похолодел. Я знал, это что может значить – показаться на улице позднее 22.30. Все мое сумасшествие – сходу как сдунуло. Я – был я. Мне было ясно одно: я ненавижу ее, ненавижу, ненавижу!
Не прощаясь, не оглядываясь – я бросился вон из помещения. Кое?как прикалывая бляху на бегу, через ступени – по запасной лестнице (опасался – кого?нибудь встречу в лифте) – выскочил на безлюдный проспект.
Все было на своем месте – такое простое, простое, закономерное: стеклянные, сияющие огнями дома, стеклянное бледное небо, зеленоватая неподвижная ночь. Но под этим негромким прохладным стеклом – мчалось неслышно буйное, багряное, лохматое. И я, задыхаясь, спешил – дабы не опоздать.
Внезапно почувствовал: наспех приколотая бляха – отстегивается – отстегнулась, звякнула о стеклянный тротуар. Нагнулся поднять – и в секундной тишине: чей?то топот позади. Обернулся: из?за угла поворачивало что?то мелкое, изогнутое. Так, по крайней мере, мне тогда показалось.
Я понесся во целый дух – лишь в ушах свистело. У входа остановился: на часах было без одной 60 секунд 22.30. Прислушался: позади никого. Все это – очевидно была нелепая фантазия, воздействие яда.
Ночь была мучительна. Кровать подо мною подымалась, опускалась и снова подымалась – плыла по синусоиде. Я внушал себе: «Ночью – нумера обязаны дремать; это обязанность – такая же, как работа днем. Это нужно, дабы трудиться днем. Не дремать ночью – преступно…» И все же не имел возможности, не имел возможности.
Я гибну. Я не в состоянии делать собственные обязанности перед Единым Страной… Я…
Белый Бим Тёмное ухо (1 серия) (1977) Полная версия
