Рябины в текущем году уродилось большое количество. К осени красные ягоды гроздьями загорелись везде: и в лесу, по полянам и опушкам, и в деревне, под окнами домов.
Росла рябина и под моим окном. Я посадил ее всего с годом ранее — привез из леса в осеннюю пору, в то время, когда у деревца облетели осенние листья. Деревце прижилось и зацвело уже на следующую весну. Ну а к осени нарядно украсилось большими рубиновыми гроздьями.
Ежедневно сейчас наслаждался я собственной рябиной, наслаждался зрелыми ягодами, мягко горящими в лучах утреннего и вечернего солнца, и весьма ожидал, что на мою рябину, вот к этим ягодам, прилетят снегири… Они явятся ко мне с первым снегом, спокойные, рассудительные птицы-снегири, и будут подолгу сидеть на ветвях, неторопливо и старательно выбирая клювами ягоду за ягодой, выбирая из мякоти семечки-семена и роняя оставшуюся мякоть вниз, на только что выпавший снег.
И я буду наслаждаться этими птицами. Буду подолгу наблюдать, как медлительные, тяжелые на вид снегири умело свешиваются с узких веточек вниз головками и тянутся к ягодам, что собраны кисточками на самом финише веточек.
Тут, на рябине, будут и самочки-снегурки в серых кофточках, и снегири-самцы с малиновыми грудками и красными. Малиновые грудки, знал я, бывают неизменно у снегирей постарше, посолидней, а грудки чернее — у молодых птиц.
Тут, около собственной рябины, я в обязательном порядке услышу первую в эту зиму позывку-флейту снегиря… Он будет тихо а также мало безрадостно выводить раз за разом, с расстановками, с паузами, собственный снегириное «фью-фью… фью-фью». Я буду слышать эту птичью светло синий, и мне постоянно будет казаться, что так отрешенно может подавать голос лишь потерявшаяся птица, отбившаяся от стайки, не смотря на то, что рядом с данной птицей будут еще и еще совершенно верно такие же снегири.
Словом, я весьма ожидал первых снегирей и первого снега. Но раньше снегирей около рябин, украшенных гроздьями спелых ягод, показались дрозды-рябинники.
К этим неугомонным, суетливым и шумным птицам у меня было особенное отношение. какое количество ни не забываю я собственные лесные дороги, скитания и свои путешествия, ни одна моя лесная дорога, ни одна лесная тропка не обходилась без дроздов-рябинников. Я встречал их везде, и, в первую очередь в весеннем березовом редколесье, куда являлись они практически сразу после прилета строить гнезда — являлись бессчётной, крикливой, верещащей и трещащей гурьбой. Так шумно вели себя дрозды тут , пока их птенцы не покидали гнезда.
Тогда дрозды-родители вместе с птенцами, каковые еще только-только обучались летать, в большинстве случаев перебирались из осинников и березняков в сырые ольшаники и отважно нападали всякого, кто оказался поблизости от кустов, в которых, еле удерживаясь на ветвях и неуклюже покачиваясь, скрывались птенцы-слетки.
«Прочь! Прочь! Прочь из этого!»- казалось, без умолку кричали эти птицы, обеспокоенные возникновением незнакомца.
«Прочь! Прочь! Не подходите к кустам!» — мчалось со всех сторон, и везде, куда бы ты ни взглянул, по кустам, по дороге, как будто бы окружая тебя, окружая , мелькали разгорячившиеся защитники ольховых кустов. А ты, втянув голову в плечи и закрыв уши от верещания и треска десятка птиц, старался как возможно скорее покинуть чужие владения.
К лету, в то время, когда птенцы подрастали и уже практически ничем не отличались от своих своих родителей, все дрозды отправлялись путешествовать по окружающим лесам, и тогда я встречал их внезапно в самых неожиданных местах. То они являлись к моей лесной избушке и принимались изо дня в сутки с завидным упорством изводить мою собаку, совершая организованные набеги на ее миску с обедом. То наведывались к моей лодке и, опередив кроме того ворон, утаскивали у меня из банки червей.
Такие неожиданные встречи с дроздами-рябинниками длились все лето, но к осени, к первым красным ягодам на рябинах, все кочующие по лесам дрозды разом являлись к осеннему столу и все время, до самого отлета, крутились около вызревших ягод.
С ягодами рябины дрозды, как мне казалось, обходились совсем не по-хозяйски. Шумной и неизменно торопливой сворой они разом набрасывались на дерево, гнули собственной тяжестью его ветки и, словно бы за ними кто гнался, старались как возможно скорее и как возможно больше оборвать и проглотить сочных ягод. В суматохе и спешке большое количество ягод падало вниз, на землю. А дрозды уже мчались дальше, к новым рябинам, оставляя по окончании себя холодным и осеннему ветру дождям общипанное, ободранное деревцо.
Такие рябины, пострадавшие от набега дроздов, уже не завлекали к себе вторых птиц, и я довольно часто с тревогой и сожалением посматривал на снегирей, только что вылетевших к рябинам из леса по окончании первого снега и не отыскавших тут, у разоренных рябин, ни одной ягоды.
Как же быть сейчас этим красногрудым птицам? Чем насытятся они сейчас? И лишь отыскав в памяти, что снегири не против закусить и семенами клена, и семенами различных сорных трав, мало успокаивался. Нет, снегири не погибнут от голода, но на рябине сейчас я все равно их не замечу, да и улетят они в наше время куда раньше от нас: снегири продолжительно задерживаются по зиме лишь тогда, в то время, когда ягод рябины в достатке.
Вот и сейчас, в осеннюю пору, в урожайный на рябину год, я весьма заволновался, заметив около красных рябин суетливые своры дроздов-рябинников. Нет, я не имел возможности злиться на этих птиц. Они нравились мне — мне нравилась их смелость и отвага. Я кроме того обожал их, стремительных и ловких, но все равно мне весьма не хотелось, дабы дрозды прознали дорогу к моей рябинке, которую я весьма берег для снегирей.
И дрозды вели себя пока не весьма нагло. Действительно, они пооббивали ягоды со всех рябин, каковые росли в лесу, после этого опустошили рябины около полей и дорог, посмотрели и в деревню, под окна домов, но были тут всего раза два, а позже перед самым снегом куда-то провалились сквозь землю, и я был спокоен: сейчас эти разбойники не обидят моих снегирей…
Первый снег выпал, как неизменно, нежданно. Утром на ветвях деревьев, по забору, на ступенях крыльца, на поленнице дров, на собачьей будке громоздились настоящие зимние сугробы, лишь эти сугробы были сырыми и рыхлыми. В этот самый момент, еще в утренних сумерках, услышал я негромкую позывку снегиря: «фью-фью…фью-фью». А через полчаса заметил и первых снегирей на собственной рябине.
На кистях рябины сверху лежали белые колпачки снега. И снегирям сперва было нужно продолжительно тянуться, дабы дотянуться ягоды. Но снежные колпачки понемногу сползали, сдвигались, после этого падали по одному вниз, и еще через пятнадцать-двадцать мин. снегири пировали уже вовсю.
Это было необычное зрелище… Белый снег по ветвям, на ягодах, красные ягоды под белыми как снег колпачками в этот самый момент же красногрудые, медлительные птицы, как живые елочные игрушки на новогодней елке, лишь не в помещении, не в доме, а в лесу, под зимним небом.
Сейчас снегири прилетали ко мне под окно ежедневно. В отличие от дроздов они ни при каких обстоятельствах не спешили оборвать побольше ягод и, посидев мало на ветвях моей рябины, не торопясь, летели к вторым таким же красным от ягод деревцам. Так и кочевали они по всей деревне, от дома к дому, от одной рябины к второй. А под вечер опять устраивали перекличку и друг за другом летели к лесу, где и проводили очередную ночь.
Сейчас каждое утро начиналось для меня с позывки снегиря. Еще в сумерках слышал я негромкое «фью-фью… фью-фью» и знал, что наступил новый зимний сутки.
В тот сутки, как неизменно, зимнее утро началось для меня со снегириного «фью-фью… фью-фью». Я выглянул в форточку. На улице еще было мрачно, я не имел возможности рассмотреть птицу и лишь догадывался, что снегирь, как в большинстве случаев, сидит на данный момент на вершине березы. Оттуда он не так долго осталось ждать спустится вниз, к ягодам, на рябину. Ягоды еще были, и я рассчитывал, что их хватит на долгое время.
Я закрыл форточку, сходил на кухню, разогрел чай и опять возвратился к столу с чайником. Струйка крутого кипятка, тихо журча, ударялась о дно стакана. В этот самый момент за голосом струйки разобрал я какой-то необычный шум. Шум доносился с улицы.
За окном что-то не то потрескивало, не то поцокивало. Я налил полный стакан чаю, поставил чайник, подошел к окну и замер от удивления…
За окном на моей рябине, которую я так ревностно берег для снегирей, нервничали, махали крыльями, перепрыгивали с ветки на ветку и торопливо обрывали оставшиеся ягоды какие-то большие сизо-бурые птицы.
Они нервничали, рвали ягоды, не удержавшись, срывались с ветвей, опять старались, ухватиться за ветку, сбивали друг друга — и все это происходило практически что в тишине. Разбойники орудовали без звучно, и только время от времени получалось мне уловить чуть верещание и приметное потрескивание, каковые птицы, по всей видимости, от возбуждения не могли сдержать до конца.
Разбойников еще не хорошо было видно, утренний сумрак все никак не рассеивался — сутки расходился весьма медлительно. Я не имел возможности разобрать по цвету одежды, кто эти птицы, но приглушенные верещания и потрескивания не позволяли ошибиться. На моей молоденькой рябинке пировал большой отряд дроздов-рябинников, тех самых дроздов-разбойников, каковые за пять мин. смогут разорить любую, кроме того весьма громадную рябину.
Я скоро опомнился и бросился к форточке. Форточка отскочила в сторону и звучно ударилась о раму.
Но эти дрозды, по всей видимости, как-то знали, что разбойный налет на рябину, росшую под самым окном, страшен, и были заблаговременно готовы к моей атаке. И они не испугались, не бросились сходу прочь, а лишь соскочили с ветвей и не торопясь, словно бы зная, что через форточку я ничего не сделаю им, расселись по ветвям березы, по забору и по крыше сарая.
Я что-то кричал, размахивая полотенцем, которое быстро просунул в форточку, но птицы-разбойники так же, как и прежде вели себя совсем невозмутимо… Как не походили они на данный момент на тех пугливых дроздов, которых я встречал в лесу около рябин и каковые, с далека завидев человека, быстро мчались прочь!
Осознав, что к чему, и додумавшись, что все мои угрозы, отправляемые дроздам через форточку, вовсе их не пугают, я скоро оделся и вышел на улицу.
Мне потребовалось очень мало времени, дабы накинуть на плечи ватник, надеть шапку и сунуть ноги в сапоги. 60 секунд через две я был уже около рябины. И за эти полторы-две 60 секунд дрозды все-таки успели опять накинуться на мое деревцо и в скоротечном набеге оборвать до конца все оставшиеся ягоды.
В этом случае, встретившись со мной совсем близко, разбойники тут же бросились прочь. Они улетели от меня с громкими криками, треща и вереща, как весной и летом. Сейчас им не нужно было таиться, молчать, и я весьма верил, что эти громкие крики посылались вовсе не мне — наверняка, верещания и эти трески высказывали откровенную эйфорию птиц, так удачно завершивших поход к рябине. Возможно, это была радость победы, радость громадного успеха.
Дрозды улетели, а я стоял около рябины, наблюдал на ягоды, оброненные в спешке птицами-грабителями, видел вверху на березе снегиря, что, как в большинстве случаев, с утра пораньше прилетел ко мне под окно за ягодами, и весьма жалел, что сейчас моим снегирям не так долго осталось ждать нужно будет собираться в путь, а мне нужно будет коротать зимние дни без этих превосходных птиц.
Но снегири еще долго жили в отечественной деревне. В деревне по улице росло большое количество кленов. На кленах в текущем году также было большое количество семян, и снегири кормились сейчас этими семенами, роняя на снег легкие кленовые крылышки-парашютики.
Действительно, у меня под окном клена не было, и сейчас из собственного окна я уже не имел возможности наслаждаться красногрудыми птицами и не так довольно часто слышал по утрам негромкий снегириный позыв-побудку: «фью-фью… фью-фью».
Дрозды почва в иллюминаторе.mp4
