— Напоминает начало фильма ужасов,— шепчет Элли.— Ты уверена, что номер дома — сорок два?
— Еще немного.
Мой голос словно доносится издалека. Страх снова навалился в полную силу, давит со всех сторон, мешает дышать.
— Хоть бы краска не попортилась,— ноет Линдси.
Ветка скребет по пассажирской дверце; звук такой, словно царапают ногтем по классной доске.
Лес расступается, и в темноте возникает дом Кента, белый и сверкающий, будто сделанный изо льда. Он появляется из ниоткуда, со всех сторон окруженный мраком, и я вспоминаю сцену из «Титаника», когда айсберг поднимается из воды и вспарывает кораблю брюхо. На секунду мы умолкаем. Крошечные капельки дождя стучат по ветровому стеклу и крыше; Линдси выключает айпод. По радио тихонько играет старая песня. Я с трудом разбираю слова: «Почувствуй то же, что прежде… Ласкай меня снова…»
— Размером он почти с твой дом, Эл,— замечает Линдси.
— Почти,— соглашается Элли.
Меня накрывает волна любви к ней. Элли, которая обожает большие дома, дорогие машины, украшения «Тиффани», туфли на платформе и блеск для тела. Элли, которая не слишком умна, и прекрасно это осознает, и гоняется за парнями, которые ее не стоят. Элли, которая втайне потрясающе готовит. Я знаю ее. Я понимаю ее. Я знаю их всех.
В доме из колонок ревут «Дуджиас»: «Все чтецы собрались в этом клубе, если рифмовать умеешь круто, держи микрофон». Лестница вращается под ногами. Уже наверху Линдси со смехом отнимает у меня бутылку.
— Притормози, алкашка. Забыла о своем важном деле?
— Важном деле? — похохатываю я.— А я думала, что собираюсь заняться любовью.
В помещении так накурено, что мне не хватает воздуха.
— Важном занятии любовью.— Она наклоняется, и ее лицо становится огромным, как луна.— Хватит пока водки, ладно?
Я машинально киваю, и огромное лицо удаляется. Линдси оглядывает комнату.
— Схожу поищу Патрика. Справишься без меня?
— Конечно.
Улыбнуться у меня не получается, лицевые мышцы отказываются подчиняться. Линдси отворачивается, и я хватаю ее за руку.
— Линдз?
— Да?
— Можно, я пойду с тобой? Она пожимает плечами.
— Конечно. Как пожелаешь. Он где-то в глубине дома — только что прислал эсэмэску.
Мы пробираемся сквозь толпу. Линдси кричит через плечо: «Здесь настоящий лабиринт». Все сливается в едином круговороте — обрывки фраз, смех, прикосновения чужих курток, запах пива и духов, геля для душа и пота.
Присутствующие выглядят как во сне: знакомыми, но не вполне четкими, словно в любую секунду могут превратиться в кого-нибудь другого. Ну конечно, я сплю! Это всего лишь сон. Весь день — сон. Я проснусь и поведаю Линдси, что смотрела ужасно реалистичный и длинный сон. Она закатит глаза и возразит, что сны никогда не длятся дольше тридцати секунд.
Может, сообщить Линдси, что она всего лишь снится мне, а на самом деле ее нет? Она тянет меня за руку и нетерпеливо взмахивает волосами. Я хихикаю и начинаю успокаиваться. Это сон; я могу делать все, что заблагорассудится. Могу поцеловать кого угодно. Мы идем мимо кучки парней, и я мысленно ставлю галочки: Адам Маршалл, Рассан Лукас, Эндрю Робертс. Я могу поцеловать любого, если захочу. Кент в углу болтает с Фиби Райфер, и я думаю: «Можно подойти, поцеловать родинку в форме сердца у него под глазом, и ничего не случится». Не понимаю, с чего мне пришло это в голову. Я никогда не стала бы целоваться с Кентом, даже во сне. Но могла бы, если бы пожелала. Ведь сейчас я лежу под теплым одеялом на большой кровати в окружении подушек, сложив руки под головой, и сплю.
Я наклоняюсь сказать Линдси, что мне снится вчерашний день, а может, и вчерашний день тоже был сном, но тут вижу Бриджет Макгуир. Она стоит в углу, обняв Алекса Лимента за талию. Бриджет смеется, Алекс тычется носом в ее шею. Затем Бриджет поднимает глаза и видит, что я наблюдаю за ними. Она берет Алекса за руку и тащит ко мне, расталкивая собравшихся.
— Спросим у нее,— бросает Бриджет через плечо и улыбается мне; ее зубы такие белые, что даже светятся.— Миссис Харбор раздала сегодня темы сочинений?
— Что?
Я так растеряна, что не сразу соображаю: речь об уроке литературы.
— Темы сочинений. По «Макбету».
Она пихает Алекса, и тот поясняет:
— Я пропустил седьмой урок.
Мы встречаемся глазами, он отворачивается и делает большой глоток пива. Я молчу. Не знаю, как реагировать.
— Так раздала она темы или нет? — Бриджет ведет себя как обычно, напоминает щенка в ожидании угощения.— Алекс был вынужден прогулять. Ходил к врачу. Мама заставила его сделать какую-то прививку от менингита. Правда, глупо? В смысле, в прошлом году от менингита умерли всего четыре человека. Больше шансов попасть под машину…
— Лучше бы сделал прививку от герпеса,— фыркает Линдси, но так тихо, что слышу только я.— Хотя, наверное, уже поздно.
— Не знаю,— отвечаю я Бриджет.— Я прогуляла.
И слежу за Алексом в ожидании реакции. Интересно, он заметил, как мы с Линдси заглядывали в окна «Хунань китчен»? Вряд ли.
Они с Анной сидели над кусочками сероватого мяса, стывшего в пластмассовой миске. Так я и думала. Линдси хотела зайти и позлить их, но я пригрозила, что меня вырвет на ее новые сапоги «Стив Мэдден» от одного только запаха несвежего мяса и лука.
Когда мы вышли из «Лучшего деревенского йогурта», Алекса и Анны уже не было. Потом мы встретили их в Курительном салоне. Они прощались, когда Линдси еще только прикуривала. Алекс чмокнул Анну в щеку, и они направились в разные стороны: Алекс в столовую, Анна в корпус искусств.
Они расстались задолго до того, как мы с Линдси встретили Никотиновую Фашистку. Сегодня их не застукали.
И Бриджет неизвестно, где на самом деле был Алекс во время седьмого урока.
Внезапно кусочки мозаики встают на места — все страхи, которые я подавляла,— один за другим, как падающие костяшки домино. Больше не могу отрицать очевидное. Сара Грундель заняла место на парковке, поскольку мы опоздали, и все еще участвует в полуфиналах. Анна и Алекс не поссорились, потому что я убедила Линдси не вмешиваться. Вот почему их не застукали в Курительном салоне, и вот почему Бриджет висит на Алексе, а не плачет в ванной.
Это не сон. И не дежавю.
Это происходит на самом деле. Происходит снова.
Мое тело обращается в лед. Бриджет хвастается, что никогда не прогуливала уроки, Линдси кивает со скучающим видом, Алекс пьет пиво. А мне не хватает воздуха — ужас сжимает тисками, и мне кажется, что я разлечусь на тысячу осколков прямо здесь и сейчас. Я хочу сесть и опустить голову между коленей, но боюсь, что если пошевелюсь или закрою глаза, то сразу начну распадаться — голова отвалится от шеи, шея от плеч… и я уплыву в никуда.
Череп отделен от шейного позвонка, шейный позвонок отделен от позвоночника…
Из-за спины меня обнимает Роб и прижимается губами к шее. Но даже он не может меня согреть. Я не в силах унять дрожь.
— Красотка Сэмми! — напевает он, разворачивая меня к себе.— Где ты была всю мою жизнь?
— Роб.— Странно, что я еще не утратила дар речи.— Нам надо поговорить.
— Что такое, детка?
Его глаза мутные и налитые кровью. Возможно, из-за страха мир становится резче, чем когда-либо прежде. Я впервые замечаю, что шрам в форме полумесяца под носом делает Роба немного похожим на быка.
— Здесь нельзя. Давай… давай куда-нибудь уйдем. Например, в комнату. Куда-нибудь, где никого нет.
— Понял,— усмехается он, налегая на меня, дыша алкоголем и пытаясь поцеловать.— Хочешь поговорить, да?
— Я серьезно, Роб. Мне…— Я трясу головой.— Мне не по себе.
— Тебе всегда не по себе.— Он отстраняется и хмурится.— Вечно тебе что-нибудь мешает.
— О чем ты?
Он немного покачивается на каблуках и передразнивает:
— «Я устала. Родители наверху. Твои родители услышат».— Роб качает головой.— Много месяцев я ждал этого, Сэм.
На глаза набегают слезы; голова пульсирует от попытки сдержать их.
— Это ни при чем. Честное слово, я…
— Тогда что при чем? — спрашивает он, скрестив руки на груди.
— Просто ты нужен мне прямо сейчас,— едва шепчу я.
Удивительно, что он вообще меня слышит. Он вздыхает, трет лоб и кладет руку мне на голову.
— Ладно, ладно. Извини.
Кивнув, я начинаю плакать. Роб вытирает две слезинки большим пальцем.
— Давай поговорим, хорошо? Найдем местечко потише.— Он встряхивает пустой пивной банкой.— Только схожу за добавкой, ладно?
— Да, конечно,— разрешаю я вместо того, чтобы умолять его остаться, обнять меня и никогда не отпускать.
Он наклоняется и целует меня в щеку.
— Ты самая лучшая. Не надо плакать, мы же на вечеринке, забыла? Здесь положено веселиться.— Он отступает назад и поднимает руку с растопыренными пальцами.— Пять минут.
Прижавшись к стене, я жду. Не представляю, чем еще заняться. Гости снуют мимо, и я опускаю лицо, завесившись волосами, скрывая от всех слезы. Вечеринка гремит, но почему-то кажется далекой. Слова искажены, музыка напоминает карнавальную, когда все ноты звучат невпопад и налетают друг на друга.
Проходит пять минут, затем семь. Десять минут. Я обещаю себе, что подожду еще пять и отправлюсь на поиски Роба, хотя не знаю, как сдвинусь с места. Через двенадцать минут я набираю эсэмэску «Где ты?», но вспоминаю, как Роб вчера обмолвился, что куда-то задевал телефон.
Вчера. Сегодня.
Снова я представляю, как лежу в другом месте, но на этот раз не сплю. Я лежу на холодной каменной плите, моя кожа белая как снег, губы синие, а руки кем-то сложены на груди…
Я глубоко вдыхаю и стараюсь отвлечься. Пересчитываю лампочки на рождественской гирлянде вокруг плаката фильма «Инопланетянин», затем ярко-красные огоньки сигарет, мерцающие в полутьме, подобно светлячкам. Не думайте, я не фанат математики, просто всегда любила числа. Мне нравится складывать их друг с другом, пока они не заполнят все время и пространство. Однажды я призналась в этом подругам, и Линдси заявила, что в старости я буду учить наизусть телефонные книги и набью дом расплющенными коробками из-под хлопьев и газетами, выискивая в штрихкодах сообщения из космоса.
Но через несколько месяцев я ночевала у Линдси, и она призналась, что порой, пребывая в расстроенных чувствах, читает католическую молитву, которую выучила в детстве, хотя наполовину еврейка и вообще не верит в Бога.
Поздравление Дубль второй
