«Саид ехал по пустыне. И не смотря на то, что он был занят собственными мыслями, он сходу увидел трех наездников, выскочивших из-за бархана.
Саид ехал в том же направлении.
— Находись! — крикнул один из наездников. — Находись! Кому говорят?!
Второй выстрелил.
В ту же секунду, свесившись с седла, Саид два раза выстрелил по преступникам из-под лошади.
Двое преступников упали с коней. Третий дал стрекача.
Саид развернул коня и поскакал за ним. Конь вынес Саида на вершину бархана. Саид вскинул винтовку и… В тридцати метрах прямо на него двигался отряд Абдуллы. Два пулемета держали Саида на прицеле. Саид опустил винтовку.
Отряд насчитывал полсотни наездников и несколько десятков груженых тюками верблюдов. В середине, окруженный телохранителями, ехал на белом коне Абдулла.
— Для чего ты убил моих людей, Саид? — задал вопрос он, в то время, когда отряд подошел поближе. — Я отправил их сообщить, дабы ты не искал Джавдета в Сухом ручье. Его в том месте нет».
Окончательные слова Абдуллы не означают, что он знает местонахождение Джавдета, но по ним возможно высказать предположение, что он имеет представление о местах, где Джавдета искать не нужно. Всё это показывает, что между Абдуллой и Джавдетом существует некая сообщение, которую желал осознать Сухов еще в Картине 1.
Так в ней на вопрос Сухова “А Джавдет, он с Абдуллой либо как?”, Саид отвечает: “Джавдет — трус, Абдулла — солдат”.
Сначала может показаться, что таковой ответ не по существу, но в случае если его разглядывать как иносказательную оценку определенного этапа долгого процесса противостояния двух концепций управления глобального уровня значимости: библейской и коранической, то он достаточно точен.
На данный момент для заправил Запада главным препятствием на желаемом пути к безраздельному мировому господству есть неприятность, существо которой они предпочитают не обсуждать в средствах массовой информации, но которой пугают обывателя везде. Это — неприятность “исламизма”. Абстрактно-филологическое арабо-латинское пугало “исламизм” не опирается на корневую базу ни в одном из сейчас живых языков и не имеет в них смысла, по какой причине оно осмысляется каждым, кто с ним сталкивается, из того контекста, в котором его подают СМИ. Средства же массовой информации Запада везде формируют образ неприятеля из всего, что в этом мире обусловлено фактом Коранического Откровения в прошлом.
Обстоятельство этого лежит не в расхождении богословов по неотмирным вопросам догматики и душеспасения; и не в различии ритуалов господствующих культовых традиций, а в том, что агрессия Библейской региональной цивилизации (Запада) в сопредельные ей регионы протекает как скупка самих народов и собственности народов на базе ростовщического кредита, в котором в глобальных масштабах господствуют иудейские кланы, осуществляющие контроль надгосударственное банковское дело под видом обыкновенного частного предпринимательства, аналогичного якобы частному предпринимательству в сфере производства и торговли. Коран же категорически запрещает ростовщичество — кредитование под процент — будь оно частным или же национальным. Другими словами, ставя ростовщический кредит вне закона под проклятие Всевышнего, Кораническая культура защищает верное её совершенствам общество от гнета надгосударственной глобальной библейской надстройки и её периферии, что исключает возможность завершения глобальной экспансии библейской цивилизации и установления Западом “нового мирового порядка”, что в действительности оказывается ветхим египетским рабовладением, но осуществляемым при помощи денежной ростовщической удавки, а не неотёсанной вооруженной силой.
Отчего же Кораническая культура, имея в собственном арсенале столь замечательное оружие, как Коран, не смогла остановить экспансию библейской теории глобального рабовладения? Символический ответ на данный вопрос в фильме краток: “Джавдет — трус, Абдулла — солдат”, но в таком виде он упрощает проблему противостояния двух концепций управления и потому его нет в киноповести. И однако авторы киноповести не уходят от ответа на данный вопрос.
«Абдулла сказал нормально, легкая усмешка кривила его губы, но глаза наблюдали недобро.
— Твой папа был втором моего отца, продолжал Абдулла. — Дорога легче, в то время, когда встретится хороший попутчик. Ты будешь моим гостем.
Абдулла подал незаметный символ. Четыре преступника подскакали к Саиду и поднялись с ним с двух сторон…»
В случае если перевести эту сцену с языка знаков на язык “холодной войны”, то получается, что библиисты следуя “незаметным” символам искажающим откровения “священного писания”, разоружили коранический ислам, перевоплотив его в ислам исторический. Такая операция не только облегчила экспансию Библейской концепции, но обеспечила ей к тому же еще и “хорошего попутчика”. Как такое имело возможность произойти? Ответ на данный вопрос имеется в Коране, сура 2:
«257(256). Нет принуждения в религии. Уже светло отличился прямой путь от заблуждения. Кто не верит в идолопоклонство и верит в Аллаха, тот ухватился за надежную опору, для которой нет сокрушения. Воистину, Аллах — слышащий, опытный!»
Всевышний вправду неизменно слышащий, опытный, что нельзя сказать о человеке. И потому, не смотря на то, что со времени оглашения Корана Мухаммадом прошло более 1300 лет, человек не всегда способен отличить прямой путь от заблуждения. Большая часть слышит лишь то, что желает услышать. Это указывает, что кроме того прямые откровения о царстве Божием на земле, идущие к человеку от Всевышнего, попадают не в вакуум, а в уже сложившуюся к тому времени в его подсознании и сознании совокупность стереотипов его отношения к явлениям внутреннего и внешнего мира, организованную традициями прошлого, культурой. То, что разумеется и ясно в одной совокупности стереотипов, неприемлемо в второй совокупности стереотипов. «Многие вещи нам непонятны не вследствие того что отечественные понятия не сильный, а вследствие того что сии вещи не входят в круг отечественных понятий», — известное изречение К.Пруткова, в котором “понятия” — стереотипы, пересмотр которых дело поразительно тяжёлое.
«Банда Абдуллы неторопливо двигалась к Педженту. Абдулла был в хорошем размещении духа.
— Мой папа перед смертью сообщил: “Абдулла, я прожил жизнь бедняком…” — говорил он Саиду, ехавшему рядом, — “и я желаю, дабы Аллах отправил тебе дорогой халат и прекрасную сбрую для твоего коня”. Я продолжительно ожидал, а позже Аллах сообщил мне: “Садись на коня и забери сам что желаешь… если ты храбрый и сильный…”.
Абдулла умолк, дабы разрешить высказаться собеседнику.
— Мой папа ничего не сообщил перед смертью. Джавдет убил его в пояснице, — мрачно сказал Саид.
— Твой папа был умный человек, — продолжал Абдулла. Громадное сильное его тело мерно покачивалось в седле. — Но кто на земле знает, что имеется добро и зло? Кинжал оптимален для того, у кого он имеется, и не хорошо тому, у кого он не окажется в необходимое время».
Слова, “кто на земле знает, что имеется добро и зло”, — “визитка” Абдуллы — знак безнравственности Библейской концепции. Это необычный пароль опознавания «собственный-чужой» для всех национальных “элит” Библейской цивилизации существует в Ветхом Завете. Для “людей Абдуллы” данный текст как бы отсутствует (изъят из изданий Библии на всех западноевропейских языках), но он всё равняется остаётся в умолчаниях. Исходя из этого мы приводим его по русскому изданию Библии (Числа, 14:10), из которой он не изъят, то ли по недомыслию православной иерархии, то ли благодаря рвению противостоять католической и протестантской иерархии на уровне особенной библейской “самости”. Текст восстановлен по переводу семидесяти толковников — Септуагинте:
«[только детям их, каковые тут со Мною, каковые не знают, что добро, что зло, всем малолетним, ничего не смыслящим, им дам почву…][77]».
В диалоге Саида и Абдуллы распознана сущность концепции концентрации производительных сил общества способом “культурного сотрудничества”, на базе которого все народы преобразовываются в безликую толпу, по окончании чего возможно «брать у неё всё, чего желаешь». И первой (а потому и всегда юной[78]) женой в “гареме Абдуллы” стало старое семитское племя кочевников, дошедшее неизменным до отечественного времени под именем еврейства. Но у данной “жены” имеется особенная миссия — миссия “жертвы”: все остальные народы должны на собственной шкуре чувствовать гнет глобального рабства, но не должны впрямую сталкиваться с глобальным рабовладельцем, а собственную неприязнь (и тайную, и явную) изливать на “И.О.” глобального рабовладельца — рассеянное по всему свету “богоизбранное” племя. В этом — сущность жертвенности еврейства, которая воспринимается иудеями, как беспричинное проявление неприязни к ним всех народов.
«Гюльчатай уже дремала, её юное лицо было нормально.
У изголовья каждой бывшей жены висела табличка с их именем.
— О Аллах, — встала внезапно одна из них. — Имеется желаю.
И тогда, как по команде, встали все и обернулись к Гюльчатай.
— Отечественный супруг забыл нас, еще не определив. Это его дело. Но из-за чего он не дает нам мяса? — протянув к ней руки, со злобой сообщила Джамиля. — В то время, когда я была любимой женой Абдуллы, мы ежедневно ели мясо! — с презрением глядя на Гюльчатай, добавила она. — И рахат… и орехи-лукум!
Гюльчатай со страхом слушала Джамилю».
В фильме слова про “мясо” и “рахат-лукум” провалились сквозь землю. Из-за чего? По причине того, что они через чур прямо говорят о сущности национальных “элит”, которых не интересует вопрос, откуда появляется у прикармливающего их господина “мясо и рахат-лукум”. Им принципиально важно, дабы эти продукты были в нужном им количестве независимо от складывающихся событий.
Кинжал оптимален для того, у кого он имеется, и не хорошо тому, у кого он не окажется в необходимое время
