Я полюбил убивать время на крыше моего дома. Из этого было видно все ущелье: поросшие высокими елями склоны, крепость на другой стороне, снежная цепь белая нить и гор реки на большом растоянии внизу. На восходе и на закате я подолгу наблюдал на солнце. В глубине души я всегда был солнцепоклонником и принимал солнце как живое существо, вечно превосходящее нас своим разумом. Время от времени мне казалось, что мудрецы прошлого оставили на солнце и луне особые символы, что-то наподобие печатей, – запечатав так собственные знания, но, одновременно с этим, покинув их дешёвыми для тех, кто в состоянии эти символы заметить.
По ночам я обожал лежать в траве на крыше. Ущелье, обрамленное чёрными стенками гор и накрытое небом, усыпанным огромными звездами, напоминало огромную чашу, на дне которой я лежал. Я ощущал себя ребенком, покоящимся на теплых коленях матери-вселенной. Мировой Мама, вдохнув жизнь в мое тело, напитала его собственными соками и сейчас аккуратно несла по земле, дабы, насытив мою душу цветами, запахами и звуками, в назначенный час вобрать ее назад, в тот предвечный дом, где началось и где закончится отечественное земное путешествие.
Иногда на небе вспыхивала падающая звезда. Прочертив мерцающий купол, она меркла за далекими гребешками снежников. Ночное небо было живым существом; я чувствовал его дыхание в мерцании звезд, и тут, в горах, оно было так близко. Время от времени по ночам я сидел у костра. Рядом от моего дома было старое святилище, оставшееся еще с языческих времен, – маленькая каменная постройка, в которой был громадный чан для варки пива. По праздникам тут планировал народ. Старик с сыном, жившие в километре от меня вниз по ущелью, поведали местную легенду о том, что два раза в неделю, примерно в три ночи, из крепости вылетает светящийся светло синий шар и летит через ущелье к святилищу. Пара ночей я просидел в ожидании шара, но мне не суждено было встретиться с ним, – любой раз меня неодолимо клонило ко сну.
Жизнь в Муцо была совершенной для той внутренней работы, для которой я ко мне приехал. Но по окончании первых нескольких недель, прошедших в сладком забвении, я осознал, что все не так легко. Я вырос в каменных городских ущельях, наполненных ядовитыми выбросами, где способ и ритм судьбы были совсем иными. Моей естественной средой обитания был город, со всеми его стрессами и неврозами.
Рвение к уединенной судьбе на природе появилось во мне как следствие чтения святых великих и жизнеописаний отшельников. Я начал осознавать, что, быть может, это было моей второй иллюзией – иллюзией места. Идиллическая судьба йога на лоне природы, смотревшаяся столь соблазнительной в Ленинграде, в действительности была жёстким орешком. Дабы жизнь в горах стала привычной и естественной, потребовались бы годы борьбы, и я начал сомневаться, необходимо ли тратить на это силы и время. Иначе, возвращаться в город не хотелось. В итоге, я решил довериться судьбе и нормально ждать уготованного мне.
Как-то ночью я увидел высоко в горах огонек костра. Потому, что пламя был значительно выше верхней границы леса, это не мог быть пастушеский костер – на данной высоте ничего не растет. Я был заинтригован. Запомнив расположение костра, я отправился на следующий сутки на разведку. Шел налегке, захватив с собой мало хлеба, сыра и чай.
Расстояния в горах обманчивы, и у меня заняло хороших пять часов, дабы добраться до каменистой террасы, где я увидел костер. На месте потухшего костровища никого не было, но угли были еще теплыми. Солнце клонилось к закату, и я решил заночевать на уступе; возвращаться назад в темноте было нереально. Я разжёг новый костер из покинутых рядом дров и вскипятил воду.
Прихлебывая обжигающий чай, я посмотрел вниз, на равнину, начинавшую таять в наступающих сумерках. Единственное время дня, в то время, когда кавказская природа грустна, – это час заката. Горы, тонувшие в мглистой дымке, с редкими огоньками костров, стесняли душу и наполняли сердце печалью. Протяжные грустные грузинские песни совершенно верно передают это состояние.
Потянуло холодом. Костер начинал затухать, и дров больше не оставалось. Я не захватил с собой спального мешка, и необходимо было отыскать пара толстых поленьев, дабы продержаться на уступе ночь. Лесная полоса осталась на большом растоянии внизу, около были только камни и редкий колючий кустарник. Придвинувшись поближе к угасающему огню, я думал о том, что же мне делать, как внезапно кто-то меня окликнул.
Я повернулся и заметил большого старика, одетого в лохмотья. Его лицо медного цвета было покрыто сетью морщин, глаза были голубого цвета, борода и седые волосы спутаны, опирался он на толстую палку. В виде незнакомца не было ничего ужасного либо угрожающего, и все же мне стало не по себе. Появилось чувство, что я где-то его уже видел, но не имел возможности отыскать в памяти где. Я встал, мы поздоровались и разговорились. Старика кликали Григорий Веселов. Он был родом из Сибири, из деревни Березовка под Омском, и жил в этих горах отшельником – он прожил в одиночестве тридцать шесть лет.
Веселов проводил меня в пещеру, пребывавшую чуть выше террасы, и пригласил переночевать у него.
Пещера была просторной, дальний финиш ее был неразличим в тусклом свете масляного фитиля. Тут были сложенная из камней печка, пара посудин, два мешка муки и что-то наподобие топчана. На стене я увидел пожелтевшую фотографию юный дамы, под ней лежало пять-шесть растрепанных книг.
Григорий разжег печурку и испек пресных лепешек. Я дотянулся чай и сыр, и мы без звучно поужинали. Всматриваясь в его черты при неверном свете печки, я внезапно отыскал в памяти, кого мне Веселов напоминает. Он был стариком из моего видения, в то время, когда я лежал под столом на дне рождения, по окончании чего решил ехать на Камчатку, но вместо этого встретился с Тошей. Круг замкнулся. Григорий был тем, кем я сам желал стать.
Веселов провел значительную часть своих дней в одиночестве. Он согласился, что вряд ли бы уже смог жить среди людей. Никакого жажды возвратиться у него не было. Для отшельника покупают значение каждые мелочи: прохудившийся чайник, случайно залетевшая на эту высоту бабочка смогут стать событием дня. Я задал вопрос Григория, не одиноко ли ему. Он улыбнулся, продемонстрировав редкие зубы и сообщил: «Нет. У меня тут имеется с кем говорить. Время от времени я говорю целыми днями». Я кивнул с осознающим видом, не смотря на то, что толком не осознал, с кем он говорит. Затем Веселов сам поведал мне историю собственной жизни, я не просил его об этом. История эта была достаточно необычной.
Его забрали на фронт в сентябре сорок первого, в то время, когда ему исполнилось восемнадцать лет. В Березовке остались невеста Григория родители и Анна. Зимний период в деревню по неточности пришла похоронка на Веселова. Анна отказалась верить в смерть жениха и продолжала его ожидать. Три продолжительных года она выходила за околицу и часами стояла в том месте, глядя на дорогу. Деревенские сделали вывод, что несчастная тронулась умом. Но в тот сутки, в то время, когда Веселов возвратился и постучал в ее окно, Анна не открыла ему дверь.
На этом отшельник замолк, глядя куда-то в сторону.
— Из-за чего она это сделала? – вскрикнул я.
— Таинственная русская душа, – набрался воздуха Григорий.
Я видел, что, не обращая внимания на все прошедшие годы, боль так и не отпустила его. Помолчав, Веселов продолжил.
С Анной что-то произошло – она избегала Григория и не говорила с ним. С разбитым сердцем Веселов окончательно покинул Березовку. Он продолжительно скитался по стране, где-то обучался, трудился. Наконец, будущее привела его на Кавказ, где он и стал отшельником. Григорий практически ничего не говорил о годах собственного затворничества, как словно бы жизнь его остановилась в тот сутки, в то время, когда он возвратился с войны. Завершив собственный рассказ, старик сделал мне постель из сена. Я лег, и последняя моя идея перед тем, как провалиться в глубочайший сон, была о Веселовской невесте и ее необъяснимом поступке.
В то время, когда я открыл глаза, в пещере было светло. Свет проникал через отверстие и вход над ним. Веселов заваривал на печке травный чай, запах его был восхитителен. Я быстро встал, отряхиваясь от сена, Григорий дал мне тарелку мацони, и мы позавтракали. Еду Веселову приносили раз либо два в неделю местные крестьяне. Они почитали его то ли за святого, то ли за духа-хранителя этих мест. Прихлебывая чуть горчащий чай, я задал вопрос:
— Из того, что ты поведал мне день назад, я осознал, что ты пришел ко мне не Всевышнего искать, а из-за несчастной любви, так?
— А что, имеется какая-то отличие? – Григорий поднял брови.
— Само собой разумеется имеется! – вскрикнул я. – Если бы ты провел в данной пещере тридцать шесть лет в отыскивании истины, ты определенно имел возможность бы научить меня чему-нибудь.
Веселов взглянуть на меня испытующе и сообщил:
— Отправимся, я кое-что тебе покажу.
Он поднялся и отправился в глубь пещеры, где темнел узкий проход. Я последовал за ним. Мы вошли в проход, и я двинулся за Григорием на ощупь. Лаз привел в другую пещеру, дольше и просторнее первой. В дальнем ее финише зиял пролом, в котором, на фоне голубого неба, был видимым силуэт сидевшего к нам спиной человека. Веселов улыбнулся: «Как видишь, я тут несколько».
Я подошел к пролому и заметил, что это высохшая мумия. Одежда на ней в далеком прошлом превратилась в пыль; мумия сидела в йогической позе – со скрещенными ногами, сложенными на груди руками в прямой и молитвенной позе спиной. Безлюдные глазницы наблюдали прямо вперед – в нескончаемое, раскрывавшееся из пролома небо. Выглянув из пролома наружу, я понял, что выхода из него не было – сходу от края он обрывался в глубокую пропасть. По всему горизонту блистала цепь снежных вершин. Я с удивлением разглядывал мумию. Она сохранилась отлично и не издавала никакого запаха. Это была хорошая смерть.
Григорий без звучно похлопал меня по плечу. Я посмотрел на него:
— Кто это?
— Мой предшественник. Думаю, ему не меньше тысячи лет.
— Из-за чего он так прекрасно сохранился?
— Тут весьма сухой разреженный воздушное пространство. Помимо этого, данный человек владел сильной энергией, а она предотвращает гниение.
— Как ты отыскал это место?
— Сперва встретился с ним во сне, а позже что-то при вело меня ко мне.
У меня мелькнула в голове необычная идея, и я задал вопрос, кивнув на мумию:
— Не он ли привел тебя ко мне?
Веселов улыбнулся.
— Быть может, он. Уже тут я пара раз видел этого человека во сне и говорил с ним.
— Как его кликали?
Григорий не ответил. Я осознал, что он не желает сказать об этом, и задал не шедший у меня из головы вопрос:
— Я также видел тебя раньше, но не во сне, а как бы в трансе. Ты продемонстрировал мне вход в какую-то пещеру, похожую на эту. Тебе об этом известно?
Веселов покачал головой:
— Нет.
Я почувствовал легкое разочарование. Григорий повернулся и отправился назад. Мы возвратились в первую пещеру, после этого вышли наружу. Сутки был солнечный и ветреный. Веселов, прикрыв ладонью глаза, наблюдал вниз, на равнину. Его борода и длинные волосы разметались по ветру. Пора было уже возвращаться, но мой основной вопрос к Григорию оставался без ответа. Старик предугадал мои мысли; он заговорил медлительно и проникновенно, слова его отпечатались в моей памяти.
— Я не могу тебя ничему научить. Не вследствие того что не желаю, а вследствие того что никто никого ничему научить не имеет возможности. То знание, которое ты ищешь, передать второму нереально. До него необходимо дожить. Ты желаешь измениться, стать вторым, и это прекрасно. Но взглянуть на небо. Может ли оно измениться? Хочет ли небо чего-то иного, не считая тех изменений, каковые происходят в нем сами по себе, безо всяких упрочнений?
То, что живет в глубине твоего сердца, так же глубоко и вечно, как небо. Если ты обнимешь эту скрытую в тебе необъятность, что останется от твоих суетных жажд? Люди не догадываются о том, что они подобны небу, и живут, как кроты под почвой. До всего того, что ты знаешь, ты дошел сам, и это знание в собственности тебе. Все то, что ты желаешь определить, придет к тебе, но за это тебе нужно будет пролить много крови. Так всегда было и будет, все другое – лишь болтовня.
Слова Веселова что-то глубоко задели во мне. Я задал вопрос:
— Значит, другие совсем не смогут оказать помощь? А как же книги, учения, традиции – это что же, все ерунда?
Григорий не отвечал. Он стоял, опершись на палку, и наблюдал вдаль, на искрящуюся на солнце горную цепь. Мне пора было идти. Мы обнялись, и я, одев портфель, начал с опаской спускаться. Дабы не возвращаться прошлым методом, я отправился по второй тропе, собираясь выйти в равнину выше по течению реки. Заметив, куда я направляюсь, Веселов крикнул:
— Не ходи этим методом!
— Из-за чего?
— В том месте встретишь мальчика, – сказал Григорий многозначительно.
— Какого именно еще мальчика?
— В случае если встретишь его, не говори с ним.
— С какой стати?
— Ну, твое дело. Прощай.
Спускаясь , я пара раз оглядывался на маячившую на уступе одинокую фигуру. Наконец, старик окончательно скрылся из виду.
Единый Круг Преподавателей / Высшее Я / Душа / Сознание
