За годы журналистской работы в Токио мне довольно часто вспоминались слова Маяковского, который считал себя в долгу
…перед вишнями Японии,
перед всем,
о чем опоздал написать.
Постоянная гонка за текущими событиями политической и публичной судьбе практически не оставляет зарубежному обозревателю времени для обстоятельного рассказа о самом народе, о чертах его портрета. Перелистываешь позже объемистые папки переданных материалов и с печалью убеждаешься: за шесть с лишним лет так и опоздал толком ответить на вопрос: что же они за люди – японцы?
Об этом соседнем народе наша страна В первую очередь нынешнего века знала больше нехорошего, чем хорошего. Тому были собственные обстоятельства. Да да и то нехорошее, что мы привыкли слышать о японцах, в целом соответствует действительности и испытывает недостаток скорее в объяснении, чем в опровержении. Но в случае если отрицательные черты японской натуры известны нам процентов на девяносто, то хорошие только процентов на десять.
Приходится признать, что мы в долгу перед цветущей сакурой, которую японцы избрали знаком собственного национального характера.
Каково настоящее лицо народа, для портрета которого зарубежные авторы довольно часто применяли только две краски: или розовую, или тёмную; расписывая или гейш в кимоно, или самураев, делающих харакири?
Очевидно, хорошая либо отрицательная оценка той либо другой черты в какой-то степени относительна, субъективна.
Американец, например, сообщит:
– Японцы предприимчивы, но непрактичны. При собственных скромных доходах они через чур легкомысленно относятся к деньгам.
Немец добавит:
– И ко времени также. В работе они могут быть четкими, но в быту отнюдь не пунктуальны. Им как-то не достаточно собранности, умения вести себя в рамках разумного.
Против этого тяжело возразить. Не смотря на то, что русской натуре импонирует именно то, что японцы кроме того при бедности не мелочны, при организованности – не педантичны; что они не обожают подчинять душевные порывы голосу рассудка.
Японцам свойственна широта натуры в сочетании с обостренным эмоцией собственного преимущества. Пожалуй, самый заметно это в отношении людей к деньгам. Японец постоянно старается выделить, что равнодушен к ним (возможно, кроме того больше, чем в действительности). Кроме того дотошные домохозяйки не начнут пересчитывать сдачу: это не принято. В случае если пятеро рабочих зайдут выпить пива, расплатится кто-нибудь один, и никто не будет всучивать ему позже собственную долю: «германский счет» тут немыслим. Мелочность, а тем более скаредность в представлении японцев – чуть ли не основной из пороков.
Народу чужды подобострастие и угодливость. Японец замрет в глубоком поклоне в том месте, где, по его представлению, того требует этикет. Но он не начнёт пресмыкаться перед обладателем тугого кошелька. Заезжих чужестранцев Япония больше всего поражает как единственная капиталистическая страна (и притом страна азиатская), где не берут чаевых. Водитель такси, разносчик из лавки вручит сдачу до последней монетки и поблагодарит. Японским воротилам не занимать жадности у зарубежных соперников. Но в случае если забрать народ в целом, то его отличает кроме того не просто честность, а какая-то моральная чистоплотность в отношении к деньгам.
В беседе об отрицательных чертах японцев русский человек значительно чаще посетует на их непрямоту, на недостаточную честность в отечественном понимании этого слова. Но, определив народ ближе, вникнув в своеобразие его моральных норм, приходишь к убеждению, что у японцев возможно поучиться как раз культуре людских взаимоотношений, умению людей взаимно оберегать достоинство и самолюбие друг друга.
В собственных поступках японец чаще руководствуется интуицией, чем логикой. Своеобразие его противоречивого характера легче ощутить, чем растолковать. С учетом этого я и старался вести рассказ о отечественном дальневосточном соседе.
Япония для советских людей не просто одна из многих зарубежных государств. Природа поселила нас бок о бок. А кому малоизвестна истина: у соседа смогут быть собственные взоры, склонности, привычки, но, дабы ужиться с ним, нужно знать его темперамент.
Попытаемся же ближе познакомиться с народом, что связывает личные душевные черты с образом цветущей вишни.
Человек с внимательным взором (Послесловие)
Итак, вы прочли эту увлекательную книгу и, я уверен, с сожалением перевернули ее последнюю страницу; ее создатель не только пробудил у вас неистребимый интерес к японцам и японии, к их образу судьбы, характеру и складу ума – он сам позвал у вас симпатию. Я уверен, что отныне вы неоднократно станете задавать вопросы в книжном магазине либо в библиотеке, что еще написал Всеволод Овчинников.
Дружески разговаривая с вами, он поведал о множестве вещей, не только поведал о них, но и продемонстрировал их; перед вами прошли разнообразнейшие картины, отразившие самые разные нюансы и нынешней, ультрасовременной Японии, и Японии древней, но в первую очередь «японской Японии», как выразился создатель, – той, что практически не подвержена переменам и присутствует неизменно и во всем, сохраняя собственный индивидуальность и своеобразие.
Вы понимаете сейчас и о жизни японцев, об их доходах; о том, чем пахнут по вечерам улицы их городов; о том, как эти люди трудятся, обожают, дружат; об их утонченной вежливости; о технологическом прогрессе индустрии Японии; о ее мастерстве, старом, как мир, и современном, как электроника; о японской кулинарии, следующей девизу «Не сотвори, а отыщи и открой»; о том, какую роль в жизни этих людей играются цветы и чай; о неприхотливости и одновременно с этим изысканности японского быта; о культе извинений и поклонов; о японской верности как долге признательности; о совести и самолюбии как долге чести, о том, как японец ограничивает себя, и о том, какие конкретно неожиданные и иногда ужасные послабления допускает его мораль.
И все это не какая-либо дань этнографии либо экзотике, какую другой раз платят писатели в погоне за занимательностью либо оригинальностью. Нет. Рассматривая своим внимательным взглядом непростые переплетения судьбы, обычаев, людских взаимоотношений в данной древней и вместе с тем юный капиталистической стране Востока, Всеволод Овчинников ищет и находит ответы на многие непростые вопросы, каковые быстро интересуют его как политика, международника: из-за чего так, а не в противном случае сложилась современная история Японии, правящий класс которой претендует на господствующее положение в Азии, да и не только в Азии.
И еще: будем помнить, что Япония, как и любая капиталистическая страна, делится на противоборствующие классы и что марксисты ни при каких обстоятельствах не отождествляли с ожесточённой и коварной правящей вершиной империалистических держав широкие народные веса, угнетаемые ими, – как раз им, этим весам, в собственности будущее, и как раз они воплощают в себе черты национального первородства, не смотря на то, что и на их сознание, на их психику оказывает собственный губительное, уродующее действие угнетения и строй эксплуатации.
Всеволод Овчинников, публицист правдистской выучки, постоянно помнит об этом. Вот из-за чего его книга проникнута подлинной симпатией и глубоким интересом к десяткам миллионов японцев.
Дабы глубже пробраться в самую сущность сложных процессов, происходящих в Японии, необходимо постигнуть не только то, что происходит в сфере политики и экономики, но и национальный темперамент японца – тот темперамент, что, как образно сообщил создатель данной книги, «возможно сравнить с деревцем, над которым продолжительно трудился садовод, изгибая, подвязывая, подпирая его… В случае если кроме того избавить позже такое деревце от подпорок и пут, дать волю молодым побегам, то под их вольно разросшейся кроной все равно сохранятся очертания, каковые были когда-то приданы главным и стволу ветвям».
В том, что дело обстоит как раз так, создатель убеждает нас не только собственными рассуждениями и собранным им обильным фактическим материалом; он подкрепляет их огромным числом свидетельств многих людей с таким же внимательным взором, извлекая поныне звучащие свежо и современно мысли и утверждения из произведений, подчас написанных столетия тому назад.
Так, сообщения «Правды» шестидесятых годов двадцатого века органически сплавляются с высказываниями легендарного Марко Поло из его «Путешествия» – а это год одна тысяча двести девяносто восьмой, – с памятной запиской для столичного посла в Пекине Николая Сафария, сочиненной в одна тысяча шестьсот семьдесят пятом году, с очень увлекательными «Записками капитана В. М. Головнина в плену у японцев в 1811, 1812 и 1813 годах» – кто из нас не зачитывался в юности ими? – и с великим множеством стародавних манускриптов, и с более родными к нашей эре трудами, и с несметным достатком свидетельств отечественных современников, выдержки из коих столь щедро рассыпаны по страницам «Ветки сакуры».
Легко себе представить, какой громадный труд потребовался чтобы на свет показалась эта книга. Таковой труд по силам не каждому, он требует особенного творческого склада, требует одержимости в лучшем смысле этого слова – настоящей увлеченности планом. Ну что ж, Овчинникову это по плечу.
Поразительно жаден до жизни данный человек! Я, пожалуй, еще ни разу не встречал столь трудолюбивого журналиста. Поразмыслить лишь: за годы работы в «Правде» он сумел, как никто второй, изучить Китай, позже Японию, а после этого, в то время, когда неисповедимые редакционные дороги привели его на европейский плацдарм, он начал с той же упорством и методичностью вгрызаться в совсем новый – уже третий по счету! – каменный слой познания. Действительно, главные интересы его остались все же на Востоке.
В первый раз я заметил Всеволода Овчинникова почти два десятилетия тому назад, в то время, когда он, будучи совсем молодым человеком, с группой стажеров, собранных нами из выпускников столичных учебных заведений, в первый раз вошел в отечественный редакционный зал заседаний. Стажерам предстояло затевать с самого начала, и мы, старшие их товарищи, в меру собственных возможностей и сил помогали им делать первые шаги в журналистике.
Юные люди, что именуется, пришлись ко двору. Сейчас практически все они в строю правдистов; у каждого собственный почерк, собственный темперамент, собственные привязанности и литературные вкусы. Но вера и уменье в себя пришли не сходу. Были раздумья; какой путь избрать, как и о чем писать, к берегу какой страны либо континента держать курс. А вот у Всеволода все определилось сходу: в первую очередь – Восток!
Ему было в ту пору всего двадцать шесть лет. Но жизнь его сложилась сурово. Он прошел тяжёлую школу. Овчинников принадлежит к тому поколению, которое вступало в сознательную судьбу под грохот артиллерийских залпов и бомбовых ударов второй мировой. Он был школьником в Ленинграде, в то время, когда началась эта война. Ужасная блокадная зима 1941/42 года, позже эвакуация с семьей в далекую Сибирь. Работа в сочетании со школой, учеба в армии – вот лишь повоевать не было нужно! – и, наконец, университет, изучение тяжёлого китайского языка, диплом с отличием и сразу же – «Правда».
Как уже было сообщено, основное направление в творчестве этого будущего журналиста-международника определилось сходу. Что же касается манеры письма, которую он избрал, то вот она: сплав художественной прозы и публицистики, органическое соединение точности мысли и образности языка.
Овчинникова отправили в Китай. В том месте он почувствовал себя в своей тарелке . Сходу ушел на громадную глубину. Копил драгоценный груз наблюдений, испещряя десятки записных книжек своим аккуратным почерком. Я с наслаждением вспоминаю, как он водил меня в 1956 и 1957 годах по улицам Пекина и говорил десятки занимательнейших историй, каких не прочтешь в книгах.
А позже была Япония. Вы воображаете себе, как это было тяжело: из одного сложнейшего азиатского мира перейти в второй, не меньше сложный. Я, честно говоря, кроме того опасался тогда: удастся ли Всеволоду данный искус; по собственному опыту знаю, каким тяжёлым не редкость такое переключение по окончании того, как ты свыкся со своей первой зарубежной страной. Но вот прилетаю в Токио и вижу, что Овчинников опять на коне. Мы бродим с ним по Гиндзе, летим в Осаку, он водит меня по Хиросиме, и я убеждаюсь, что и Япония стала для него открытой книгой. Сейчас он возмужал, набрался опыта. Его работы и с позиций литературной формы купили громадную значительность.
Главы из «Ветки сакуры» были размещены в издании «Новый мир». Тогда вся просматривающая Москва – без преувеличений – увлеклась ею. Десятки людей расспрашивали меня: «Кто данный создатель?», «Возможно, он всю жизнь прожил в Японии?», «Как ему удалось так глубоко изучить духовный склад японского народа?» И мне доставляет громадное наслаждение говорить, что создатель «Ветки сакуры», не какой-нибудь эксперт-этнограф, и вовсе не книжный червь, а также не токийский старожил, а просто-напросто толковый коммунистический журналист, человек с внимательным взором и великий труженик, могущий собирать камушек за камушком, дабы позже творить из них собственную прекрасную мозаику.
Желаю добавить, к сведению любителей овчинниковского литературного почерка, что в «Детгизе» совсем сравнительно не так давно вышла еще одна – маленькая, но какая емкая по содержанию! – работа Овчинникова «Тени на мосту Айои» – о Хиросиме. В ней они отыщут еще одно свидетельство того, как принципиально важно для журналиста это мастерство собирать камушек за камушком. Казалось бы, о Хиросиме уже написано и поведано столько, что нереально добавить к этому что-то новое. Но вот вы раскрываете эту тоненькую книжечку в тёмной обложке, начинаете просматривать, и вас сразу же, как будто бы магнитом, притягивают десятки поразительных, совсем новых для вас подробностей, из которых складывается это лаконичное и одновременно с этим весьма глубокое повествование. Ни грана патетики, ни капли литературного глицерина. Лишь подробности. Лишь факты.
…У Овчинникова уже засеребрились виски – на газетной работе время летит стрелой. Он уже стал ветераном «Правды», но перо его остается молодым, оно стало кроме того острее, чем было раньше. И я уверен, что он еще неоднократно порадует читателей собственными хорошими выступлениями.
Две зимы и три лета. 1 серия. Драма, экранизация (2013) @ Русские сериалы
