Пуще же всего мы должны смеяться над ее первоосновой и семьёй — университетом брака. В случае если среди непривилегированного сословия молодых отмечается засилье «комиксов» о преступниках, то среди привилегированного сословия пожилых отмечается не меньшее засилье литературы, святым покровителем которой есть Тартюф. В одном из изданий для домашнего чтения, морализатор-ский пыл которых способен вызвать у читателей моральное отвращение, мне попалась на глаза статья, озаглавленная «Не разрешим осмеивать супружество!», создатель которой, нич-тоже сумняшеся, объявляет основной обстоятельством нынешнего кризиса нравственности шутки, высмеивающие брак и женатых людей. «Бесстыжую клевету возводят на институт семьи те, кто воображает «дело так, — пишет создатель статьи, — словно бы цель — это домогаться и соблазнять, а брак являет собой только неинтересное последствие». Как психолог, создатель указанной статьи должен был бы знать, что кроме того бесстыжая клевета редко бывает совсем беспочвенной. И что бесстыжая клевета, живущая многие века и нравящаяся всему роду людской, должно быть, имеет под собой какое-то основание. Человечество очевидно находит то, что отечественный создатель именует бесстыжей клеветой, более занимательным, чем то, что он выдает за правду.
Привычку высмеивать брак, очевидно, возможно было бы искоренить, если бы семья вправду была тем стопроцентным благом, каким она представляется некоторым отечественным современникам. Начальник отделения социальной медицины в одной из наибольших американских поликлиник пишет:
«Семья играется центральную роль в развитии человечества не только вследствие того что она является средством продолжения рода, но еще и вследствие того что надлежащее психотерапевтическое развитие индивидуума может происходить лишь только в теплом кругу домашней ячейки. Социологические и психотерапевтические изучения совсем четко показывают на то, что прочный домашний уклад
содействует сохранению и развитию личности, свободной от страшных (для себя и для общества) черт характера».
Исходя из этого, создатель говорит, что, сделав более тесными и сердечными отношения в семьи, возможно будет не допустить половые извращения и детскую преступность. «Семье, где совместно молятся, не угрожает распад». «Развал семьи — обстоятельство преступности».
без сомнений, во всем этом имеется узнаваемая толика истины. К несчастью, какую-то долю истины содержит и прямо’ противоположное утверждение. Тесный и теплый домашний круг есть кроме этого и рассадником невроза, преступности и порока. Приблизительно одновременно с этим, в то время, когда была напечатана цитируемая статья, мое внимание случайно привлекла одна фотография в газете. Со снимка радовались преуспевающий предприниматель, его миловидная супруга и трое очаровательных детей — этакая примерная американская семья в примерном американском доме. Из подписи же под фотографией явствовало, что мальчуган с самый открытым и хорошим лицом убил сестру и свою мать и рассказал о том, что собирался послать к праотцам всех остальных участников семьи. Утешительную идея о том, что столь ужасное происшествие не имеет ни мельчайшего отношения к опыту обычных людей, приходится отбросить, по причине того, что обычным людям также свойственны жажды этого юного убийцы, не смотря на то, что они их и не реализовывают. Мастерство, и в первую очередь фарс, является средством выражения таких жажд — жажд скомпрометировать семью, осквернить божков домашнего очага.
Но, катастрофа ничем не отличается в этом отношении от фарса. Греки создали катастрофу лишь по окончании того, как у них сложилась патриархальная семья и соответствующая ей идеология. "Наверное," они считали высшей добродетелью преданные и почтительные отношения между супругами, между родителями и детьми, между сёстрами и братьями. Темой же трагедии опять и опять становилось нарушение данной почтительности. Ну, а что представляет собой самое ужасное нарушение супружеской и сыновней почтительности, какое лишь возможно вообразить? Ну, само собой разумеется, двойное правонарушение Эдипа.
В одной из статей «Оксфордского справочника по театру» говорится:
«Слово фарс употребляется применительно к многоактной пьесе, выстроенной на какой-нибудь нелепой ситуации, которая вращается, в большинстве случаев, около незаконнорождённых взаимоотношений — из этого и термин альковный фарс…»
Выражение «на какой-нибудь нелепой ситуации, которая вращается… около незаконнорождённых взаимоотношений» нечайно вызывает в памяти сюжеты последовательности катастроф — к примеру, «Отелло». Кстати, какая «обстановка, которая вращается… около незаконнорождённых взаимоотношений», не изобилует нелепостями и не имеет возможности исходя из этого рассматриваться как возможно мелодраматическая либо фарсовая, трагедийная либо комическая в зависимости от темперамента, мировоззрения и умонастроения замечающего ее? Поругание святости домашних уз очевидно лежит в базе фарса, каким он нам известен, — «из этого», говоря словами отечественного справочника, «и термин альковный фарс».
Обнаружить подобные святотатственные акты в трагедии научил нас, само собой разумеется, Фрейд. А один из первых его последователей, Людвиг Йекельс, применил идею Эдипова комплекса для анализа комедии. В случае если в трагедии, утверждает он, показывается, как сын расплачивается за собственный бунт против отца, то комедия изображает сына, побеждающего над отцом. сын и Отец борются за обладание матерью, и сын побеждает. Эта обнажённая фантазия сплошь и рядом фигурирует в пара замаскированной форме: сын выводится под видом по большому счету какого-либо молодого человека, случайного привычного изображаемой супружеской пары. Но, часто эта тема маскируется более шепетильно. Думается мне, что современную драму, посвященную проблемам «треугольника», возможно разглядывать в качестве одной из форм таковой маскировки: супруг, любовник и жена — всего лишь маски, за которыми прячутся папа, сын и мать. В случае если это вправду так, то делается понятным, из-за чего современные драматурги прямо-таки одержимы темой супружеской неверности: в действительности их завлекает не адюльтер, а кровосмесительство. В пьесе Бернарда Шоу «Кандида» Морель, Кандида и Марчбэнкс, наверное, являются масками отца, сына и матери. (Я не стану при-
водить тут факты из биографии Бернарда Шоу, свидетельствующие о том, что в глазах автора эти три персонажа вправду были отцом [его приемным отцом], сыном и матерью [им самим], по причине того, что нам тут серьёзнее не прототипы этих образов, а возможность того, что Морель, Кандида и Марчбэнкс все равно подсознательно воспринимались бы зрителями как папа, сын и мать, даже если бы нам ничего не было известно о жизни Шоу.) Тут налицо переход к проблемной драме финиша девятнадцатого века, в которой Эдипова тематика занимает серьёзное место. В второй ранней пьесе Шоу, «Профессия госпожи Уоррен», проглядывает тема кровосмесительства, уже приобретавшая, но, выражение в двух известнейших пьесах Генрика Ибсена, которого возможно назвать отцом Шоу в драматургии, — «Привидениях» и «Росмерсхоль-ме». Но современникам тогда казалось, что все три эти пьесы всецело и полностью посвящены злободневным проблемам (белые рабыни, наследственный сифилис, передовые идеи и т. д.). Для них тема кровосмесительства оставалась как бы прикрытой некой завесой, причем, в то время, когда подмечаешь, что именно служило тут завесой, начинаешь видеть социальный реализм совсем в другом свете. Этим я вовсе не желаю заявить, что «социальное» содержание постоянно служит не больше как камуфляжем, за которым прячутся мотивы психотерапевтические. Я лишь желал указать на то, что оно может служить для того чтобы рода камуфляжем применительно к определенной зрителей. Сейчас, в то время, когда зрители легко выявят Эдипову тему, они лучше и глубже знают упомянутые мной пьесы, «социальные» и «психотерапевтические» в один момент.
Окончание занятий — 19.12.2011 Нина. Игнатий Лапкин..
