Фактор № 1. Культурная (цивилизационная) идентификация имеет громаднейшее значение по сравнению с другими измерениями идентичности.
Определение собственной идентичности – одна из базисных людских потребностей, а оно вероятно только через противопоставление «второму», «чужаку», «неприятелю». Как это ни парадоксально, человек испытывает недостаток в том, кто принципиально отличен от него, от кого исходит угроза.
Деление людей на «мы» и «они» может осуществляться по различным параметрам, но громаднейший шанс быть отнесёнными к разряду «вторых», «чужаков» имеют представители второй цивилизации. Тут мы имеем дело, в первую очередь, с отличием мировоззрений и менталитетов. Это указывает, что представители различных цивилизаций по-различному воображают себе ответ самых серьёзных, фундаментальных неприятностей, к числу которых относятся отношения между человеком и Богом, место человека в обществе, неприятность социальной справедливости и т.п.
К «своим» и «чужим» используются различные требования. Исходя из этого конечно, что взаимоотношения между общностями, принадлежащими к одной цивилизации, значительно отличаются от взаимоотношений между общностями, воображающими различные цивилизации. «Правила, принятые у христианских народов для взаимоотношений между собой, отличались от тех, каковые были созданы для контактов с другими язычниками и «турками». Мусульмане по-различному вели себя с представителями дар ал-дар и ислам ал-гарб[58]… Цивилизационное «мы» и внецивилизационное «они» – вот константы людской истории» [46, с. 192].
В соответствии с Хантингтону, «различия между в- и внецивилизационным поведением появились из-за следующих факторов:
— эмоции превосходства (временами — неполноценности) по отношению к людям, каковые воспринимаются как совсем другие;
— боязни таких отсутствия и людей веры в них;
— сложности в общении с ними из-за неприятностей с языком и тем, что считается вежливым поведением;
— недостаточной осведомленности о предпосылках, мотивациях, социальных взаимоотношениях и принятых в обществе нормах у других людей» [Там же].
Разногласия в политических и экономических вопросах возможно обсуждать за столом переговоров, кроме того свести к компромиссу. При с культурой это нереально. Черты культурного своеобразия формировались столетиями и в мельчайшей степени подвержены трансформациям. Их укоренённость в прошлом придаёт культурным конфликтам особенный эмоциональный настрой, особенное напряжение. Для них характерен предельный максимализм. «…Культурные вопросы ставят нас перед выбором: да либо нет, все либо ничего» [46, с. 193].
Вывод напрашивается сам собой: принадлежность к одной культуре (цивилизации) облегчает сотрудничество между людьми, а культурные различия ведут к конфликтам и расколу.
Фактор № 2. Глобализация ведёт к возрастанию интенсивности контактов между представителями различных цивилизаций.
Рождение мировой экономики, и прогресс в области средств и транспорта связи привёли к более нередким и плотным контактам между представителями различных цивилизаций. Это ведет к обострению неприятности идентичности. Вступая во сотрудничество, множество людей во всём мире задаётся вопросами «Кто мы такие?», «Откуда мы?» и «Кто не с нами?».
«Глобальный кризис идентичности» (выражение Хантингтона) неизбежно ведёт росту цивилизационного самосознания. «Люди сплачиваются с теми, у кого те же корни, церковь, язык, ценности и университеты и дистанцируются от тех, у кого они другие» [46, с. 186].
Фактор № 3. Растёт значение религиозной идентичности. «La revanche de Dieu»,«реванш Всевышнего» – так выяснил эту глобальную тенденцию Жиль Кепель.
Серьёзной обстоятельством глобального религиозного подъёма Хантингтон вычисляет процессы модернизации, каковые поколебали привычные источники идентичности. «Люди переезжают из сельской местности в города, отрываются от своих корней… Они взаимодействуют с огромным числом незнакомцев и подвергаются новым моделям взаимоотношений. Им необходимы новые источники идентичности, новые формы стабильного сообщества и новые моральные устои, каковые дали бы им цели и чувство смысла…
Во времена стремительных социальных изменений установившиеся идентичности разрушаются, должно быть переоценено «я» и созданы новые идентичности. Для людей, каковые сталкиваются с необходимостью ответить на вопросы «Кто я?» и «Где мое место?», религия предоставляет убедительные ответы, а религиозные группы становятся маленькими социальными общностями, пришедшими на замену тех, что были потеряны из-за урбанизации» [46, с. 142].
Люди связывают с религией надежды на исцеление социальных и психологических травм, нанесённых модернизацией. Через обращение к ней рассчитывают остановить моральную деградацию и вернуть потерянные социальные сокровища, такие как взаимопомощь и порядок. С религиозными группами связывается ответ тех социальных неприятностей, которым государство не уделяет должного внимания: предоставление медицинских одолжений, образование, забота о старых и т.п.
Не везде «реванш Всевышнего» связан с религиями, каковые традиционно исповедуют в данных государствах. К примеру, религиозное восстановление в Южной Корее связано отнюдь не с буддизмом и конфуцианством, а с христианством. Второй пример – католическая Бразилия, где в последние десятилетия отмечается бум протестантизма.
Социальной опорой этого религиозного восстановления являются не социальные аутсайдеры, а представители «среднего класса», прекрасно грамотные жители, администраторы и предприниматели.
Фактор № 4. В незападных государствах увеличиваются процессы индигенизации, другими словами возврата к собственным корням.
Хантингтон уверен в том, что в этом случае действует универсальный принцип «культура всегда следует за властью»: военно-политическое и экономическое усиление страны неизбежно ведёт к активизации её культурной экспансии. «…Что же делает идеологию и культуру привлекательными? Они становятся привлекательными, в то время, когда в них видят корень влияния и материального успеха… Усиление твёрдой экономической и военной власти ведет к росту самоуверенности, веры и высокомерия в превосходство собственной культуры либо могущество по отношению к вторым народам, и завлекает к данной власти иные общества. Ослабление экономической и военной власти ведет к неуверенности в собственных силах, попыткам и кризису идентичности отыскать в других культурах ключи к экономическому, армейскому и политическому успеху. По мере того как незападные общества наращивают собственный экономический, политический капитал и военный, они все больше расхваливают преимущества собственных сокровищ, культуры и институтов…
институты и Западные ценности завлекали людей из других культур, по причине того, что они рассматриваются как источник западной благополучия и мощи. В один момент с упадком западного могущества понижается кроме этого и свойство Запада навязывать западные представления о правах человека, демократии и либерализме вторым цивилизациям, и значительно уменьшается и привлекательность этих сокровищ для других цивилизаций.
Она уже уменьшилась. в течении нескольких столетий незападные народы питали зависть к экономическому процветанию, технологическому совершенству, военной мощи и политическому единству западных обществ. Они искали секрет этого успеха в институтах и западных ценностях, и в то время, когда они распознали то, что сочли ключом, они постарались применить его в собственных обществах. Дабы стать богатыми и могущественными, им нужно было стать как Запад. Но на данный момент эти кемалистские[59] взоры в Восточной Азии провалился сквозь землюли. Обитатели Восточной Азии приписывают собственный стремительное развитие экономики не импорту западной культуры, а скорее приверженности собственной классической культуре. Они получают удач, по их утверждению, вследствие того что они отличаются от Запада. Подобным образом, в то время, когда незападные общества ощущали себя не сильный в отношениях с Западом, они обращались к западным сокровищам – праву на самоопределение, либерализму, демократии и независимости, дабы узаконить собственный сопротивление западному господству. Сейчас, в то время, когда они из не сильный превратились в только замечательные государства, они не упускают случая напасть на те же ценности, каковые до этого применяли для преследования собственных заинтересованностей. Данный бунт против Запада изначально употреблялся для утверждения универсализма западных сокровищ; сейчас он провозглашается для утверждения незападных сокровищ» [46, с. 133-134].
Эти процессы в громаднейшей степени затронули элиты незападных государств. на данный момент мы являемся свидетелями того, что западные исследователи именуют «индигенизацией второго поколения». На смену прозападным реформаторам пришли фавориты нового типа, открыто декларирующие собственную приверженность собственным культурным корням и осуждающие Запад. Парадоксально, но факт: приходу к власти национальных и антизападных элит содействуют демократические избирательные университеты, заимствованные с Запада.
И ещё один момент. Антизападные настроения далеко не всегда связаны с антимодернизмом. Говоря «нет» вестернизации, многие индигенисты говорят «да» модернизации. Отвергая накопительство и индивидуализм, критики Запада не отрицают урбанизацию, индустриализацию, личную собственность, высокие технологии и науку, но постоянно подчёркивают: «С учётом отечественной специфики и с опорой на личные силы». Формула нынешнего индигенизма: «Мы будем современными, но мы не станем вами» [46, с. 149].
Фактор № 5. Культура делается силой, определяющей экономику и мировую политику.
Во-первых, культура корректирует национальные границы. Поликультурные страны имеют больше шансов развалиться если сравнивать с монокультурными.
Во-вторых, изменяется принцип объединения в межправительственные альянсы: на смену идеологическим блокам приходят альянсы, сложившиеся на цивилизации общности и основе культуры. Согласно точки зрения Хантингтона, нынешняя прозападная политическая ориентация Польши, Венгрии, Чехии, Словакии, и бывших советских прибалтийских республик, имеет под собой культурную базу: эти католические и протестантские государства уже давно являются органической частью западной цивилизации. И напротив, попытки Турции войти в Европейский союз наталкиваются на противодействие его участников, каковые не вычисляют мусульман-турок «собственными».
В-третьих, культура оказывает всё большее влияние на экономическую интеграцию. Успех региональных экономических организаций напрямую связан со степенью культурной однородности их участников. На культурно-цивилизационном фундаменте основаны такие региональные сообщества, как Европейский союз, НАФТА (американская территория интернациональной торговли), КАРИКОМ (Сообщество государств Карибского бассейна, включает 13 английских государств региона), МЕРКОСУР (южноамериканский неспециализированный рынок), Организация торгово-экономического сотрудничества (объединяет Пакистан, Иран, Турцию, Афганистан и бывшие советские мусульманские республики). Растут связи между Китайской народной республикой и заморскими китайскими общинами. Экономисты ведут обращение о «интернациональной китайской экономике».
В том месте же, где между инициаторами аналогичных организаций нет культурной близости, не может быть и действенного сотрудничества. Провалом
закончились попытки создания единого экономического пространства в Карибском регионе из-за разногласий между испаноязычными и английскими государствами региона. Попытка создания южноазиатского экономического пространства натолкнулась на разногласия между индуистскими, мусульманскими и буддистскими государствами. Ближневосточный неспециализированный рынок неосуществим из-за непримиримых арабо-израильских противоречий. Примером полицивилизационной организации есть появившаяся в 1967 г. Ассоциация стран Юго-Восточной Азии (АСЕАН). Но, согласно точки зрения Хантингтона, она совсем неэффективна и не имеет возможностей.
Экономические возможности Японии нуждаются в особенной оговорке. «Как цивилизация и уникальная страна, Япония видится с трудностями в установлении экономических связей с Восточной Азией и разрешении экономических различий с Соединенными Европой и Штатами. Какие конкретно бы сильные торговые и инвестиционные связи ни удалось установить Японии с другими восточно-азиатскими государствами, ее культурные отличия от других государств, в особенности от их прокитайских экономических элит, мешает Японии создать региональную экономическую организацию, сравнимую с НАФТА либо Евросоюзом, и стать ее фаворитом. Одновременно с этим культурные отличия Японии от Запада обостряют непонимание и антагонизм во взаимоотношениях Страны восходящего солнца с Соединенными Европой и Штатами… Япония как одинокая в культурном отношении страна может иметь экономически одинокое будущее» [46, с. 202].
1. 4 МЕТОДА РЕШИТЬ КОНФЛИКТ. Конфликтология. К. Прищенко.
