В случае если мы обратимся сейчас к неспециализированной оценке «Апологии», то нужно будет сообщить пара слов о двух сторонах этого произведения — художественной и логической.
В художественном отношении «Апология», без сомнений, заслуживает высокой оценки. Перед нами предстает образ величавого и непреклонного мыслителя, осужденного на смерть из-за обвинений, каковые нельзя назвать в противном случае как жалкими. Речи обвинителей Сократа на суде до нас не дошли. Но ясно, что обвинения эти состояли лишь из неспециализированных фраз. Если бы два основных обвинения, предъявленные Сократу, — в развращении молодежи и в безбожии — были хотя бы в какой-то мере конкретными и опирающимися на факты, в речи Сократа, без сомнений, была бы сокрушительная критика для того чтобы рода обвинений. Позиция Сократа на суде по необходимости была для него не весьма удачной, потому, что на неспециализированные фразы возможно отвечать только неспециализированными же фразами.
Тут принципиально важно второе. Принципиально важно то озлобление, которое вызывал в собственных некритически мыслящих соотечественниках данный разоблачитель и постоянный критик, — озлобление, в силу которого тогдашние консерваторы предпочли разделаться с ним физически, а не отвечать на его критику, приводя какие-нибудь разумные аргументы.
Оценивая «Апологию» с художественной точки зрения, возможно, необходимо еще отметить пара необычайный для классического образа Сократа гордый и самоуверенный тон его выступления. В случае если исходить из того, как рисуют Сократа Ксенофонт, сам Платон в других произведениях, да и по большому счету вся древняя традиция, — это был мягкий и обходительный человек, другой раз, возможно, пара юродствующий, неизменно ироничный и насмешливый, но неизменно добрейший и скромнейший. Совсем второе мы видим в платоновской «Апологии». Не смотря на то, что Сократ тут и заявляет, что он ничего не знает, ведет он себя, но, как человек, замечательно опытный, что такое философия, как человек, уверенный в моральной низкопробности и невежестве собственных судей, кроме того как человек достаточно гордый и самоуверенный, что не прочь пара бравировать собственной философской свободой, своим бесстрашием перед судом и своей уверенностью и обществом в наличии у него особенного вещего голоса его гения (daimon), неизменно отвращающего его от недостойных поступков. Учитывая эту самоуверенность Сократа в платоновской «Апологии», кое-какие исследователи в прошлом кроме того сомневались в подлинности этого произведения.
Но на данный момент подлинность «Апологии» чуть ли кем-нибудь без шуток отрицается. Самоуверенный же тон Сократа в этом произведении Платона в полной мере объясним официальной обстановкой суда, где ему было нужно волей-неволей защищаться. В таковой обстановке Сократу ни при каких обстоятельствах не приходилось выступать, из-за чего для него и выяснилось нужным переменить собственный благожелательность и обычное добродушие на более жёсткий и самоуверенный тон.
Что же касается чисто логического нюанса «Апологии», то тут создатель ее далеко не везде на высоте. Да это и ясно. Кошмар изображаемой у Платона трагедии не давал Сократу возможности особенно смотреть за логикой собственной аргументации. Так как тут обращение шла не просто о каких-то отвлечённых дебатах на абстрактно-философскую тему. Тут происходила великая борьба исторических сил различных эр. А такая жизненная борьба уже мало считается с логической аргументацией.
Так, у Сократа одним из главных доводов против какого-либо утверждения довольно часто выступает тут лишь отрицание этого последнего. Обвинители Сократа утверждали, что он занимается натурфилософией. Сократ же говорит, что он ею не занимался. Это чуть ли можно считать логическим доводом, потому, что простое отрицание факта еще не есть подтверждение его отсутствия. Толкование собственной мудрости как знания самого факта отсутствия всякого знания также носит в «Апологии» скорее констатирующий, чем аргументирующий, темперамент. В ответ на обвинение в развращении молодежи платоновский Сократ достаточно беспомощно говорит своим обвинителям: а сами вы никого не развращали? Это, само собой разумеется, также не логическая аргументация, а скорее чисто жизненная реакция.
Отвечая на обвинение в безбожии, платоновский Сократ, также рассуждает очень формально: в случае если я безбожник, значит, я не вводил новые божества; а вдруг я вводил новые божества, значит, я не безбожник. Такое умозаключение верно лишь формально. По существу же древние натурфилософы, растолковывавшие мироздание не мифологически, но при помощи материальных стихий, без сомнений, были безбожниками с традиционно-мифологической точки зрения, не смотря на то, что их материальные стихии наделялись всякими атрибутами всемогущества, вездесущия, вечности а также одушевленности. Если бы, к примеру, Сократ вправду признавал божествами облака (как мы читаем в известной комедии Аристофана «Облака»), то это, само собой разумеется, с традиционно-мифологической точки зрения было бы самым настоящим безбожием. Платоновский Сократ, но, не входит в существо вопроса, а ограничивается указанием на неверия и логическую несовместимость веры по большому счету.
Потом Сократ говорит, что он ни при каких обстоятельствах не занимался публичными делами. Но тут же в полном несоответствии с самим собой он много раз упорно говорит, что постоянно боролся и будет бороться с несправедливостью, выступая в защиту справедливости, соответственно, его философия оказывается вовсе не ответами и невинными вопросами, но, как говорит сам Сократ, борьбой за публичное благо и за устои, страны.
Потом, ни философия Сократа, ни ее уникальный и острый вопросо-ответный способ в «Апологии» практически никак не представлены, за исключением некоторых мест, где Сократ в мыслях как бы вступает в беседу с Мелетом (24d — 27е). Довольно часто употребляются обыденные термины наподобие «всевышний», «добро», «добродетель», «зло», «порок», «мудрость» и т. д., но философского разъяснения их не дается. Наровне с простыми всевышними употребляется малопонятное в устах молодого Платона и Сократа слово «всевышний» в единственном числе (без всякого наименования этого всевышнего). Само собой разумеется, приписывать мыслителям V и IV вв. до н.э. позднейший монотеизм было бы антиисторической глупостью, но историк философии тут, без сомнений, заметит какое-то отдаленное и туманное, пока еще весьма абстрактное предчувствие позднейшего монотеизма, для которого во Платона и времена Сократа до пока еще не было социально-исторической земли. Наконец, высказывания платоновского Сократа о загробном мире не лишены тут некоего скептицизма (см. 40с, 40е), что противоречит его жёсткой уверенности в собственном благополучии за гробом. Помимо этого, в случае если Аид и был бы для платоновского Сократа полной действительностью в отличие от плохой земной действительности, то в апелляции к этому Аиду не было бы ничего философского, это — чистейшая мифология.
Все это, равно как и проявляющиеся в других случаях логическая непоследовательность, недоговорённость и неясность, само собой разумеется, нисколько не снижают образа величавого и самоотверженного служителя истины — Сократа, каким он был практически и каким желал обрисовать его Платон. Жизненная мощь для того чтобы образа разламывает чисто логическую аргументацию и приобретает огромное философское и моральное значение для всякого непредубежденного исследователя древней философии.
***
Апология — оправдательная обращение Сократа, сказанная им на афинском суде в 399 г. до н. Э., по окончании того как были выслушаны речи обвинителей. Произведение Платона вряд ли воображает собою подлинно засвидетельствованную обращение Сократа. Вероятнее это ее художественное стилизованное воспроизведение, имеющее, но, громадную историческую сокровище. Процесс Сократа в Афинах был делом через чур известным и громким, дабы возможно было ожидать от Платона, человека близкого к Сократу, прекрасно осведомленного о ведении процесса, больших отклонений от настоящих событий. Попытка необычной реабилитации перед потомками и современниками незаслуженно обвиненного и казненного Сократа в собственности не только Платону. Нам известны и другие апологии Сократа, большею частью совсем до нас не дошедшие.
Мехмет Сунгур
