В психотерапевтическом смысле образ храбреца нельзя рассматривать как аналогичный самому эго. Его лучше обрисовать как символическое средство, которым эго отделяет себя от архетипов, порожденных родительскими образами в раннем детстве. Д-р Юнг высказал предположение, что каждое человеческое существо изначально имеет чувство целостности — могущественное и завершенное чувство Самости. И из Самости, охватывающей всю психику, появляется личное самосознание, формируясь по мере роста личности.
В последние два-три года показались работы некоторых последователей Юнга, документально обрисовывающие события, сопутствующие появлению личного эго на протяжении переходного периода от младенчества к детству. Его выделение — болезненный процесс, что не имеет возможности не ущемлять изначальное чувство целостности. Исходя из этого эго приходится всегда восстанавливать собственную сообщение с Самостью, дабы психика оставалась здоровой.
Потом будет продемонстрировано, что смелый миф есть первой стадией метаморфозы психики. Я высказал предположение, что оно имеет четырехступенчатый цикл, на протяжении которого эго старается достигнуть относительной самостоятельности от изначального состояния целостности. До тех пор, пока не достигнута определенная степень самостоятельности, индивид не может связать себя со своим взрослым окружением. Но смелый миф не дает обеспечений того, что данный выход на волю случится, а лишь показывает, какие конкретно условия нужны, дабы освобождение произошло, поскольку без этого эго не сможет понять себя. После этого остается осмысленно поддерживать и развивать это сознание для того, чтобы не бесцельно прожить жизнь и ощутить, что выделяешься из массы.
В древней истории и в обрядах современных первобытных племен содержится богатый материал о ритуалах и мифах посвящения (инициации), проходя через каковые юноши и девушки разлучаются с родителями и невольно становятся участниками клана либо племени. Но потому, что насильственное отторжение от мира детства принесло бы ущерб изначальному родительскому архетипу, это зло обращают во благо через целительный процесс включения в судьбу общины. (личности и Тождественность общины довольно часто символизируется тотемным животным). Так община выполняет притязания ущемленного архетипа и делается собственного рода вторым родителем, которому молодежь первоначально приносится в символическую жертву, знаменующую восстановление к новой судьбе. В данной драматической, согласно точки зрения д-ра Юнга, церемонии, весьма похожей на жертвоприношение силам, каковые смогут забрать молодого человека к себе, мы видим, что силу действия изначального архетипа запрещено до конца преодолеть — как это было показано при рассмотрении битвы храбреца с драконом, — не почувствовав ущербной отчужденности от плодотворных сил подсознания. В мифе о Близнецах мы замечали, как их hybris, высказывавшая чрезмерное разделение эго и Самости, была скорректирована их собственным страхом вероятных последствий, что побудило вернуть гармонию между ними.
В племенных обществах как раз обряд инициации самый действенно решает эту проблему. Данный обряд возвращает новообращенного к глубочайшему уровню изначальной тождественности ребёнка и матери, иначе говоря к тождественности эго и Самости, заставляя его тем самым пережить символическую смерть, в которой его индивидуальность временно распадается, растворяясь в коллективном подсознательном. После этого его выводят из этого состояния через ритуал, символизирующий церемонию нового рождения. Так эго в первый раз по-настоящему делается неотъемлемым элементом общины, представленной тотемом, кланом либо племенем, либо сочетанием всех трех.
В базе ритуала, видится ли он в племенных общинах либо в более сложных сообществах, неизменно лежит возрождения и обряд смерти, являющийся для новообращаемого обрядом перехода от одной стадии судьбы к второй: от детства к отрочеству либо от отрочества к молодости, а после этого к зрелости.
Действие посвящения, конечно же, не исчерпывается только психологией молодости. Всю жизнь человека любая новая фаза развития сопровождается повторением изначального конфликта между притязаниями Самости и эго. В большинстве случаев данный конфликт выражается наиболее в переходном периоде от ранней зрелости к средним годам (в отечественном обществе это между тридцатью пятью и сорока годами). А переход от средних лет к старости снова формирует необходимость в утверждении различия между эго и психикой в целом: храбреца в последний раз призывают заступиться за эго — сознание перед лицом приближающегося растворения в смерти.
Эти критические периоды требуют духовных усилий и большего осмысления, чем в молодости. Исходя из этого архетип посвящения в возрасте посильнее активизируется в религиозном направлении — в отличие от юношеских ритуалов с их сильно выраженной мирской окраской. Архетипические модели инициации для того чтобы рода, узнаваемые с древних времен как мистерии&направляться;, пронизывают фактуру всех церковных ритуалов, исполняемых при рождении, бракосочетании либо смерти и отличающихся особенным богослужением.
Исследуя посвящение, направляться, как и при изучении смелого мифа, поискать примеры в субъективном опыте современных людей, в особенности тех, кто прошел через сеансы психоанализа. Вовсе не страно, что в подсознании больных, обратившихся с просьбой о помощи к доктору, специализирующемуся на психологических нарушениях, возможно найти образы, воспроизводящие главные узнаваемые из истории модели инициации.
К примеру, у парней самый распространенной из них, вероятнее, будет модель жёсткого опробования на силу и выносливость. Оно может смотреться подобно рассмотренным нами сюжетам из сновидений современников, иллюстрирующих смелый миф, как в истории с моряком, которого подвергли опробованию битьём и непогодой, либо как в пешем путешествии по Индии без шляпы от дождя. Ту же тему физических страданий, доведенную до логического финиша, мы встречаем в первом из упомянутых снов, где красивый юный человек был заклан на алтаре. Это жертвоприношение напоминало приближение к посвящению, но концовка была смазана. Похоже, она завершала смелый цикл, дабы подготовить переход к новой теме.
Между обрядом инициации и героическим мифом имеется одно кидающееся в глаза отличие. Обычный смелый персонаж из сил выбивается, дабы достигнуть собственной амбициозной цели и в итоге приходит к ней, пускай ценой немедленного наказания либо смерти за собственную hybris. В противоположность этому в обряде посвящения новообращаемого призывают отказаться от всех желаний и амбиций и покориться жёсткому опробованию. Он обязан хотеть принимать участие в опробовании, не сохраняя надежду на успех — практически готовься к смертной казни. И не смотря на то, что видимая сторона опробования возможно мягкой (долгий пост, лишение зуба, нанесение татуировки) либо мучительной (боль от обрезания, других увечий и надрезания), цель неизменно одна: привести к символическому переживанию смерти, из которого может появиться символическое переживание нового рождения.
Одному двадцатипятилетнему парню приснилось, что, применяя альпинистское снаряжение, он забрался на вершину горы, где находится что-то наподобие алтаря. Рядом с алтарем он видит саркофаг с его собственной статуей на нем. После этого приближается священник, в руке у него посох, на котором блещет живой солнечный диск. (Обсуждая данный сон, юный человек сообщил потом, что подъем на гору напомнил ему о прилагаемых на протяжении сеансов психоанализа упрочнениях для овладения самим собой). К собственному удивлению, он обнаруживает себя погибшим и испытывает страх и угнетённость, а не чувство эйфории от достигнутого. Затем тепло от солнца приносит молодости и чувство силы.
Данный сон в полной мере четко показывает различие между героическим мифом и посвящением, которое направляться постоянно иметь в виду. Альпинизм подразумевает опробование силы — это жёсткое желание достигнуть самосознания на смелой стадии юношеского развития. Больной, разумеется, полагал, что к лечению нужно будет относиться равно как и к вторым опробованиям, требующим мужества: другими словами в соревновательной манере, характерной молодым людям в отечественном обществе. Но сцена у алтаря исправила это ошибочное представление, продемонстрировав, что его задача скорее содержится в подчинении силе большей, чем он сам. Ему приходится видеть себя погибшим и символически погребенным так (в саркофаге), что напоминает архетипическую мать — изначальное вместилище всей жизни. Лишь смирившись с этим, он может испытать новое рождение. Ритуал, дающий воодушевление, снова оживляет его в качестве символического сына Отца-Солнца.
Мы имели возможность бы допустить неточность, отнеся эту сцену к смелому циклу о Близнецах — детях Солнца. Но тогда нам было нужно бы вычислять, что посвящаемый обманывается, а для этого нет никаких оснований. Наоборот, он постиг урок смирения, пройдя через возрождения и обряд смерти, знаменующий переход от юности к зрелости.
По собственному возрасту он уже должен был осуществить данный переход, но затянувшаяся задержка в развитии тянула его назад. Эта задержка привела его к неврозу, что он и пришел лечить. Сон предлагает ему грамотный совет—такой же, какой бы дал любой хороший шаман: нужно отказаться от скалолазания для доказательства собственной силы и подчиниться сполна ритуалу инициации, что подготовит его к новым моральным обязательствам — обязательствам мужчины.
Тема повиновения как условия успешного проведения обряда посвящения легко прослеживается, в то время, когда он связан с женщинами и девушками. Их обряд изначально нацелен на пассивность, как их сущностную линии, которая улучшается свойственным им физиологическим ограничением их автономности — менструальным циклом. Высказывалось предположение, что с позиций дам менструальный цикл может практически играться главную роль в инициации, потому, что пробуждает у них глубочайшее чувство покорности перед действием животворящей природной силы. Исходя из этого дама с радостью отдается полностью собственной женской функции, подобно тому как мужчина включается в отведенную ему роль в жизни общины.
Иначе, дама в не меньшей степени, чем мужчина, проходит через изначальное опробование на выносливость, заканчивающееся принесением жертвы, дабы испытать рождение новой судьбе. Эта жертва позволяет даме освободиться от запутанных личных взаимоотношений и приводит ее к более сознательной роли свободной личности. Наоборот, жертва мужчины есть отказом от его священной независимости: он делается осознанно более привязанным по отношению к даме.
Тут мы подходим к той стороне посвящения, которая знакомит мужчину с дамой, а даму с мужчиной для того, чтобы исправить некое начальное противостояние мужского и женского начал. Мужское знание (Логос) после этого видится с женской привязанностью (Эрос), их альянс воображает символический обряд священного брака, составлявший сокровеннейшую базу инициации со времени ее зарождения в мистериальных культах древности. Но современному человеку очень тяжело осознать это, пока он не окажется в кризисной обстановке. Пара больных говорили мне о снах, в которых тема жертвы сочетается с темой священного брака. Один из них приснился молодому человеку, что полюбил, но не желал жениться, опасаясь, что семья станет эдакой колонией, возглавляемой могущественной фигурой матери. Его личная мама была сильной дамой, оказавшей на него большое влияние в юные годы, и его будущая свекровь воображала для него такую же угрозу. Не станет ли и его будущая супруга подавлять его совершенно верно так же, как эти матери подавляли собственных детей?
В собственном сне он танцевал ритуальный танец вместе с еще одним мужчиной и двумя дамами, одна из которых была его невестой. Мужчина постарше и вторая дама были супружеской парой, создающей благоприятное чувство, потому чтоих брак похоже, не подавлял их индивидуальности. Эта пара, так, воображала для молодого человека такое состояние супружества, которое не накладывает чрезмерных ограничений на развитие жены и индивидуальности мужа. Если бы он имел возможность добиться для того чтобы состояния, тогда брак стал бы для него в полной мере приемлемым.
Перед началом ритуала любой мужчина поднялся наоборот дамы-партнера так, что все четверо появились в углах квадратной танцевальной площадки. С первых перемещений танца стало ясно, что это собственного рода танец с саблями. У каждого танцора в руке была маленькая сабля, благодаря которой необходимо было изобразить в воздухе затейливый узор. Наряду с этим ног и движения рук подчинялись чередующимся импульсам то агрессии, то покорности по отношению друг к другу. В последней сцене все четверо танцоров должны были вонзить саблю себе в грудь и умереть. Лишь сновидящий отказался выполнить финальное суицид и остался находиться в одиночестве по окончании того, как все около упали на пол. Он ощущал глубочайший стыд за собственную трусость, не разрешившую ему пожертвовать собой совместно со всеми.
Данный сон вынудил моего больного понять, что он более чем готов поменять собственный отношение к судьбе. Пробуя достигнуть иллюзорной безопасности для собственной личной независимости, он стал эгоцентричен, а внутренне был во власти страхов, вызванных детской зависимостью от матери. Потребовалось кинуть вызов его мужественности, дабы он осознал, что, не пожертвовав своим детским состоянием ума, он так и останется в изоляции, неизменно стыдящимся собственных поступков. Данный сон и последующее его осмысление рассеяли все сомнения. Он прошел через символический обряд, при помощи которого юный человек отказывается от самостоятельности и своей исключительности, и принимает совместную судьбу с ее привязанностями, а не только героикой. Скоро он женился, и отношения с супругой оправдали его ожидания. Брак вовсе не ослабил его отношения с внешним миром, а реально обогатил их.
Оставив в стороне невротическую боязнь найти притаившихся за пологом брака мать либо отца-невидимок, возможно утверждать, что кроме того обычный юный человек имеет все основания ощущать тревогу перед ритуалом бракосочетания, что в сущности есть женским обрядом посвящения, где мужчина обречен чувствовать себя кем угодно, но не храбрецом-победителем. Не страно исходя из этого, что в племенных обществах мы встречаем ритуалы, предназначенные для преодоления этого страха—такие, как похищение либо насилование невесты. Это позволяет мужчине доиграть до конца собственную смелую роль перед тем, как совсем покориться невесте и возложить на себя супружеские обязательства.
Но тема брака так многогранна, что у нее имеется и более глубокое значение. Речь заходит о не только приятном, но и нужном символическом открытии женственной составляющей мужской психики, что не менее важно, чем обретение жены. Так что данный архетип — в ответ на подходящие стимулы — возможно встретить у мужчины любого возраста.
Не все дамы, но, уповают на замужество. Одной пациентке, не осуществившей собственный рвение к карьере, от которой она отказалась из-за весьма сложного и недолговечного брака, приснилось, что она стоит на коленях наоборот кроме этого коленопреклоненного мужчины. Он держал кольцо, которое желал надеть ей на палец, но она напряженно протянула безымянный палец правой руки — разумеется, сопротивляясь этому ритуалу бракосочетания.
Ее неточность была очевидна: вместо того, дабы протянуть безымянный палец левой руки (тем самым принимая уравновешенное и естественное отношение к мужскому началу), она неправильно высказала предположение, что обязана посвятить мужчине всю собственную осознанную индивидуальность (иначе говоря правую сторону личности). Практически же замужество потребовало поделить с супругом только подсознательную, естественную (другими словами левую) часть личности, наряду с этим принцип альянса имея бы символическое, а не буквальное либо полное значение. Ее ужас был страхом дамы, опасающейся утратить собственную индивидуальность в очень патриархальном браке, чему она имела все основания сопротивляться
Однако, священный брак как архетипическая форма имеет особенно ответственное значение для женской психологии, и как раз к нему любую девушку готовят в молодости множество небольших событий, предваряющих его элементы и процесс инициации.
Смерть 2. Таро. Архетип. Любовь как инициация.
