Данный армейский официоз десятилетиями шёл в одно да и то же время – в воскресенье, в десять утра. Рабочая неделя была по большей части шестидневной; выспался и – наблюдай передачу про армию. Хуже «Помогаю СССР» смотрелся лишь «Деревенский час», где говорили про надои и покос, и агитационный «Ленинский университет миллионов». Как глава телестанции, отец наблюдал телевизор неизменно, с утра и до позднего вечера, осуществляя контроль, так сообщить, подчинённых дистанционно, а вместе с ним одним глазом — и мы. Чёрно-белый «Рубин» на козлиных ножках…
СССР помогали все подряд; чтобы закосить от армии (словечко показалось в девяностые) – для того чтобы кроме того в мыслях ни у кого не водилось. По причине того, что родители моих своих родителей – то самое, военное поколение – вот оно, совсем близко, и работа у них была, все мы знаем какая. Основной армейский в отечественной семье – Михаил Николаевич Земсков, дед Миша. Я его не забываю большим, малоподвижным, с одышкой сердечника, сидящим дома, на улице Черняховского. Но это — в третьем акте его жизни. А в двух первых Михаилу Николаевичу кардинально повезло аж три раза: в то время, когда он женился на бабушке, Антонине Васильевне, после этого, в то время, когда был призван в армию летом тридцать восьмого и, наконец, в то время, когда мой папа, его сын, женился на маме, докторе-кардиологе, которая увеличила жизнь свёкра на четверть века. Сейчас модно при всяком случае упоминать про карму, так вот, мамочка, — это, непременно, «карма» Михаила Николаевича. В первую очередь он невестку не очень-то принял: дистрофичная, маленькая (сорок восемь килограммов!) – кого она ему родит? Да и пол в доме моет не насухо. Но в то время, когда все около заговорили про доктора Земскову, в то время, когда эта доктор подняла его по окончании двух инфарктов (никто из братьев и сёстёр Михаила Николаевича не дожил кроме того до шестидесяти), он не просто зауважал сноху – он её почитал и с готовностью делал все медицинские распоряжения, благодаря чему дотянул до семидесяти семи лет. А это кроме того по отечественным временам весьма недурно, а уж по сталинским-то… Про женитьбу дедушка, несложный деревенский юноша, растолковал так. Чего, думаю, искать невесту на танцульках? Не-е-ет… Я – днём, при белом свете. Иду по деревне и вижу: нарядные девки гуляют, а Тоня Михайлова – всё стирает, всё развешивает бельё. Постирала – торопится в огород. Весь день, словно бы пчёлка, в работе. К ней и отправился свататься. Сыграли свадьбу – через несколько месяцев дедушка ушёл в армию. Лишь этим я могу растолковать то, что он, как десятки тысяч забранных с гражданки «воинов», не погиб в недели войны и первые дни. Кстати, двадцать второе июня ровно в четыре часа совпало с его долгожданным дембелем, что сержант Земсков встретил в Молдавии, на границе. Практически на третий сутки войны Миша Земсков принял бой:
— Лежу в пшеничном поле и целюсь в немца, он – в меня. Лето, солнце в глаза, ничего не ясно. Счёт идёт на секунды – кто выстрелит первым?
Дедушка выстрелил и попал в цель. Всю войну он состоялся в танке, начальником экипажа, пара раз горел, пара раз был ранен… Победу встретил в Праге, вернее, в военного госпиталь, поскольку в один из последних битв его зацепило осколком. Дедушка Михаил был один из тех немногих «стариков», кто вести войну с июня 41-го… Возвратился к себе, в собственную деревню – в военной форме, победитель (мужиков около нет), на груди – боевой орден Красной Звезды. Сын, семилетний мальчик, мой отец, продолжительно не хотел признавать этого боевого красавца: «Отец на фотографии – уходи, дядя!»
Что делали тогда в СССР с проверенными храбрецами войны? Верно, отправляли проходить службу в органы. А не отправишься – сам отправишься на зону. Капитана Земскова прописали главой одного из костромских ИТК, где он, по всей видимости, что-то осознал и запил по-тёмному. На его войне неприятелем был нацист, это было легко и светло. А на данный момент-то, дорогой товарищ Сталин, что происходит? В один из запоев дедушка, по воспоминаниям бабушки, очень сильно буйствовал, палил из именного оружия, по окончании чего его вызвало начальство и приказало: на Колыму, главой лагеря. Бабушка убивалась-рыдала, не желала ехать на ужасный край земли, бегала умолять – безтолку… Прииск Суксукан, где арестанты (пятьдесят восьмая статья) добывали драгоценное олово, стал на долгое время её персональным кошмаром. А восьмилетний сын радовался: ух-ты, через всю страну на восток, поездом! А позже – катером и самолётом. Всё бы ничего: на Суксукане безотносительный сухой закон – не забалуешь, прекрасные сопки, природа, но школы, кроме того восьмилетки близко никакой нет, будет необходимо Юрочке получать образование интернате. А что такое магаданский интернат? Та же колония «пуговкой назад», кроме того сотрудники чуть не все осуждённые. Про интернат мой папа ничего ни при каких обстоятельствах не говорил – хорошим словом поминал повара, дядю Сашу, что, как мог, подкармливал голодных ребят. А вот дедушка Михаил вспоминал:
— Приехал как-то по делам в Магадан, имеется свободные два часа – дай, думаю, проведаю сына. Приобрел несколько пирожных на скорую руку, пришёл в интернат. А Юра забрал эти пирожные, тут же, в коридоре, разломил на тридцать кусочков, по числу учеников в классе, и себе положил в рот самый мелкий. Я-то — мужик не не сильный десятка, а как заметил это, заревел, как баба — всю дорогу не имел возможности успокоиться.
Суксуканская ссылка продлилась семь лет. Я по окончании задавала вопросы бабушку, которая служила в лагере кассиром:
— Чем вы в том месте занимались?
— Трудились.
— А по окончании работы?
— Трудились.
— Ну, а пикники, «зелёные» у вас были?
— Не принято — какие конкретно пикники? Дедушка ходил на охоту, само собой разумеется. Настреляет мне куропаток – денщик сварит суп. У всех офицеров денщики были, и у нас — старичок арестант. А летом Юра гостил на каникулах. В то время, когда спустя семь лет дедушка возвращался на громадную почву, на пристани у катера кто-то из провожающих зэков проговорил ему в пояснице:
— Не опасайся, гражданин глава, доедешь… Ты к нам, как людям относился, ну и мы тебя не обидим… В противном случае так как, сам знаешь, кое-какие, не редкость, падают с катера, тонут…
Это слышал и не забывал мой отец.
На Колыме бабушка и дед получили огромную по советским временам сумму – сорок девять тысяч рублей, что равнялось цене семи тогдашних машин «Волга». Лет сорок деньги пролежали «на книжке», а в девяностые, как все другие вклады, сгорели. Это притом, что папины родители лет сорок по окончании данной Колымы прожили в маленьком древесном неблагоустроенном доме. О том, дабы приобрести на отложенные деньги жильё, кроме того речи не заходило. По причине того, что деньги – на тёмный сутки, про запас и на старость.
Может, вследствие этого я ни при каких обстоятельствах ничего не коплю?
Дом по улице Черняховского – радость моего шарьинского детства — я всё время вижу во сне. В том месте две печки – голландка и русская, кухня, три маленькие, отделённые узкими перегородками помещения. Ко мне мы с родителями приходим на все праздники и выходные, и нас кормят так, как не пообедаешь ни в одном, кроме того кавказском, ресторане. Обязательно домашние и пироги заготовки, обязательно жаркое и вкуснейшее домашнее пиво, которое мы с братом тихо таскаем из прохладного жбана в «дедкиной» спальне. Летом мы пасёмся в выполотом до стерильности огороде, где малина соперничает с крыжовником, а земляника – с клубникой. Из огорода бежим обратно, в зал, где стоит моя этажерка с игрушками. Но самое увлекательное – сундуки, где сохраняются дедовские галифе и шинели, бабушкины кружева и дореволюционные доставшиеся в приданое отрезы на платье. Мы переворачиваем вверх дном целый дом, вонявший тишиной, репчатым луком и пирогами, наблюдаем нескончаемые магаданские фотокарточки, а позже продолжительно грызём семечки на печке, и мамочка, лёжа на диване, признательно вздыхает: «Мам, однодневный дом отдыха!..». В советской провинции, как и в царской России, принято родителям мужа (жены) сказать «папа» и «мама». В то время, когда начинает темнеть, не торопясь, планируем к себе, в Больничный город, до поворота баба Тоня, благодаря которой я знаю совершенно верно, что такое великая абсолютная любовь, идёт с нами и долго-долго машет вслед, а мы раз десять в обязательном порядке оглядываемся…
Сейчас я осознаю, что до тех пор пока Михаил Николаевич служил СССР, Антонина Васильевна служила ему, сыну, а позже – нам. Именно поэтому сверхъестественному таланту служения (он намного более редкий, чем все остальные таланты) моя баба Тоня прожила пара судеб. Сперва – в семье мужа, которого Отчизна забрала на семь лет. А что такое многодетная деревенская семья? Работа с утра до ночи, а ещё свекровь, три золовки… Я довольно часто задавала вопросы бабушку о том времени, ожидая каких-нибудь деревенских патриархально-домашних страстей, но ничего подобно:
— Как подошло мне время рожать, посадили меня родители (свёкор и свекровь – авт.) на телегу и повезли в район – в который раз говорит баба Тоня. А боль такая, что невмочь. Довезли, положили в родильное. Между схватками подхожу к окну и вижу: под дождём стоит мама (свекровь –авт.) и плачет.
— А свёкор? Говорят, тепёл был под пьяную руку?
— Папа-то? Да, тепёл… Выпьет, бывало, лишнего, домочадцев выгонит всех за дверь, а меня кроме того пальцем не трогал: «Ты моя Тонечка, ты моя дочечка!..»
По окончании Магадана, в то время, когда дедушка вышел в запас и трудился пожарным инспектором, в нём проснулся папа, Николай….., и Антонина Васильевна, также, было дело, скрывалась от «самого» по соседям. Но с возрастом дедушка, сердечник, утих, бабушка как более крепкая, скоро забрала в собственные руки домашнюю власть и выпить давала лишь по громадным праздникам, в остальном, но, мужа не ограничивая. Это была жизнь вторая. Ну, а третью бабушка прожила в семье моего брата, обожая собственного правнука Никиту, которого неизменно кликала Юрой… Хорошая, здравая, щедрая баба Тоня пережила всех – мужа, сына и брата и, как Урсула в «Сто лет одиночества» Маркеса, дожила до праправнуков, а для того чтобы в Советском Альянсе по большому счету не бывало.
Мой второй дедушка, Николай Фёдорович Голубев, также возвратился с войны. Но его война была намного меньше. Призвали маминого папу в сентябре сорок первого; целый армейский эшелон ушёл в тот сутки из Шарьи — в Прибалтику, а из этого эшелона к себе возвратилось три человека. Война для младшего комвзвода пехотинца Голубева продлилась пара месяцев, до декабря, а в декабре 41-го мой дедушка был не легко ранен. Он говорил о том бое своим дочерям незадолго до смерти, в то время, когда уже возможно было такое говорить: выдали винтовку без ремня и горсть патронов — всё, в наступление…
Писем фактически не было. В начале 42-го супруга Нюра взяла весточку: «Такого-то на санитарном поезде буду проезжать через вас Николай.» — Значит, жив!!! Взглянула, как в фильмах, на дату – сейчас! – в чём была, побежала к вокзалу. И вправду – подходит санитарный поезд. Армейский в белом полушубке открывает тамбур, оказывает помощь зайти в вагон: ну, ищи, коль успеешь. Господи, все однообразные, все в бинтах, все лежат, как определишь? Так и шла – мой – не мой? – по составу. Наконец, нашла – вот Коля!.. Худой, обритый наголо, одни скулы и глаза. Прижался к ней лицом, не отпускает; первый вопрос – про ребёнка:
— Из-за чего ты без Гели, одна?!
— Геля у мамы в деревне…
Так и ехала с ним до следующей станции: плакали, обнимались, прощались. Ну, а по окончании — по шпалам, назад…
В тыловом госпитале Николай Фёдорович пролежал три месяца – собрали по кусочкам; рука не действовала, ногу подлечили, но вести войну с этим было нельзя.
— В случае если б отец погиб — никаких УНИВЕРСИТЕТОВ, — говорит время от времени моя мама. – Мы бы все стали доярками.
Повезло не только Николаю Фёдоровичу – повезло маминому деду, Павлу Макаровичу Шибакову, страстному охотнику и бывалому деревенскому обитателю, что всю зиму ходил босым по снегу, нормально имел возможность завалить медведя и выжить в лесу без всего. Деда Павла, призвали на фронт пятидесятилетним, в наступление он бегать не имел возможности, а вот на полевой кухне справлялся превосходно. И стояла эта кухня неизменно на передовой, и бывало, разбомбят её начисто, а Павлу Макарычу, добравшемуся со собственными котлами до Берлина, всё нипочём – за всю войну кроме того ни разу не ранило. А вот сын его, первенец, Ваня, Иван Павлович Шибаков, тот погиб под Москвой практически сходу…
Помогаю СССР. Эфир 03.01.1982 Новогодний. С участием В.Шаинского и Л.Утесова (1981)
