Тренинг как активное социально-психотерапевтическое обучение в 80-е годы, на заре собственного становления, критиковался в отечественной психологии за собственную «укорененность» в правилах бихевиорального научения, а в действительности — за собственную свободную от идеологии сущность. Некоторым моим сотрудникам — пионерам тренинга, к примеру, Н.Ю. Хрящевой, приходилось обосновывать на философских семинарах, что тренинг возможно обоснован и посредством концепций советской психологии[3]. В частности, они ссылались на теорию установки Д.Н. Узнадзе, в которой обрисованы импульсивный и регулятивный уровни поведения, на идеи С.Л. Рубинштейна о психотерапевтическом значении игры, на концепцию П.Я. Гальперина о формировании ориентировочных баз гностических действий и др.
В конечном итоге же эти внешние идеологические препятствия в значительной мере были обусловлены страхом учителей более старшего возраста перед популярным перемещением, результаты которого для них самих имели возможность появляться непредсказуемыми. Ощущалась опасность будущего выбора: оставаться классическим лектором либо примкнуть к новому перемещению. И та, и вторая возможность угнетали собственной неопределенностью. Первая — вследствие того что классическое монологическое лекторство имело возможность утратить всякую привлекательность для студентов (но в конечном итоге так и не утратило), вторая — вследствие того что активные способы предполагали «введение собственной личности в пространство обучения» (выражение Ю.Н. Емельянова), а это требовало практически внутреннего переворота, поскольку казалось, что это до основания уничтожит устоявшуюся студентов отношений и модель преподавателей.
Время расставило все по своим местам.
Многие учители стали интересоваться тренингом, а позже и вести его либо применять его элементы на лекциях.
Те, кто этого не сделал, читает лекции кроме этого, как и раньше, и мир не перевернулся.
Сейчас уже нет необходимости стыдливо отрекаться от бихевиоральных корней тренинга. Всем в далеком прошлом как мы знаем, что бихевиоральное учение по большому счету в первый раз показалось в Российской Федерации, и родоначальник его — Иван Петрович Павлов. В случае если задать вопрос любого американца, что такое бихевиоризм, он назовет два имени: Уотсон и Павлов, а вдруг задать вопрос нашего студента, то он отыщет в памяти Павлова и Скиннера (то, что Павлова — первым, это ясно, но из-за чего вторым не Уотсона — тайная).
Но возвратимся пара назад. Внешние идеологические препятствия создавали барьер, через что необходимо было «прорываться» к работе, но не создавали никаких трудностей фактически для тренерской работы.
Но в самой данной работе появлялись уже другие трудности. Перечень «техник» был похожим книжку коммуникативной грамматики, составленный на скорую руку и к тому же очень неточно переведенный.
Техники «вводились» сериями по 9-15, и «проглотить» их было невозвозможно. В то время, когда я сама в первый раз была на тренинге, список техник аргументации был столь неохватным, что нереально было запомнить хотя бы одну из них. Я весьма признательна моим первым тренерам за данный тренинг, но обязана признать, что у меня появилось чувство некоторой деперсонализации. В ходе тренинга становилось все более и более очевидным, что мое личностное своеобразие и мой жизненный опыт не имеют отношения к делу а также, более того, мешают. Я начала замечать кроме этого, что и чужая уникальность несообразна на тренинге, и участникам лучше делать правила и направляться формуле, вместо того дабы пререкаться, приводить противоположные примеры из собственной судьбы, демонстрировать что-то собственный и т.п.
Индивидуальность должна была уступить место западному стандарту. Тогда еще было не столь разумеется, что мы становимся частью международного сообщества, и стандартные техники не воспринимались как универсальный язык общения. Казалось, что этим неспециализированным «коммуникативным аршином» Россию не измерить. Общение было чем-то значительно громадным, чем западная «коммуникация».
Общение — это своеобразны русский термин. Неслучайно в других языках, к примеру, в британском, нет правильного перевода слова «общение». Разве может коммуникация охватить все нюансы общения в российском понимании этого слова? В русском языке коммуникация — это в первую очередь техническое средство связи и, возможно, какой-то узкий своеобразный нюанс общения. Общение же и шире, и глубже. Это взаимопроникновение и соприкосновение личностных миров, а не просто обмен информацией либо прагматичная межличностная «смазка» делового сотрудничества.
Это различие в толковании приводило к тому, что тренинг казался чем-то достаточно поверхностным тем из нас, кто еще до тренинга прошел курс подготовки в групповой психотерапии. «Как много личностного проявляется в тренинге!» — сообщила мне как-то в перерыве моя подруга, Татьяна Угарова. Она в то время трудилась в Университете им. В.М. Бехтерева, а до этого мы совместно заканчивали медицинскую специализацию факультета. «И необычно, что тренеры с этим ничего не делают. Так много исчезает настоящего материала, с которым бы работать и трудиться», — добавила она с сожалением.
В середине 80-х годов в Вильнюсе каждый год проходили Республиканские семинары по психотерапии. Их главным храбрецом был, несомненно, Александр Алексейчик. Его направления психотерапии, либо «интенсивной психотерапевтической жизни», как он их именовал, незабываемы. Но мне весьма хотелось побывать и на видеотренингах партнерского общения, каковые проводились в том месте же эстонскими сотрудниками. Не довелось, к сожалению. Всегда не хватало мест (мест особенно не хватало тем, кто приехал из России: преимущество отдавалось обитателям Литвы — тут уж из песни слова не выбросишь). Но все группы систематично планировали совместно для дискуссии хода дел. И вот видеотренеры на этих неспециализированных дискуссиях жаловались: «Мы пробуем отрабатывать какую-то технику, к примеру, перефраз[4], а в группе начинается групповая динамика, какие-то собственные отношения, с которыми мы не знаем, что делать».
Похоже было, что в тренинге коммуникативных умений происходит что-то такое, что по значимости превышает его начальную цель, но наряду с этим может мешать достижению данной цели. Допустим, биолог высаживает на участке семена, дабы проверить их всхожесть, а из семян вырастают совсем не те цветы, которых он ожидал, но они красивы. Чтобы все-таки проверить всхожесть семян, нужно подсчитать количество «верных» ростков. Но для этого необходимо удалить эти нежданные цветы. И у биолога не достаточно на это духу.
Тренинг являлся пусковым механизмом раскрепощения, которое после этого уже не нуждалось в «коммуникативных техниках», для того чтобы развернуться во всю собственную ширь. Любой тренер точно сталкивался с тем, что обстановка, приведенная им для примера, для того только, дабы наполнить какую-либо «технику» живым содержанием, становилась предметом страстного дискуссии в группе. Участникам становилось не до «техник» а также время от времени и не до тренера.
ПРИМЕР Произрастание из «техник» совсем вторых «цветов»
Тренер предлагает обстановку, в которой необходимо применять повторение части высказывания собеседника (повтор, либо вербализацию ступени А).
— Иваныч, ты мне выделишь двух человек для срочной работы в воскресенье? Ожидаемые технически верные вербализации:
— Для срочной работы?
— Двух человек?
— Ты говоришь, двух человек в субботу? и т. п.
И вот что происходит в действительности;
У ч а с т н и к А. Это совсем неверный подход. Я с этим у себя борюсь.
У ч а с т н и к Б. Обычный подход, в особенности в последних месяцах года.
У ч а с т н и к В. Нужно ответить — а что мне за это будет?
Т р е н е р. Давайте попытаемся все же применять технику повторения, дабы уточнить сообщённое партнером.
У ч а с т н и к А. Нет. Я не выделю тебе двух человек для срочной работы в воскресенье.
У ч а с т н и к Г. А что, нормально. Повтор имеется? Имеется. Значит, все верно.
Т р е н е р. Оказывает помощь ли это лучше осознать партнера?
У ч а ст н и к А. А для чего мне его осознавать? Основное — дабы отвязался. Я от таких «Иванычей» уже нахлебался на своем веку. Вот имеется один… Причем так как знает, что я каждое утро на работе в 7.15. Но нет, дождется финиша рабочего дня либо вечера пятницы, и начинается… какое количество крови из меня выпил…
У ч а с т н и к В. Так это он намерено, не ясно, что ли? Вот в один раз — возможно, я поведаю? Это большое количество времени не займет… И т. п.
Итог — про технику А — повторение слов партнера — все естественным образом забыли.
Обычно обсудить проблему участникам было серьёзнее, чем потренироваться в техниках. И более того, техники казались им бессильными против актуальных для них социально-психотерапевтических драм. Зачем повторять, в случае если нужно бороться?
Столкнувшись с для того чтобы рода обстановками, тренер имел возможность выбирать один из трех дорог:
r неспешно отойти от техник;
r настаивать на отработке техник, преодолевая сопротивление участников;
r создать новые техники, действенные для разрешения актуальных драм сотрудничества.
Разработка создания тренинга
