Акмеизм как литературное направление Появление акмеизма
В 1911 году в среде поэтов, стремившихся создать новое направление в литературе, появляется кружок “Цех поэтов”, во главе которого становятся Николай Гумилёв и Сергей Городецкий. Участниками “Цеха” были по большей части начинающие поэты: А. Ахматова, Н. Бурлюк, Вас. Гиппиус, М. Зенкевич, Георгий Иванов, Е. Кузьмина-Караваева, М. Лозинский, О. Мандельштам, Вл. Нарбут, П. Радимов. В различное время к «акмеизму и» Цеху поэтов были близки Е. Кузьмина-Караваева, Н. Недоброво, В. Комаровский, В. Рождественский, С. Нельдихен. самые яркими из «младших» акмеистов были Георгий Иванов и Георгий Адамович. Всего вышло четыре альманаха «Цех поэтов» (1921 — 1923, первый называющиеся «Дракон», последний издан уже в Берлине эмигрировавшей частью «Цеха поэтов»).
О создании же литературного направления называющиеся «акмеизм» было официально заявлено 11 февраля 1912 года на совещании «Академии стиха», а в № 1 издания «Аполлон» за 1913 год показались статьи Гумилева «акмеизм и Наследие символизма» и Городецкого «Кое-какие течения в современной русской поэзии», каковые считались манифестами новой школы.
Философская база эстетики
В собственной известной статье «акмеизм и Наследие символизма» Н. Гумилёв писал: «На смену символизма идет новое направление, как бы оно ни именовалось, акмеизм ли (от слова acmh (“акме”) верховная степень чего-либо, цвет, цветущая пора), либо адамизм (мужественно жёсткий и ясный взор на судьбу), по крайней мере, требующее большего равновесия сил и более правильного знания взаимоотношений между объектом и субъектом, чем то было в символизме»[1].
В выбранном заглавии этого направления утвердилось рвение самих акмеистов постигать вершины литературного мастерства. Символизм весьма тесно был связан с акмеизмом, что его идеологи неизменно и подчеркивали, в собственных идеях отталкиваясь от символизма.
В статье «акмеизм и Наследие символизма» Гумилев, признавая, что «символизм заслуживал отцом», объявил, что он «закончил собственный круг развития и сейчас падает». Проанализировав как отечественный, так и французский и германский символизм, он сделал вывод: «Мы не согласны приносить ему (знаку) в жертву другие методы действия и ищем их полной согласованности», «Акмеистом тяжелее быть, чем символистом, как тяжелее выстроить собор, чем башню. А один из правил нового направления – постоянно идти по линии громаднейшего сопротивления».
Рассуждая об отношениях человеческого сознания и мира, Гумилёв потребовал «постоянно помнить о непознаваемом», но наряду с этим «не оскорблять собственной мысли о нём более либо менее возможными предположениями». Отрицательно относясь к устремлённости символизма познать тайный суть бытия (он оставался тайным и для акмеизма), Гумилёв декларировал «нецеломудренность» познания «непознаваемого», «детски умное, до боли сладкое чувство собственного незнания», самоценность «умной и ясной» окружающей поэта действительности. Так, акмеисты в области теории оставались на земле философского идеализма. Программа акмеистического принятия мира была выражена кроме этого в статье Сергея Городецкого «Кое-какие течения в современной русской поэзии»: «По окончании всяких “неприятий” мир бесповоротно принят акмеизмом, во всей безобразий и совокупности красот»[2].
Жанрово-композиционные и стилистические изюминки
Главное внимание акмеистов было сосредоточено на поэзии. Само собой разумеется, была у них и проза, но как раз стихи сложили это направление. В большинстве случаев, это были маленькие произведения, время от времени в жанре сонета, элегии.
Самым главным критерием стало внимание к слову, к красоте звучащего стиха. Складывалась некая неспециализированная ориентация на другие, чем у символистов, мирового искусства и традиции русского. Говоря об этом, В.М. Жирмунский в 1916 г. писал: «Внимание к художественному строению слов подчёркивает сейчас не столько значение напевности лирических строчков, их музыкальную действенность, сколько красивую, графическую чёткость образов; поэзия настроений и намёков заменяется мастерством совершенно верно вымеренных и взвешенных слов… имеется возможность сближения юный поэзии уже не с музыкальной лирикой романтиков, а с чётким и сознательным мастерством французского классицизма и с французским XVIII веком, эмоционально бедным, неизменно рассудочно обладающим собой, но графичным богатым изысканностью и многообразием зрительных впечатлений, линий, форм и красок»[3].
Сказать об стилистических особенностях и общей тематике достаточно сложно, поскольку у каждого выдающегося поэта, чьи, в большинстве случаев, ранние, стихи возможно отнести к акмеизму, были собственные характерные черты.
В поэзии Н. Гумилева акмеизм реализуется в тяге к открытию новых миров, сюжетам и экзотическим образам. Путь поэта в лирике Гумилева – путь солдата, конквистадора, первооткрывателя. Муза, воодушевляющая стихотворца – Муза Дальних Странствий. Обновление поэтической образности, уважение к «явлению как таковому» осуществлялось в творчестве Гумилева при помощи путешествий к неизвестным, но в полной мере настоящим почвам. Путешествия в стихах Н. Гумилева несли впечатления от конкретных экспедиций поэта в Африку и, одновременно с этим, перекликались с символическими странствиями в «мирах иных». Заоблачным мирам символистов Гумилев противопоставил первооткрытые им для русской поэзии континенты.
Другой темперамент носил акмеизм А. Ахматовой, лишенный тяготения к пёстрой образности и экзотическим сюжетам. Своеобразие творческой манеры Ахматовой как поэта акмеистического направления образовывает запечатление одухотворенной предметности. При помощи поразительной точности вещного мира Ахматова отображает целый душевный строй. В изящно обрисованных подробностях Ахматова, по замечанию Мандельштама, давала «всю психологическое богатство и огромную сложность русского романа 19 века
Местный мир О. Мандельштама был отмечен ощущением смертной хрупкости перед безликой вечностью. Акмеизм Мандельштама – «сообщничество сущих в заговоре против небытия и пустоты». Преодоление небытия и пустоты совершается в культуре, в вечных созданьях мастерства: стрела готической колокольни попрекает небо тем, что оно пусто. Среди акмеистов Мандельштама выделяло неординарно остро развитое чувство историзма. Вещь вписана в его поэзии в культурный контекст, в мир, согретый «тайным телеологическим теплом»: человек окружался не безличными предметами, а «утварью», все упомянутые предметы обретали библейский подтекст. Вместе с тем Мандельштаму претило злоупотребление сакральной лексикой, «инфляция священных слов» у символистов.
От акмеизма Гумилева, Мандельштама и Ахматовой значительно отличался адамизм С. Городецкого, М. Зенкевича, В. Нарбута, каковые составили натуралистическое крыло перемещения. Несходство адамистов с триадой Гумилев – Ахматова – Мандельштам много раз отмечалось в критике. В 1913 Нарбут предлагал Зенкевичу основать независимую группу либо перейти «от Гумилева» к кубофутуристам. Полнее всего адамистическое мироощущение выразилось в творчестве С. Городецкого. Роман Городецкого Адам обрисовывал героини и жизнь героя – «двух умных зверей» – в земном раю. Городецкий пробовал вернуть в поэзии языческое, полуживотное мироощущение отечественных пращуров: многие его стихи имели форму заклинаний, причитаний, содержали всплески эмоциональной образности, извлеченные из далекого прошлого сцены быта. Простой адамизм Городецкого, его попытки вернуть человека в косматые объятья природы не могли не приводить к у искушенных и прекрасно изучивших душу современника модернистов. Блок в предисловии к поэме Возмездие отмечал, что лозунгом Городецкого и адамистов «был человек, но какой-то уже второй человек, вовсе без человечности, какой-то первозданный Адам».
Так, акмеисты создавали собственные стихи не за счет многоступенчатых сложных образов и конструкций – их образы ясны, а предложения достаточно несложны. Но их отличает рвение к красоте, возвышенности данной самой простоты. И как раз акмеисты смогли вынудить простые слова заиграть совсем по-новому.
Андрей Щербаков про живопись Китая
