Ни в Европе, ни в Киевской Руси в IX, X, кроме того в тринадцатом веке не было никакого для того чтобы дворянства. Если бы обитатель королевства франков, современник Карла Великого, услышал это слово, ему было нужно бы продолжительно растолковывать, что это все означало. Рыцарь – это был для него рыцарь, граф – это был граф, а оруженосец – оруженосец. И не было слова, которым возможно было обозначить их всех, и много других групп «дворянства». Тем более, что многие «аристократы» Европы имели личные земельные владения, которых их не было возможности лишить никогда, и в этом отношении напоминали вовсе не русских аристократов, а скорее уже бояр.
И в то время, когда под одно слово «аристократы» либо «дворянство» подводят все многообразие землевладельцев, служилых людей, обладателей различнейших привилегий, появляется, мягко говоря, некая путаница.
Совершенно верно так же и в Киевской Руси никакого для того чтобы «дворянства» не было и в помине.
Была «нарочитая чадь», «лучшие люди» – местная родовая знать, главы наибольших и богатейших общин и семей.
Были бояре – обладатели наследственных земельных владений, каковые князь не имел возможности забрать.
Были дружинники – служилые люди, прямой аналог западного рыцарства. Старшая дружина с боярами «думали думу» вместе с князем, имели возможность давать ему рекомендации. И бояре, и дружинники имели возможность приобретать кормления, уделы, другими словами территории, дань с которых они собирали в собственную пользу.
А дворянства не было, и Русская Правда его не знает.
Ни Правда Ярослава, созданная в одинадцатом веке, в эру Ярослава Умного. Ни Правда Ярославичей, его внука и сыновей ярослава Владимира Мономаха, доработка и переработка XII–XIII столетий.
И дворянство позднейших времен в России, и те, кого именуют этим словом в Европе, по собственному происхождению восходят к этим разнообразным группам знати. Вот лишь методы формирования дворянства в том месте и тут весьма разны.
В русском языке «аристократ» – это человек не независимый по определению. Человек, чье публичное положение определяется не его имуществом, не его привилегиями либо правами, а тем, что он находится на боярском либо княжеском дворе и несет работу. Очевидно, его положение все же лучше положения дворника либо дворовой девки и довольно часто приближалось к положению придворного (так сообщить, того же аристократа, но лишь на царском дворе). Но положение аристократа имело с положением дворника больше неспециализированного, чем думается: и тот, и второй не имели никаких прав, не были независимы экономически и социально и всецело зависели от воли обладателя двора.
В XII–XIII столетиях в Киевской Руси бытовало понятие «свободные слуги» – в отличие от феодально?зависимого населения имения боярина. С XIV века боярин жалует «свободному слуге» почву – прообраз поместья.
Складывается централизованное государство – и дворянству даются почвы?поместья («по месту»). Почвы эти не их, и когда аристократ перестает нести работу либо несет ее не хорошо, так почвы уже возможно отбирать. Это и именуется «условное держание», другими словами держание почвы на определенных условиях. В отличие от землевладельца, аристократ ест и выпивает , пока его работа устраивает настоящего хозяина земель, будь то большой феодал либо государство.
Добавим к этому, что в Московии не было ни обоюдных вассальных клятв, ни рыцарского кодекса чести, также необходимого и для подчинённого, и для сюзерена, ни тем более составления каких?или соглашений. Соответственно, нет ничего, что обеспечивало аристократу его положения, даже если он будет нести работу самым исправным образом. Назовем вещи собственными именами: гарантия прав появляется лишь в том месте, где отношения сторон строятся на соглашении. И в том месте, где имеется кому проследить за условиями исполнения соглашения.
Скажем, в Британии условия соблюдения Хартии вольностей были весьма несложными: сто самых знатных баронов Британии обязаны были объявлять королю войну, когда он нарушит хотя бы один пункт данной самой Хартии вольностей. В этом случае был контракт, были и силы, талантливые вынудить осуществлять соглашение, даже в том случае, если одна из сторон желает данный контракт нарушить.
В случае если же контракт между сторонами отсутствует и в случае если некому проследить, соблюдаются ли традиции и писаные законы, никто не защищен от действий второй стороны.
Отличие в том, что аристократу разрывать отношения невыгодно, а иногда легко смерти подобно. А вот хозяину земель… В каком?то случае и ему неумно сгонять аристократа с почвы. А в каком?то может оказаться и удачным, в случае если возможно посадить на эту почву лучшего «вольного слугу».
Либо князь, боярин, государство сгоняют того, кто стал неприятен им, не приводит к, привёл к раздражению либо неудовольствие. И сажают на его место вовсе и не лучшего… Но более приятного, так скажем. Так как в любом случае ответ на вопросы, кто приобретает поместье, кто остается в поместье, зависит лишь от произвола хозяина почвы.
А ведь лишение поместья будет для аристократа тем же, что и революция для представителя привилегированного класса: утратой и публичного положения, и денег на жизнь, и всего привычного мира.
И вот тут?то публичное положение аристократа в самом деле получает большое количество, чересчур большое количество неспециализированного с положением дворника а также, увы, дворовой девки. По причине того, что если он останется условным держателем почвы, то вовсе не вследствие того что проявлял где?то отвагу, переносил тяготы походов, лазил на крепостные стенки с саблей в зубах. Не вследствие того что его седеющая не по годам голова прорублена в нескольких местах, а ноющие кости предвещают скверную погоду за чемь дней. В случае если аристократ останется сидеть и нормально умрёт в собственном поместье, если он сам и его дети не будут разорены, то по единственной обстоятельству – по милости обладателя почвы.
Сходство публичного положения порождает и сходство публичной психологии. Аристократ с его «условным держанием» почвы, очевидно, приложит все усилия, дабы его службишкой были максимально довольны, дабы не появлялось никаких трений, никаких неприятностей, сложностей и никаких неудовольствий… Конечно же, он окажет хозяину какие конкретно угодно услуги, только бы он не прогневался, не обиделся, остался бы довольным, явил бы ясное личико, не лишил бы поместья, не разрешил войти бы нагого на снег, пожалел бы малых детушек, покровитель он отечественный, кормилец, поилец, властелин живота и земной бог отечественного.
Слово «аристократ» в первый раз упоминается в Никоновской летописи под годом 6683 от сотворения мира (1174 по Рождеству Христову) и не как?нибудь, а в рассказе об убийстве князя владимирского Андрея Боголюбского.
«Гражане же боголюбстш (из города Боголюбове. – А. Б. ) и аристократы его (Андрея) разграбиша домъ его» [53]. Сообщение, на мой взор, весьма однозначное. Аристократы в этом тексте упомянуты как раз как дворня, как слуги, живущие на дворе Андрея Боголюбского. И ведут они себя также, как дворники и дворня, а отнюдь не как люди, владеющие понятием о чести нобилитета и о поведении, подобающем для элиты.
Осмелюсь напомнить самое страшное, что такова публичная психология не подонков общества, не идиотов, не нищих на паперти и не бездомных пропойц, променявших жизнь на бутылку с сивухой. Так вынуждены вести себя представители публичной элиты, военная и административная элита общества. Вынуждены? без сомнений! Но проходят поколения, психология укореняется, делается чем?то совсем естественным, кроме того разумеющимся само собой. Тем более, что дети с малолетства следят за унижением отцов и дедов, за неспециализированной обстановкой в собственном публичном кругу и совсем оправданно обучаются на примере старших.
А вот в Европе это было совсем не так; дворянства в том смысле, в котором это слово используется к Российской империи и знати Московии, не было.
В Европе было одно слово, пришедшее еще из Римской империи. И отнести к самим себе это слово не отказались бы ни «нарочитая чадь» и бояре, ни князья, ни дружинники.
В латинском языке имеется пара слов с корнем gen, прекрасно известных современному человеку хотя бы уже через школьную программу по биологии – гены, генетика, муха дрозофила, передача наследственных показателей.
В поздних вариантах латыни, на которых сказала огромная империя, gens, gentis означало род, порода. По большому счету любая совокупность живых существ, связанных неспециализированным происхождением. Соответственно gentilis – по латыни соплеменник, сородич. Конкретно от этих слов происходят старофранцузское gentil – родовитый, вежливый и gentilhomme. Gentilhomme – слово, существующее и в современном французском языке, и переводимое на русский как «аристократ». От французского слова происходит, учитывая произношение, и британское gentleman – джентльмен. Джентльмен – не что иное, как местная, английская модификация все того же корня «гентил» (в английском произношении – «джентил») [54].
В случае если сделать смысловой перевод, получается что?то наподобие «человек, имеющий происхождение». В условиях феодализма это человек, чьи предки уже были известными и добропорядочными. В наши дни и в отечественных условиях про людей круга и этого типа говорят что?то типа «интеллигенция далеко не первого поколения».
Вторым словом есть кроме этого восходящее к латинскому слово «noble», что возможно перевести как «лучшие» либо «избранные».
В современном английском noble (ноубл) имеет значение «добропорядочный» и возможно использовано, как имя собственное и как слово «аристократ».
Соответственно, noblewoman – дворянка. А «из знатной семьи» – of noble family.
Принадлежность к небольшому и среднему дворянству обозначается словом gentry (джентри), происхождения которого я не узнал. Причем небольшое и среднее дворянство определяются только по размеру доходов, а не по числу привилегий.
Конечно, во французском и британском языках и двор, как хозяйственная единица, и королевский либо императорский двор (в языке эти понятия различаются) обозначаются совсем вторыми словами.
В английском двор – yard (ярд); но ярд – это лишь тот самый двор, что метут, безлюдное пространство перед домом; а вот домашнее хозяйство, другими словами «двор» в русском понимании, со всеми постройками, скотом и огородами – menial. Наряду с этим дворец правителя обозначается пришедшим из французского словом court (курт). Перевести на английский слово «дворник» нереально, таких реалий в Британии нет. А дворня будет house?serfs от hous – дом и позднего латинского слова «сервы» – лично зависимые слуги, либо menials, другими словами «люди хозяйства», но в их число включаются не только прислуга, но и садовники, огородники, пастухи; это работники, обрабатывающие поля, а также зависимые люди, каковые самостоятельно трудятся на фермах. Все это – какое количество?serfs.
Как видно, в западных европейских языках нет никакого неспециализированного корня для тех слов, каковые остаются однокоренными в русском – для аристократа, дворянства, дворни, двора и дворника. Сами языки не сближают эти совсем различные понятия. И в переводе – неправда! По причине того, что русский аналог сам собой, по нормам русского, заставляет нас предположить совсем второй суть, которого не было в латыни, во французском и в британском.
В романо?германской Европе дворянство – нобилитет, гентильмены, другими словами некие «лучшие» люди. Те, чьи предки уже были известны, добропорядочны, занимали респектабельное место в обществе.
В русском языке этим словам больше всего соответствует слово «знать». Другими словами известные, узнаваемые, и притом – потомки известных и известных.
Запрещено, само собой разумеется, заявить, что в Киевской Руси вся знать сводилась к дворянству и что дворянство – это вся русская знать.
Но на Столичной Руси дворянство так преобладало над всеми остальными группами знати – тем же боярством, что неспешно поглотило все эти группы, стало само именем нарицательным для всей русской и не только русской знати.
Совершенно верно так же и немец замечательно осознает слово «нобилитет»: а в самом германском аристократ – E’delnann, другими словами знатный. E’delfrau, соответственно, дворянка. E’delleute, A’delige – аристократы.
Наряду с этим двор по?германски Hot, дворня – Hofgesinde; a дворник – Hausknecht (тут слово производится от Haus – дом, и Knecht – слуга, батрак). Как видите, ни дворника и «малейшей» связи «двора» с «дворянством».
В польском языке имеется коренное польское слово, обозначающее аристократа, – «землянин». Другими словами, попросту говоря, землевладелец, а все же никак не дворник. Имеется и еще одно слово, означающее дворянство: «можновладство».
Другими словами имеющие право обладать. Суть тот же.
Но, по большому счету?то, в Польше мало употреблялось это слово, а в Литву – Западную Русь оно фактически не попало.
В Польше было два слова для обозначения различных групп знати, и оба эти слова стали легендарными , интернациональными; они точно прекрасно известны читателю.
Больших аристократов, обладавших широкими почвами, именовали «магнаты». Слово происходит от позднелатинского nagnas либо nagnatus, т.е. богатый, знатный человек. Магнаты – это те аристократы, каковые имели собственные частные армии, а довольно часто и другие атрибуты страны в собственных владениях.
Аристократы, каковые были не так богаты и должны были проходить службу в армиях (а также у магнатов), назывались шляхтичами, шляхтой. Польское слово «шляхта» (szlachta) происходит от древненемецкого slahta, что означает род, порода. Слово известно по крайней мере с XIII века. Первоначально так именовалось рыцарство, низшая часть военной аристократии, служилое дворянство.
Но из этого пошло и слово «шляхетство» (szlachectwo), что значительно чаще переводится, как «дворянство». И напрасно переводится, по причине того, что это глубоко не верный перевод.
Шляхетство ни при каких обстоятельствах не было сословием, значимым лишь вследствие того что оно сидело на чьем?то дворе и приобретало пожалование из чьих?то ручек.
Во?первых, большая часть шляхетства имела собственность, а также почву. А потому, что отобрать у них эту собственность было нельзя в принципе, то шляхтич при жажде имел возможность по большому счету нигде не помогать, ничем не заниматься, валять дурака и просто жить в собственный наслаждение, не особенно будучи обузой себя работой. Редко, но примеры для того чтобы рода бывали.
Во?вторых, шляхетство имело права. Неотъемлемые права, каковые также не могли быть забраны без самых веских оснований. Шляхтич, как и аристократ в государствах Западной Европы, был в праве личной неприкосновенности. Нравы оставались дичайшие, в школах при монастырях шляхетских недорослей монахи секли, – случалось, и девочек, и совсем громадных парней, но поднять руку на взрослого шляхтича не имел возможности кроме того король. Кроме того по суду к шляхтичу не могли быть применены позорящие наказания. К шляхтичу в произвольных событиях обращались уж по крайней мере культурно.
Более того. Шляхетство имело столько прав и привилегий, что их обилие поставило под сомнение саму польскую государственность. Ни в одной стране – ни европейской, ни азиатской – дворянство, еггелентен, эдельманы не было так привилегированным сословием. Польша в этом отношении в полной мере неповторима.
Оформление шляхетства как осознающего себя сословия со собственными привилегиями, ограничениями, собственной совокупностью корпоративного управления случилось в XIV–XVI столетиях, и происходил данный процесс так необычно, что результаты его тяжело назвать в противном случае, нежели причудливыми.
Юридическими документами, оформившими шляхту как сословие, стали Кошицкий привилей Людовика I Анжуйского от 17 сентября 1374. Шляхта поддержала Людовика как кандидата на престол Польши, и за это на нее распространились права, которыми до сих пор владели лишь высшие феодалы. В числе другого – права не платить практически никаких налогов, не считая обязательства помогать королю и занимать разные должности (от этого «налога», кстати, шляхта ни при каких обстоятельствах и не отказывалась).
В первой половине 50-ых годов XV века, в разгар войны с орденом, шляхта отказалась сражаться, пока король не позволит всего, чего требует шляхта. И Казимир IV дал шляхте Нешавские статуты, подтвердив ее привилегии и расширив ее права в управлении страной: к примеру, в выборах короля на сеймиках и сеймах. Помимо этого, шляхта взяла неподсудность королевским госслужащим, не считая разве что самых тяжелых правонарушений.
В 1505 году шляхестский сейм в г. Радом издал распоряжение, вошедшее в историю, как Радомская конституция. Король признал конституцию, и она стала законом.
В соответствии с Радомской конституции, король не имел права издавать какие конкретно?или законы без согласия сената и шляхетской посольской избы. Закон об «неспециализированном согласии», «либерум veto» означал, что любой закон мог быть принят, лишь в случае если все дворянство Польши не возражает. Кроме того один голос против означал, что закон не прошел.
Шляхтич был в праве на конфедерацию, другими словами право на создание коалиций, направленных против короля.
Шляхтич был в праве на рокош, другими словами на официальное восстание против короля. Шляхтичи были в праве договориться между собой (конфедерация) и восстать (рокош).
Комментировать не берусь, по причине того, что аналогии мне малоизвестны. Радомской конституцией окончилось оформление политической совокупности, в которой сейм стал главным органом власти, стоящим выше короля.
Конечно же, между шляхтичами существовало огромное различие в уровне доходов, а тем самым и в настоящей возможности реализовать собственные привилегии. Очевидно, какой?нибудь пан Ольшевский в продранных на заду шароварах, родом из Старовареников, где подтекает прохудившаяся крыша, лишь весьма теоретически был равен королю либо кроме того богатому пану. Но магнаты ни при каких обстоятельствах не были отдельным сословием и неспешно вошли в шляхту на самых неспециализированных основаниях. Самый богатый пан, городов сотен и обладатель деревень, главноком личной армии, вынимавший из ножен саблю с рукоятью, осыпанной большими бриллиантами, имел в законе те же права и обязанности, что и пан Ольшевский, не больше и не меньше. И на любом сеймике и сейме пан Ольшевский из Старовареников совершенно верно так же топорщил усы, выпячивал грудь и готовься хоть на данный момент применить собственный право на «liberum veto».
Очевидно, для того чтобы пана Ольшевского было не так тяжело подкупить а также вовсе не деньгами, а просто устроив пир на всю землю. Дабы оголодавшие по своим Старовареникам паны ольшевские покушали от пуза колбас, окунули шикарные усы в немерянное число кружек с вином и пивом… и проголосовали, как их просят, по?хорошему.
Но необходимость брать, запугивать, убеждать, уговаривать сама по себе ставит богача?магната на одну доску с самым захудалым, лишившемся всяких денег на жизнь шляхтичем. Кроме того самая нищая, не имевшая постоянных доходов шляхта, носившая не весьма почетное наименование загоновой, имела что-то неотъемлемое, присущее ей по определению, и с этим приходилось принимать во внимание всем – и королям, и магнатам.
– Цыц! Молчи, плохая борода! – закричал Правитель Всея Руси Иван III на ветхого, всеми глубокоуважаемого князя Воротынского. Только что отъехавший из Литвы князь не набрался еще столичного духа; он осмелился, видите ли, возражать царю – отечественному батюшке в этот самый момент же взял урок.
Возможно, при жажде, и не пострадать от бешенства барина… Я желал сообщить, само собой разумеется, от царя. К примеру, боярин Иван Шигона весьма кроме того выслужился перед Василием III, сыном Ивана III и отцом Ивана IV. Василий III решил постричь в монахини жену Соломонию. Обстоятельством стало то ли бесплодие Соломонии, необходимость иметь наследников, то ли, как говорили злые языки, страстное желание царя жениться на Елене Глинской. Обстановка появилась деликатнейшая, и очень побеждали в ней понятливые слуги – к примеру, митрополит Даниил с его проповедями о том, что бесплодное дерево исторгается из сада вон.
Соломония не желала в монахини; билась, кричала, сорвала с себя монашеский куколь, топтала ногами. Нужен был тот, кто усмирит постылую царицу. Иван Шигона тут же, в церкви, прошелся по Соломонии плетью, усмирил ее, вынудил принять постриг и стал этим весьма любезен сердцу князя. И сделал придворную карьеру в отличие от всяких шептателей и болтунов, втихаря осуждавших Правителя Всея на Свете за развод с женой, возведение на престол женщины вызывающего большие сомнения поведения.
И чем отличается поведение аристократа Ивана Шигоны от дворни, бегущей вязать Герасима по единому мановению кроме того не руки, бровей барыни (не забывайте сцену из «Муму»?), я не в силах осознать. Дворня кроме того лучше, по причине того, что никогда не имела возможности бы поднять руку на барыню, жену барина, что бы в том месте барин ни выделывал.
Так вот, я не идеализирую политического строя ни Польши, ни Великого княжества Литовского. И не пробую говорить сказки о фактическом равенстве всех шляхтичей перед законом. Фактического равенства перед законом, кстати, и по сей день нигде не существует, прекрасно, в случае если декларируется юридическое равенство. Но, по крайней мере, шляхтич, как он в том месте ни был иногда беден и угнетен, ни при каких обстоятельствах не был и не мог быть ничьим холуём и рабом, как Иван Шигона и митрополит Даниил.
Любой загоновый пан Ольшевский из Старовареников привык, что он для всех пан, а его супруга пани, что сказать с ним нужно с уважением, что права его неотъемлемы, и что он не кто?нибудь, а шляхтич. А дети наблюдали, как перед их папой снимают шляпу, слышали, как с ним говорят на «вы»… и обучались. С внуками и детьми самого занюханного пана Ольшевского, которому бабушка и мама, возможно, только что поставила заплатку на исподнее, не приключилось бы того, что с детьми знатнейшего князя Воротынского, побогаче иного магната. Не взяли бы они для того чтобы же урока.
Наряду с этим в Польше аристократов было большое количество, в отличие от других государств Европы. В Великой Польше шляхты было до 8% населения, в Мазовии – кроме того до 20%, в различных областях Великого княжества Литовского – от 3 до 6%. Другими словами школу цивилизованной судьбе, уважения к людской личности и а также к самим себе проходил достаточно заметный процент народонаселения.
Примечательно, что слова «шляхетство», «шляхетность», «шляхетный», «шляхетский», обширно употреблялись в России в восемнадцатом веке. Слово вошло кроме того в наименование учебных заведений: Сухопутный шляхетский корпус (1732), Морской шляхетский корпус (1752).
По?видимому, было в этом слове что-то достаточно привлекательное, среди них и для обитателей России.
В Литве продолжительное время, по существу, до присоединения остатков Западной Руси к России, сохранялось и слово «боярин». Но слово это имело мало другой суть, чем в Столичной Руси. В том месте, в Московии, чем дальше, тем больше лишались права неприкосновенности и сами бояре, и их почвы. В Литве бояре так и остались людьми, владевшими полным комплектом рыцарских шляхетских привилегий и прав, обладателями неотторгаемых земель.
Но бояре не были тогда, в XIV–XVI столетиях, и не стали потом знаком рыцарства, а вот шляхетство таким знаком стало. И не только в Литве и в восточной части Европы.
Чем отличается ШЛЯХТА от ДВОРЯНСТВА
