А что же было с Гердой, в то время, когда Кай не возвратился? Куда он девался? Не было человека, кто знал этого, никто не имел возможности о нем ничего сказать. Мальчики поведали лишь, что видели, как он привязал собственные санки к громадным прекрасным саням, каковые позже свернули в переулок и выехали за муниципальные ворота. Не было человека, кто знал, куда он девался. Большое количество было пролито о нем слез; горько и продолжительно плакала Герда. Наконец порешили, что он погиб, утонул в реке, протекавшей за городом. Продолжительно тянулись мрачные зимние дни. Но вот настала весна, выглянуло солнышко.
— Кай погиб и больше не возвратится! — сообщила Герда.
— Не верю! — отвечал солнечный свет.
— Он погиб и больше не возвратится! — повторила она ласточкам.
— Не верим! — ответили они.
Под конец и сама Герда прекратила этому верить.
— Надену-ка я собственные новые красные башмачки. — Кай ни разу еще не видал их, — сообщила она в один раз утром, — да отправлюсь к реке задать вопрос про него. Было еще весьма рано; она поцеловала дремлющую бабушку, надела красные башмачки и побежала одна-одинешенька за город, прямо к реке.
— Действительно, что ты забрала моего названого братца? Я подарю тебе собственные красные башмачки, если ты дашь мне его назад!
И девочке почудилось, что волны как-то необычно кивают ей; тогда она сняла собственные красные башмачки, первую собственную сокровище, и кинула их в реку. Но они упали именно у берега, и волны на данный момент же вынесли их на сушу, — река как словно бы не желала брать у девочки ее сокровище, поскольку не имела возможности вернуть ей Кая. Девочка же поразмыслила, что кинула башмачки не весьма на большом растоянии, влезла в лодку, качавшуюся в тростнике, стала на самый краешек кормы и снова кинула ботинки в воду. Лодка не была привязана и оттолкнулась от берега.
Девочка желала поскорее выпрыгнуть на сушу, но, пока пробиралась с кормы на шнобель, лодка уже отошла от берета на целый аршин и скоро понеслась по течению. Герда плохо испугалась и принялась плакать и кричать, но никто, не считая воробьев, не слышал ее криков; воробьи же не могли перенести ее на сушу и лишь летели за ней на протяжении берега да щебетали, как будто бы хотя ее утешить: Мы тут! Мы тут! Лодку уносило все дальше; Герда сидела смирно, в одних чулках; красные башмачки ее плыли за лодкой, но не могли догнать ее. Берега реки были весьма прекрасны; везде показывались прекраснейшие цветы, высокие, раскидистые деревья, луга, на которых паслись коровы и овцы, но нигде не было видно ни одной людской души.
Возможно, река несет меня к Каю? — поразмыслила Герда, повеселела, поднялась на шнобель и долго-долго наслаждалась прекрасными зелеными берегами. Но вот она приплыла к громадному вишневому саду, в котором приютился домик с цветными стеклами в окнах и соломенной крышей. У дверей находились два древесных воина и отдавали винтовками честь всем, кто проплывал мимо.
Герда закричала им — она приняла их за живых, — но они, ясно, не ответили ей. Вот она подплыла к ним еще ближе, лодка подошла чуть не к самому берегу, и девочка закричала еще громче. Из домика вышла, опираясь на клюку, ветхая- престарая старуха в громадной соломенной шляпе, расписанной прекрасными цветами.
— Ах ты бедная крошка! — сообщила старуха. — Как это ты попала на такую громадную стремительную реку да забралась так на большом растоянии? С этими словами старуха вошла в воду, зацепила лодку собственной клюкой, притянула ее к берегу и высадила Герду. Герда была рада-радешенька, что оказалась наконец на суше, хоть и побаивалась чужой старая женщина.
— Ну, отправимся, да поведай мне, кто ты и как ко мне попала? — сообщила старуха.
Герда начала рассказывать ей обо всем, а старуха покачивала головой и повторяла:
Гм! Гм! Но вот девочка кончила и задала вопрос старая женщина, не видала ли она Кая. Та ответила, что он еще не проходил тут, но, правильно, пройдет, так что девочке пока не о чем горевать — пускай лучше попытается вишен да налюбуется цветами, что растут в саду: они прекраснее нарисованных в любой книжке с картинами и все могут говорить сказки! Тут старуха забрала Герду за руку, увела к себе в домик и закрыла дверь на ключ. Окна были высоко от полу и все из многоцветных — красных, голубых и желтых — стеклышек; от этого и сама помещение была освещена каким-то необычным броским, радужным светом. На столе стояла корзинка со спелыми вишнями, и Герда имела возможность имеется их какое количество душе угодно; пока же она ела, старуха расчесывала ей волосы золотым гребешком. Волосы вились, и кудри окружали свеженькое, круглое, как будто бы роза, личико девочки золотым сиянием.
— В далеком прошлом мне хотелось иметь такую миленькую девочку! — сообщила старуха.
— Вот заметишь, как хорошо мы заживем с тобою!
И она расчёсывала кудри девочки, и чем продолжительнее чесала, тем больше Герда забывала собственного названого братца Кая, — старуха умела колдовать. Она не была злою колдуньей и колдовала лишь иногда, для собственного наслаждения; сейчас же ей весьма захотелось оставить у себя Герду. И вот она отправилась в сад, дотронулась собственной клюкой до всех розовых кустов, и те, как находились в полном цвету, так все и ушли глубоко-глубоко в почву, и следа от них не осталось. Старуха опасалась, что Герда при виде ее роз отыщет в памяти о собственных, а в том месте и о Кае, да и убежит. Сделав собственный дело, старуха повела Герду в цветник. У девочки и глаза разбежались: тут были цветы всех сортов, всех времен года. Что за красота, что за благоухание! Во всем свете не сыскать было книжки с картинами пестрее, прекраснее этого цветника. Герда прыгала от эйфории и игралась среди цветов, пока солнце не село за высокими вишневыми деревьями. Тогда ее уложили в прекрасную постельку с красными шелковыми перинками, набитыми голубыми фиалками; девочка заснула, и ей снились такие сны, какие конкретно видит разве лишь королева в сутки собственной свадьбы. На другой сутки Герде снова разрешили играть на солнышке. Так прошло большое количество дней. Герда знала любой цветочек в саду, но как ни большое количество их было, ей все- таки казалось, что какого-либо недостает, лишь какого именно же? Раз она сидела и разглядывала соломенную шляпу старухи, расписанную цветами; самым прекрасным из них была именно роза, — старуха забыла ее стереть. Вот что означает рассеянность!
— Как! Тут нет роз? — сообщила Герда и по сей день же побежала искать их но всему саду — нет ни одной! Тогда девочка опустилась на землю и начала плакать. Утепленные слезы упали именно на то место, где стоял прежде один из розовых кустов, и когда они намочили почву — куст мгновенно вырос из нее, такой же свежий, цветущий, как прежде. Герда обвила его ручонками, принялась целовать розы и отыскала в памяти о тех чудных розах, что цвели у нее дома, а вместе с тем и о Кае.
— Как же я замешкалась! — сообщила девочка. — Мне так как нужно искать Кая!.. Не понимаете ли вы, где он? — задала вопрос она у роз. — Верите ли вы тому, что он погиб и не возвратится больше?
— Он не погиб! — сообщили розы. — Мы так как были под почвой, где лежат все погибшие, но Кая меж ними не было.
— Благодарю вас! — сообщила Герда и отправилась к вторым цветам, заглядывала в их чашечки и задавала вопросы: — Не понимаете ли вы, где Кай? Но любой цветок грелся на солнышке и думал лишь о собственной собственной сказке либо истории; их наслушалась Герда большое количество, но ни один из цветов не сообщил ни слова о Кае.
Что же поведала ей огненная лилия?
— Слышишь, бьет барабан? Бум! Бум! Звуки весьма однообразны: бум, бум! Слушай заунывное пение дам! Слушай крики жрецов!.. В долгом красном одеянии стоит на костре индийская вдова. Пламя вот-вот охватит ее и тело ее погибшего мужа, но она думает о живом — о том, кто стоит тут же, о том, чьи взгляды жгут ее сердце посильнее пламени, которое на данный момент испепелит ее тело. Разве пламя сердца может погаснуть в пламени костра!
— Ничего не осознаю! — сообщила Герда.
— Это моя сказка! — отвечала огненная лилия.
Что поведал вьюнок?
— Узкая горная тропинка ведет к гордо возвышающемуся на горе древнему рыцарскому замку. Ветхие кирпичные стенки близко увиты плющом. Листья его цепляются за балкон, а на балконе стоит прелестная женщина; она перевесилась через перила и наблюдает на дорогу. Женщина свежее розы, воздушнее колеблемого ветром цветка яблони. Как шелестит ее шелковое платье! Неужто же он не придет?
— Ты говоришь про Кая? — задала вопрос Герда.
— Я говорю собственную сказку, собственные мечты! — отвечал вьюнок.
Что поведал крошка подснежник?
— Между деревьями качается долгая доска — это качели. На доске сидят две мелкие девочки; платьица на них белые, как снег, а на шляпах развеваются долгие зеленые шелковые ленты. Братишка, постарше их, стоит на коленях сзади сестер, опершись о веревки; в одной руке у него — маленькая Чашечка с мыльной водой, в второй — глиняная трубочка. Он пускает пузыри, доска качается, пузыри разлетаются по воздуху, переливаясь на солнце всеми цветами радуги. Вот один повис на финише трубочки и колышется от дуновения ветра. Черненькая собачонка, легкая, как мыльный пузырь, поднимается на задние лапки, а передние кладет на доску, но доска взлетает кверху, собачонка падает, тявкает и злится. Дети поддразнивают ее, пузыри лопаются… Доска качается, пена разлетается — вот моя песенка!
— Она, возможно, и хороша, да ты говоришь все это таким печальным тоном! И снова ни слова о Кае! Что сообщат гиацинты?
— Жили-были две стройные, воздушные красивые женщины сестрицы. На одной платье было красное, на другой голубое, на третьей совсем белое. Рука об руку танцевали они при ясном лунном свете у негромкого озера. То не были эльфы, но настоящие девушки. В воздухе разлился сладкий запах, и девушки скрылись в лесу. Вот запах стал еще посильнее, еще слаще — из чащи леса выплыли три гроба; в них лежали красивые женщины сестры, а около них порхали, как будто бы живые огоньки, светляки. Дремлют ли девушки, либо погибли? Запах цветов говорит, что погибли. Вечерний колокол звонит по усопшим!
— Вы навели на меня грусть! — сообщила Герда. — Ваши колокольчики также пахнут так очень сильно!.. Сейчас у меня из головы не идут погибшие девушки! Ах, неужто и Кай погиб?
Но розы были под почвой и говорят, что его нет в том месте!
— Динь-дан! — зазвенели колокольчики гиацинтов. — Мы звоним не над Каем! Мы и не знаем его! Мы звоним собственную песенку; второй мы не знаем!
И Герда отправилась к золотому одуванчику, сиявшему в блестящей, зеленой траве.
— Ты, мелкое ясное солнышко! — сообщила ему Герда. — Сообщи, не знаешь ли ты, где мне искать моего названого братца?
Одуванчик засиял еще бросче и посмотрел на девочку. Какую же песенку спел он ей? Увы! И в данной песенке ни слова не говорилось о Кае!
— Ранняя весна; на мелкий дворик приветливо светит ясное солнышко. Ласточки вьются около белой стенки, примыкающей ко двору соседей. Из зеленой травки выглядывают первые желтенькие цветочки, сверкающие на солнышке, как будто бы золотые. На двор вышла посидеть старуха бабушка; вот пришла из гостей ее внучка, бедная служанка, и прочно целует старуху. Поцелуй девушки дороже золота, — он идет прямо от сердца. Золото на ее губах, золото в ее сердечке. Вот и все! — сообщил одуванчик.
— Бедная моя бабушка! — набралась воздуха Герда. — Как она скучает обо мне, как горюет! Не меньше, чем горевала о Кае! Но я не так долго осталось ждать возвращусь и приведу его с собой. Нечего больше и расспрашивать цветы — у них ничего не добьешься, они знают лишь собственные песенки! И она подвязала юбочку повыше, дабы эргономичнее было бежать, но в то время, когда желала перепрыгнуть через нарцисс, тот хлестнул ее по ногам. Герда остановилась, взглянуть на долгий цветок и задала вопрос:
— Ты, возможно, знаешь что-нибудь?
И она согнулась к нему, ожидая ответа. Что же сообщил нарцисс?
— Я вижу себя! Я вижу себя! О, как я благоухаю!.. Высоко-высоко в маленькой каморке, под самой крышей, стоит полуодетая танцовщица. Она то балансирует на одной ножке, то снова твердо стоит на обеих и попирает ими целый свет, — она так как один обман зрения. Вот она льет из чайника воду на какой-то белый кусок материи, что держит в руках. Это ее корсаж. Чистота — лучшая красота! Белая юбочка висит на гвозде, вбитом в стенке; юбка также выстирана водою из чайника и высушена на крыше! Вот женщина наряжается и повязывает на шею ярко-желтый платочек, еще резче оттеняющий белизну платьица. Снова одна ножка взвивается в атмосферу! Смотри, как прямо она стоит на другой, совершенно верно цветок на своем стебельке! Я вижу себя, я вижу себя!
— Да мне мало до этого дела! — сообщила Герда. — Нечего мне об этом и говорить! И она побежала из сада. Дверь была закрыта только на задвижку; Герда дернула старый засов, он подался, дверь отворилась, и девочка так, босоножкой, и пустилась бежать по дороге! Раза три оглядывалась она назад, но никто не гнался за нею. Наконец она устала, присела на камень и огляделась кругом: лето уже прошло, на дворе стояла поздняя осень, а в прекрасном саду старухи, где всегда сияло солнышко и цвели цветы всех времен года, этого не было заметно!
— Господи! Как же я замешкалась! Так как уж осень на дворе! Тут не до отдыха! — сообщила Герда и снова пустилась в путь. Ах, как болели ее бедные, усталые ножки! Как холодно, сыро было в воздухе! Листья на ивах совсем пожелтели, туман оседал на них большими каплями и стекал на землю; листья так и сыпались. Один терновник стоял целый покрытый вяжущими, терпкими ягодами. Каким серым, унылым казался целый белый свет!
Снежная королева — Андерсен (Аудиосказка)
