Но история с подземельями имела маленькое продолжение.
Практически сразу после возвращения из Ленинграда мне поступила информация, что совсем рядом, в селе Заплавном, и поныне здравствуют две бывшие монахини из безродненского монастыря. Одну кликали Устиньей, имя второй Настя.
Побывать у монахинь показалось очень серьёзным. Внезапно им как мы знаем, что имело возможность храниться в ходах из предметов культа, книг? К тому же у старух могла быть фотография монастыря. Что он из себя воображал, как был увлекателен в архитектурном отношении?
В один из выходных дней отправился. Дом монашек отыскал легко – местные бабули ясно растолковали.
В калитке аккуратного домика чуть не столкнулся с опрятного вида седоголовой дамой, которую за руку куда-то тянула девочка лет пяти. На вопрос об Устинье она закивала головой и желала было возвратиться со мной в дом, да внучка отчаянно запротивилась: как я осознал, из-за «мультиков» по телевизору.
В горницу меня совершила пожилая, с нередкими нитями седины в волосах под выгоревшим цветастым платком, в скромной штапельной блузе и долгой чёрной юбке, дама, подслеповато всматривавшаяся на свету в мое лицо.
– Не осознаю кто, – с сожалением сообщила она, – совсем слепая стала.
Я растолковал.
– Устя? на данный момент, на данный момент. Лишь не слышит она. Ветхая. Так и живем – одна глухая, вторая слепая, – подобие ухмылки отразилось на морщинистом, со склеротической краснотой щек, лице.
Она не легко перешагнула порог соседней помещения.
Я огляделся. Целый правый угол горницы заполняли различные по исполнению и размерам иконы. Были среди них кустарные поделки в киотах из папье-маше, но две-три иконы, писаные маслом, выделялись мастерством выполнения, сдержанной простотой. Перед образом Богородицы в громоздком фигурном окладе из золоченой фольги светился в лампадке маленький ноготок пламени. На столе под иконостасом лежал толстый молитвенник с восьмигранным тисненым крестом на ветхом грязно-сером переплете. Вторых книг не было видно.
Шевельнулась занавеска. В дверном проеме показалась высокая дистрофичная старая женщина с желтым высохшим лицом и хорошо сжатыми морщинистыми губами. Была она во всем иноческом. Тёмная ряса, перехваченная широким поясом, ниспадала до пола. Голову венчала тёмная камилавка, креповая наметка вроспуск струилась по плечам. В руках монахиня держала четки в виде древесных бус.
Мы посмотрели друг на друга, кивнули вместо слов. После этого она – отрицающе качнула головой и безмолвно, как показалась, провалилась сквозь землю за занавеской.
Говорил я с Настей, в миру Анастасией Абраменковой. Разговаривали неспешно и довольно продолжительное время. И уже уходя, я совсем честно посочувствовал им на одинокую старость: неужто нет никого родных?
Старица помолчала и, глядя куда-то мимо незрячими глазами, со вздохом сообщила: «Одни мы векуем… Семьи, дитёв не было, а родные, кто был, в далеком прошлом умерли. Никого не осталось…» Она не легко задумалась. А мне до сих пор непростительно за ту слезу, что внезапно выкатилась и тягуче пролегла по морщинам некрасивого старухиного лица. Не нужно бы задавать вопросы…
Ей за восемьдесят, данной белице (иночество Настя не принимала). А в то время, когда папа, крестьянин из Колобовки, отдавал ее в детский приют при монастыре, было двенадцать.
«Бедность все, говорила Настя, как будто бы оправдываясь передо мной за отца, – нас шестеро детей было. При второй матери мы-то, отцовские, как сироты, – и голодно, и холодно. Да, видно, не было возможности в противном случае…»
Устинью привели в приют пятнадцатилетней. Было это в 1903 году. В обители мало-мальски обучали грамоте по молитвенным книгам, учили рукоделию: прясть, ткать сукна, вышивать по канве шёлком и шерстью, шить золотом. На молитву поднимали в четыре утра. По окончании заутрени, в случае если летом, шли на прополку да на полив монастырских участков, стряпки – в келарню, певчие – в рукодельню. Тем и кормились.
Задал вопрос о Лукьяныче. Многого Настя о нем не слышала, его уже не было в монастыре. Но о ходах сообщила увлекательное.
«В Киеве, слышал, поди, лавры имеется. Он и желал такие. Сказал: «Тут, на этом месте, будет город и храм». Для того и ходы рыли». На вопрос о вероятных исторических сокровищах в подземелье вызывающе большие сомнения покачала головой: «Знали бы, в случае если что… А молва б удесятерила. Так как засыпали их в скорости…»
Я слушал эту несложную даму, корявые, заскорузлые руки которой очевидно не привыкли отдыхать, и думал об их порушенной вере. Отдали ей все – и собственные судьбы также. И почему-то остались вне заинтересованностей новой судьбе, существовали бесцельно и, увы, безуспешно. Необходимы ли такие судьбы? Безрадостно думать об этом.
А монастырское подворье мне все же довелось заметить. Но не на фотографии. Снимков у монахинь не выяснилось. Настя нашла очень сильно истрепавшийся рисунок тёмными чернилами на желтой полинялой бумаге. Не видя, по памяти, поясняла изображение.
Как видно из рисунка, храм ничем особым по собственной архитектуре не выделялся. Массивный, одноглавый, практически квадратный в плане, он был сложен из кирпича. Стенки венчал четырехскатный шатер, обшитый железом. Шатер завершала маленькая главка с православным крестом на маковке. Больше ничего примечательного.
Дома я полюбопытствовал, на какой бумаге изображен монастырь. Надорвал места склеек. То была обратная сторона какого-либо сельскохозяйственного плаката 1963 года издания! Копия… какое количество же таких картинок раздарили богомольные старухи?
Но благодарю им и за это – так как снимков монастыря пока не сыскалось.
И последнее.
Недавно, в то время, когда ожидать новых открытий о безродненских подземельях было наподобие неоткуда, внезапно определю, что музею передали… снимки и фотоплёнку этих самых ходов!
Поразительно! О столь полезных документальных свидетельствах мы кроме того не грезили.
Нужно ли сказать, с завистью и каким интересом разглядывал я фотографии. Но кто же их авторы? И здесь-то я не могу не выразить удовлетворения тем, что первыми, по-настоящему заинтересованными исследователями таинственных ходов, позаботившимися не только о тщательных изысканиях под почвой, но и о фотографировании замеченного, были отечественные предшественники, зачинатели спортивного туризма в Волжском, юные инженеры Алексей Шевченко, Эдуард Халтурин, Юрий Губин Валя Рукина, Юрий Кочетков. Снимал на пленку Халтурин. Было это в первой половине 60-ых годов двадцатого века.
Что же на снимках? Долгий узкий движение с кучами почвы на полу из обваливающихся стен, тёмные кресты копотью по побелке, черепки глиняной посуды с тисненым узором по окружности, неразборчивая надпись на стене. На одном из снимков Алексей Шевченко ползком пробирается через узкую щель пещеры, на втором – в проходе перед кельей стоят две девушки с электрическими фонарями в руках, еще кадр: угол кельи с земляной скамейкой-лежанкой.
Занимательные, необыкновенные фотографии, разрешившие, наконец, заметить то, о чем большое количество знаешь понаслышке.
Но большего, чем сами участники они, само собой разумеется, поведать не могли. Так, скоро я познакомился с инициатором подземных съемок, в то время директором Волгоградского пьезокерамического завода «Аврора», Алексеем Андреевичем Шевченко.
Большого роста, светловолосый, прекрасный, Алексей Андреевич, по-моему, немногим отличался от того важного парня на снимках пятнадцатилетней давности. Не сообщишь, к примеру, что постарел. Легко прибавилось морщинок в прищуре глаз. Но интерес к давешней истории прошлый. Сначала именно он задавал мне вопросы, а позже мы поменялись ролями.
– Мы не первенствовали в этих подземельях, – вспоминал Шевченко, – до нас в том месте побывали строители, кое-кто из жителей и, само собой разумеется, вездесущие мальчишки. В то время, когда прослышали о ходах и решили их подробно обследовать, то уже знали, что в подземелье отысканы ко
мнаты-кельи, полуистлевшая икона, кое-что из керамической посуды. Помнится, к тому времени в катакомбы никого посторонних не пускали: вход охранялся. Вот из-за чего для похода мы избрали вечернее время, в то время, когда совсем стемнело.
Было это весной, в последних числах Апреля. Пошли впятером: Халтурин, Губин, Валя Рукина, Светлана Уварова и я. Все бывалые туристы.
Из снаряжения забрали лопаты, фонари, свечи, мотки киперной ленты, веревки, фотоаппарат со вспышкой, еду на всякий случай а также несколько противогазов: опасались загазованности.
В шурф на пустыре рядом от ветхой школы спускались по веревке. На глубине семи-восьми метров заметили узкий движение, ведущий по направлению к Ахтубе. Осмотрелись. Сводчатый потолок, ровные стенки со следами прекрасно сохранившейся побелки. Местами галерея была засыпанной обвалившейся глиной, и приходилось пробираться ползком, но по большей части шли в полный рост. В пещере следы запустения, свисают белые нити корней растений, кое-где сыро.
Прошли метров сто, и внезапно Юра Губин, шедший первым, остановился: «Смотрите, ступени!»
Они вели вниз. Куда? Мы этого так и не определили: путь преградил завал. Но что весьма интересно, завал был земляной, а в нем и рядом лежало большое количество древесного угля, как будто бы от костров. Копоти же на стенах мы не нашли.
Возвратились назад. Опять кое-где ползком, глина сыплется за воротник. В этот самый момент – новые проходы в различные стороны. Решаем идти вправо. Дабы ненароком не заблудиться, путь отмечаем лентой. Ответвлений, проходов в том месте большое количество. Иные идут на уровне главного хода, другие уходят под наклоном вверх либо вниз. Время от времени, замкнув путь, натыкаемся на собственную же белую ленту.
Губин отыскал помещение-келью. Она маленькая, но по окончании тесноты галерей думается просторной. Наоборот входа сделан земляной выступ, на котором возможно сидеть либо лежать, сбоку, на уровне груди, – ниша со следами копоти от лампады либо свечей.
В различных ответвлениях лабиринта мы обследовали, по-моему, пять таких келий. В одной Эдик увидел на полу разбитый глиняный горшок, черепки которого мы сфотографировали и сложили в портфель.
Вторая келья была занимательна тем, что в ней в потолке были нацарапаны слова: «Десятников Алексей сын Федора 5 мая 1860 г.» Что это? Дата рождения Десятникова либо указание на время создания пещер? Неизвестно…
Следы разрушений попадались довольно часто. Два раза мы раскапывали маленькие завалы, другие "настойчиво попросили" бы через чур больших упрочнений. А нахождение в подземелье уже сказывалось на нас. Не хватало кислорода, все учащенно дышали, на лицах выступил пот. Свечи в том месте не горели, только сера спичек, шипя, прогорала, но огонек не занимался. Выручали фонари.
Шел пятый час нахождения под почвой. Но уходить не хотелось. Мы ощущали себя исследователями-первопроходцами. Малоизвестное, неожиданное властно кликало вперед. Все казалось: внезапно встретим что-то необыкновенное, увлекательное – церковные регалии, хоругви, скелет монаха… – Алексей Андреевич смеется. – Нет, действительно, в том месте не соскучишься, и время текло для нас незаметно.
не забываю, весьма сложно было ориентироваться в лабиринте. Мы совсем не воображали, где пребывали! Мне думается, что ходы увели нас куда-то на большом растоянии на протяжении Ахтубы, к Древесному поселку (это практически в километре от ветхой школы). Так ли это – жёсткой уверенности у меня нет. Выйдя на поверхность, мы пробовали прикинуть пройденное расстояние, – получалось, пожалуй, около трех километров…
Вот таковой рассказ. Он нечайно наводил на размышления. Через чур большой казалась отличие в оценке подземных расстояний группой Шевченко и замерами маркшейдеров, заснявшими только 330 метров ходов. Действительно, последние не отрицали, что за широкими завалами направляться ожидать продолжения галерей, да и не было перед ними задачи прохождения всех галерей до конца. Кстати, в пояснительной записке строителей совсем отсутствовали упоминания о подземных ступенях, в схеме ходов обозначены только две помещения-кельи.
Значит, остается предполагать, что в 1961-1962 годах катакомбы имели намного большую протяженность, чем при изучениях 1964 года. Путь горнопроходчикам преградили завалы.
И это не страно, потому, что в те годы недалеко от подземелий обширно развернулось строительство домов, рылись котлованы, забивались сваи под фундаменты, что, конечно, приводило к разрушению подземных вакуумов.
Этим и завершился поиск. Думается, он не был напрасным. Возможно, не всецело, но все же прочтена еще одна страница из прошлого Заволжья. Для многих обитателей современного Волжского история монастырских подземелий и вовсе покажется неожиданной: не всем как мы знаем, что город начинался на месте степного села с двухсотлетним прошлым. Двести лет и полстолетия… Как мало покинули потомкам два прошлых столетия, и как быстро вырос, на большом растоянии шагнул в полынную степь громадной индустриальный красавец-город всего за пять с лишним десятков лет. Но основное – город увеличивается, хорошеть, набирать силу и славу.
Свидетели — Трейлер #2 (2018)
