Я полностью осознаю, что пытаюсь на неуклюжих словах и с бедными аналогиями описать тот новый мир, но что я могу поделать? Как можем мы мастерски описать то, что ещё не существует, мы, у кого ещё нет языка следующего мира! Как бы там ни было…
Основная трудность во всех этих физиологических опытах — они физиологические, вы понимаете, не психологические: новая и неизвестная физиология — заключается в том, что требуется, чтобы тело продолжало жить в состоянии, противоположном всем законам тела; почти можно сказать, что тело должно жить так, как если бы не было тела! Но, возможно, это просто явление гусеницы, становящейся бабочкой — и как можно стать бабочкой в теле гусеницы? Как можно поддерживать связь со старым телом, то есть, оставаться внешне живым, обладая в то же время формой жизни или бытия, больше не принадлежащей гусенице? Это парадокс, проживаемый вплоть до клеток тела — опасный парадокс. Так что я «мёртв», то есть, я порхающая бабочка, или я «жив», то есть я ползаю по земле, как и другие тела – и где же жизнь, а где смерть? Если в теле остаётся некий уголок, который поддерживает точку зрения гусеницы, то он мёртв; этот уголок чувствует, что умирает; но если все маленькие уголки начинают трансформироваться вместе, тогда это выглядит так, как если бы вы подвергались радикальной смерти. И что для маленького уголка, который летает, который начинает летать, что для него означает то «ползучее» состояние на другой стороне, состояние умирающее, тёмное и жёсткое? И, более того, всё это проживается вместе, одновременно, в том же самом теле. Странно… Переживание происходило на всех уровнях тела и в каждой детали, как если бы органы или функции брались одно за другим, с них полностью бы стиралась их старая природа, и они бы снабжались другой, ужасающей способностью (ужасающей для органа, который подвергается этой маленькой операции). «Другая вещь» всегда ужасна для старой вещи — это ужасное чудо! И Мать говорила столь часто, всё более и более часто: «Не знаю, блаженство это или мука; есть моменты, когда хочется завопить, и в то же время я говорю себе: А! Вот что такое блаженство!… Я больше ничего не говорю, потому что они подумают, что я сошла с ума».
Среди множества переживаний, которые будут продолжать множиться и усложняться, как обычно, мы можем упомянуть то, которое произошло в начале 1968 года (уже). Мать заметила вечный Факт тотального Сознания, без разделения, и нашего маленького индивидуального сознания, которое фрагментирует, разделяет, отделяет, ставит всё вне своей тюрьмы — ведь, по сути, весь наш переход от гусеницы к бабочке является лишь переходом от отделённого сознания к тотальному сознанию, что, естественно, должно иметь свои физиологические последствия и, возможно, в конечном итоге, вызвать изменение формы. «Кажется, что вселенная была создана для того, чтобы реализовать этот парадокс сознания Целого, живущего (не только воспринимаемого, но и живущего) в каждой части, в каждом элементе, составляющем Целое…» И именно этот парадокс тело Матери воспроизводило физиологически. «Так, — продолжала она, — образование этих элементов началось с Разделения, и именно это Разделение породило деление между тем, что мы называем добром и злом, чёрным и белым, ночью и днём… но с сенсорной точки зрения, в наиболее материальной области, можно сказать, что это боль против Ананды[блаженства], эта тенденция имеет два полюса: приятной или хорошей вещи, неприятной или плохой вещи. И как только ты хочешь вернуться к Истоку, эти две вещи стремятся снова стать одним. И есть совершенное равновесие, то есть, невозможно больше деление, и одно не влияет на другое — эти две вещи поистине становятся одним — вот где следует искать известное Совершенство, которое мы пытаемся обрести… И это в точности ошибка разума — хотеть выбрать одну вещь и отбросить другую: всё должно быть вместе — что мы называем правильным, что мы называем неправильным, что мы называем добром, что мы называем злом, что кажется приемлемым и что кажется неприемлемым, всё это должно быть вместе. Отвергать одно и принимать другое — это по-детски. Это неведение. И все ментальные трансляции, такие как представление об извечном Зле, рождающее идею ада, или представление об извечном Добре… всё это крайне и совершенно по-детски». И именно здесь метафизика встречается с физиологией, а парадокс вселенной — с парадоксом тела Матери: «Всё это слишком по-философски на мой вкус, это недостаточно конкретно, но переживание этим утром было конкретным, и оно было конкретным из-за того, что было вызвано крайне конкретными ощущениями в теле; это было переживание присутствия этой постоянной (кажущейся) дуальности или противоречия (не только противоречия, но и отрицания) между двумя вещами, которые можно взять в качестве символов: боль и Ананда. И истинное состояние (которое, кажется, невозможно сформулировать в словах в данный момент, но которое проживается и чувствуется): тотальность, содержащая всё, но вместо того, чтобы содержать всё как элементы, противоположные друг другу, это Гармония и равновесие целого. И когда это равновесие реализуется в творении, творение сможет продолжать прогрессировать без каких-либо разрывов». Другими словами, без смерти, мы готовы сказать,… но здесь мы снова попадаем в ловушку ментальности, разводящей вещи к противоположным полюсам, поскольку вот что Мать добавила: «Эти последние несколько дней, с повторениями (методологическим образом, организованным абсолютной Организацией, далеко превосходящей всё, что мы только можем о ней помыслить), было состояние, которое ведёт к нарушению равновесия, то есть, к разложению формы, что мы обычно называем смертью (и это состояние переживалось до крайнего предела, как демонстрация), и в то же время было состояние (не восприятие, а состояние), которое препятствует этому нарушению равновесия и позволяет идти нерушимому прогрессу. И в сознании тела это даёт одновременное восприятие (по большей части одновременное) того, что можно было бы назвать крайним страданием разложения и крайней Анандой единства — эти две вещи одновременно. Так что, выражаясь обычными словами, крайняя хрупкость (больше чем хрупкость) формы и вечность формы…»Состояние смерти и состояние жизни, одновременно.
Затем Мать добавила следующее, что, определённо, совершенно поразительно на физиологическом уровне: «И не только единение, а сплавление, отождествление этих двух состояний является Истиной. Именно единение обоих состояний ведёт к истинному сознанию (единение всё ещё подразумевает ощущение деления), отождествление этих двух состояний ведёт к истинному сознанию». Сплавление «жизни» и «смерти»… Третье состояние… нечто. На границе между «жизнью» и «смертью», на переднем крае предельного страдания разложения нечто иное обретает форму, что кажется продуктом сплавления этих двух вещей.
«И затем, — продолжала она, -у тебя есть ощущение, что то сознание является всевышней Мощью. Ты понимаешь, Мощь ограничивается противостояниями и отрицаниями (наиболее сильная мощь — та, которая преобладает, но она полностью несовершенна). Но существует всемогущая Мощь, которая формируется сплавлением этих двух. Это абсолютная Мощь. И если бы ТО было физически реализовано… вероятно, это был бы конец проблемы».
Больше не победа жизни над смертью, а трансмутация жизни и смерти в третье состояние, прямо здесь, на агонизирующей границе между двумя мирами, на клеточном пороге, который кажется мостом между «жизнью» и «смертью». Сердце Парадокса. Место третьего состояния. И нам становится всё яснее, что Мать подразумевала под «Не знаю, жива я или мертва… Не знаю, блаженство это или мука.»
Кислород открытого воздуха мучителен для рыбы.
Некое парадоксальное состояние. Или, скорее, вполне конкретное парадоксальное состояние.
Состояние амфибии.
Переход к летающему виду, который заключается на самом деле не в отращивании новых крыльев, а в преобразовании смерти в новый способ жизни — жизни без барьеров между этой и той стороной. Потому что смерть и жизнь одновременны… и они — нечто другое. Нет больше сторон. Целое течёт неразделённым.
Возможно, это место настоящей Материи.
Парадоксальная интенция. Косвенные пути психотерапии
