«Брат был человеком огромной воли и умел получать, чего желал, — говорил Геннадий. — В любом деле он стремился достигнуть совершенства, а достигнув желанного, внезапно менял направление и брался за новое дело. Он всю жизнь чего-то искал».
Он искал некоторый верховный смысл жизни, и мать вспоминает, что к любому явлению сын доходил со своим любимым вопросом: «Прекрасно, а какой в этом толк?» В молодости инок Трофим захотел повидать мир и повидал его. Но желаемая заграница оставила в нем тяжёлое чувство: та же жизнь без толку, но с бестолковщиной посытней.
«Жизнь у меня была тяжелая», — сообщил инок уже в Оптиной, не говоря о себе больше ничего. А Геннадий, ходивший с ним в плавание два года на БМРТ «Кватангри», говорил, как непросто доставались рыбакам громадные по тем временам деньги. Гена принимал тогда на палубе сети с рыбой, и его израненные плавниками руки являли собой кровоточащую язву. «Гену жалко», — сказал дома о. Трофим. Сам же он в ту пору трудился в морозильном цехе, укладывая штабелями упаковки мороженой рыбы. Это была монотонная работа на конвейере и однообразие нарушали лишь шторма. «Душно!» — сообщил о. Трофим в один раз. А скоро отыскал себе отдушину, увлекшись фотографией.
У святителя Григория Двоеслова имеется идея, что Господь дал нам две книги откровений — Библию и сотворенный Им Белый свет. И в случае если пестрые портовые лавки покинули Трофима равнодушным, то величие Божиего мира потрясало его. И он с упоением снимал «море великое и пространное, тамо гади, ихже несть числа, животная малая с великими, тамо суда преплавают» (Пс. 103).
При получении заграничного паспорта он поменял имя, сообщив дома: «Мама, я сейчас Алексей — человек Божий». Вряд ли это было явлением веры — православные люди не меняют имя, данное им при крещении. Но и атеист не сообщит о себе, что он — человек Божий.
Говорит брат о. Трофима Геннадий: «Брат брался за любое дело с размахом. „Все, — сказал он, — нужно делать на наибольшем уровне. А в противном случае какой толк?“ Фотоаппаратура у него была суперкласса, и вдобавок он приобрел кинокамеру и уйму книг. Я иногда — какое количество же он денег тратит на книги! И брал он не романы, а книги по разным отраслям знаний. Вот была у нас собственная пасека — так ему мало меду наесться, но нужно про пчел еще все знать.
Брат был мастером художественной фотографии, и его снимки публиковались в газетах.
Позже он сошел на берег, трудился на железной дороге в Южно-Сахалинске и одновременно внештатным фотокорреспондентом в газете. Пара редакций приглашали его перейти в штат, но в семье у нас тогда было неладно, и для семьи он возвратился в Братск.
Тут он устроился в фотоателье, но разочаровавшись, создал собственную фотостудию. Снимать у нас толком никто не умел, а брат желал, дабы и в отечественных краях была собственная художественная фотография. Положил он в это дело большие деньги. Нужно было получать, а заказы шли однотипные — фотографии на паспорт. В то время как раз паспорта поменяли.
И брат кинул это дело, передав фотоаппаратуру мне. С того времени вот уже пятнадцать лет я снимаю по субботам свадьбы в ЗАГСе».
— Гена, а имел возможность Трофим пятнадцать лет снимать свадьбы?
— Нет, он всю жизнь чего-то искал. Я кроме того все его профессии назвать затрудняюсь. Уж чего он лишь не перепробовал и в каких лишь секциях не занимался: яхты, борьба, каратэ, школа бальных танцев, народных танцев. Кстати, пластика у брата была такая, что он кроме того в тридцать лет без растяжки садился на шпагат, и менеджеры уговаривали его перейти на опытную сцену. По своим дарам он имел возможность бы достигнуть многого. Темперамент был сильный, и хватка деловая. А он искал, как голодный: в чем же суть всего?
Душа искала Всевышнего, еще не ведая о том.
«Мама, нужно детей выручать», — сообщил Трофим, возвратившись к себе и заметив заикающихся от страха сестренок. Он перевез семью в Братск в общежитие, взяв на себя отцовский крест кормильца.
Говорит мать Нина: «Жили мы, с дочками в мужском общежитии. Я для комнатки трудилась в том месте уборщицей, а ведь в мужском общежитии выпивают. Лена была еще малышкой, а Наташа была уже прекрасной девушкой и заглядывались на нее. Прихожу с работы, а Наташка ревет: „Лёня — говорит, — меня отшлепал“. Оказывается, нарушив его запрет, она отправилась в помещение к мужчинам играться в карты. В том месте же нетрезвые бывают, а отечественная женщина с ними сидит!
В общем, Лёня так поставил, что никто из мужчин к нам на порог не входил, и отечественные девочки мужского общежития на знали. И люди нас уважали за то. Слава Всевышнему, девочки выросли скромными и в целомудрии замуж пошли».
Говорит сестра о. Трофима Наталья: «С одной стороны, брат нас с сестренкой баловал и брал нам прекрасные актуальные вещи. А иначе, у него были собственные представления о том, что возможно, а что запрещено девушке. не забываю, я уже трудилась, считая себя „независимой“ и обижалась на требования брата приходить к себе не позднее 8–9 часов вечера. Но ослушаться я не смела, зная, что как стемнеет, брат выйдет меня встречать. Он берег нас от нечистоты.
Брат весьма желал, дабы у нас были настоящие хорошие семьи, а сам кроме того девушки не имел. Многим он нравился и легко знакомился. А через пара дней говорит: „Не нужно мне это. Но как растолковать?“ По-моему, он так и появился монахом. Снаружи брат был радостный и общительный, но весьма сдержанный и целомудренный изнутри.
Брат ни при каких обстоятельствах не ходил на дискотеки, не смотря на то, что танцевал превосходно. В молодости мы занимались с ним совместно в школе бальных танцев и брали в паре призы на конкурсах. в один раз менеджер внес предложение нам с братом заключить сделку для выступления на опытной сцене, но мы с Лёней лишь переглянулись и заключать договор не пошли. Вспоминаю отечественную молодость и вижу одну картину — Лёня все время над книгой сидит. У него кроме того прозвище было в Братске — „букинист“».
Говорит брат о. Трофима Геннадий: «Разочаровавшись в фотографии, брат затеял новое дело — шить обувь. Хорошей обуви в Сибири тогда не было, как, но, и плохой. И брат решил шить фирменную обувь. Приобрел особую машинку, а уж дратвы и модной фурнитуры припас столько, что у меня до сих пор дома его коробки стоят. Для начала он устроился в обувную мастерскую, и скоро целый город к нему в очередь стоял. Вкус у брата был хороший, а уж выдумщик он был таковой, что принесут ему развалившуюся обувь, какую и в починку нигде не берут, а он новые союзки поставит, аппликации вместо заплат. Фурнитуры актуальной подбавит. И выходила из старья обувь прочнее и наряднее новой.
Трудиться он умел, а коммерсант из него был никакой. Говорю это как человек, которого потребность вынудила заняться коммерцией и у которого собственный магазин автозапчастей. Брат думал о другом — как людям оказать помощь. И до тех пор пока другие сапожники копейку гонят и десять пар перечинят, брат, наблюдаю, одну несколько вылизывает. Я уж не говорю о том, что дома он всем соседям чинил обувь безвозмездно».
Говорит мать Нина: «Первые сапоги сын сшил мне. Уж до того нарядные вышли сапожки! А такие прочные, что и поныне целые. Действительно, я на каблуке уже не ношу. Одной бабушке сшил сапоги, так она за него все Всевышнего молила: „У меня, — говорит, — таковой хорошей обуви за всю мою жизнь ни при каких обстоятельствах не было. Спаси, Господи, мастера!“
Отправилась о сыне слава по городу, и люди кроме того издали к нему обувь в починку везут. Приходят в мастерскую и просят: „Позовите мастера Татарникова“. А к вторым мастерам не идут. Стали мастера попрекать сына: „Что ты, как дурачок, с одной парой копаешься? Ты сделай по-стремительному, чтобы продолжительнее месяца не держалось, а в том месте снова чинить принесут. Так ты нас всех без работы покинешь“. А сын так не имел возможности.
Начались конфликты по причине того, что все стремятся попасть к Татарникову. Приходит сын в один раз с работы совсем негромкий и говорит мне: „Видно, нужно мне, мама, уходить из мастерской. Обижаются на меня мои товарищи, и нет мира у нас“. Рассудили мы с ним, что мир все же дороже. И сын стал дома шить унты на заказ, а для трудового стажа устроился скотником на ночные дежурства.
Платили тогда скотникам копейки, и на эту работу только пропащие шли. Другие скотники выпьют бутылку и дремлют всю ночь. А Трофиму коровок жалко, и до чего ж он трудиться обожал! Ферма у него сверкает, коровки радостные. Стали доярки Трофима нахваливать, а скотников ругать: „Один Татарников за вас всю работу делает. А вам, лодырям, только бы выпивать да дремать!“ Скотникам сейчас житья не стало, и говорят они сыну: „Нашелся дурак за копейки вкалывать? Уходи, пока цел“.
Господи, думаю, да что за горе? Руки у сына золотые, и на работе им не нахвалятся. А везде он в итоге „дурак“. У нас одни родственники богатые кроме того говорили: „Таких дураков, как он, у психиатра нужно лечить“. Это сейчас о Трофиме песни поют и стихи складывают. А какое количество мой сыночек при жизни вытерпел только за то, что трудиться обожал».
Вместо комментария к данной истории поведаем притчу ярославского мастера Егорова, изготовляющего древние изразцы для церквей. Церковные изразцы постоянно делали с румпой-насадкой с обратной стороны, и такие изразцы держались столетиями. Но руководство Егорова сделала вывод, что копаться с румпой невыгодно, а прибыльней поставить на поток современные плоские изразцы. Мастер Егоров в большинстве случаев так немногословен, что многие вычисляют его немым. Но тут он поведал притчу: «Обиделась Совесть, что ей тяжелее всех жить на белом свете, и дала себе потачку на копейку. Раз на копейку, два на копейку. Идет в один раз Совесть по улице и слышит кричат: „Эй, бессовестная!“ Обернулась Совесть, а это ей кричат».
У епископа-новомученика Феодора (Поздеевского) имеется объяснение, из-за чего в мире царствует культ развлечений: «Значит, случился в безнравственной судьбе человека разрыв идеи труда, что законен и необходим для человека („делати эдем“), с идеей наслаждения от труда. Безнравственный человек трудится неладно, а потому ищет развлечения, как отдыха от труда». Вот примета отечественного века — огромные свалки еще новых, но уже негодных вещей, а рядом супериндустрия развлечений.
Как же тяжело иным прийти к Всевышнему из-за выжженной, оскверненной совести! И как искала Его чистая душа Трофима, уже зная, что за все, что сделано не по-совести, нужно будет держать ответ.
И все-таки ему предстояло еще перемучиться в миру, изживая в себе его иллюзии. Вот одна из таких иллюзий: мир духовно болен — душа это ощущает, а люди все настойчивей ищут целебные снадобья и «здоровую» пищу, сохраняя надежду через плоть исцелить изнемогающий дух. Трофим увлекся, было, таким «оздоровлением» а также кинул имеется мясо. Но как-то из интереса он раскрыл книгу «целителя» и, найдя, что это волшебство, тут же с отвращением захлопнул ее. «И все же наелся, как жаба, грязи», — говорил он позже в Оптиной.
Не миновала его и та актуальная сейчас религия чрева, в то время, когда голоданием «очищаются» от страстей. Мать вспоминает, что в помещении у сына висел график, по которому он недоедал два раза в месяц по десять дней подряд, сохраняя надежду бросить курить. «Курил он чуть ли не от первого класса, — говорила мать, — но кроме того взрослым при родителях курить стыдился. не забываю, уже по окончании армии он возил зерно на ток, а я встретилась с ним с сигаретой. Подошла позади и говорю: „Татарников, покинь докурить“. Он вмиг запрятал сигаретку. А сам так покраснел, что мне неудобно стало. Чего уж, думаю, взрослого человека в краску вгонять? „Хорошо, кури уж“, — говорю ему дома. А он: „Кину“. И он „бросал“, недоедая по двадцать дней в месяц». Ожесточённый опыт дал один итог: кожу на лице обтянуло так, что проступал череп, а бросить курить он не смог. Так попустил Господь для смирения человеку с «металлической» волей, и уже в Оптиной он сказал: «Нужно было поститься, а я недоедал».
А курить Трофим кинул так. Уверовав в Всевышнего, он являл такое усердие к церкви, что его пригласили прислуживать в алтарь. Но учуяв запах табака, священник заявил, что нужно выбрать: Всевышний либо табак. И тогда по молитве и силою Божией была разом отсечена долгая страсть.
Инок Трофим именовал сигареты «трубою сатанинскую». А быв искушенным, смог и соблазняемым оказать помощь. Один послушник говорил, что, приехав в Оптину паломником, он удирал в лес покурить. Он молился на могиле инока Трофима об избавлении от страсти, и тот явился ему во сне, сообщив грозно: «Ты что мою могилу пеплом посыпаешь?» И послушник пережил таковой ужас, что тягу к курению как рукой сняло.
Известен и второй случай — на могилу к иноку Трофиму приезжал его земляк, поведав о себе, что раньше он очень сильно выпивал и курил. По окончании убийства Трофим явился к нему во сне и сообщил: «Я молюсь за тебя, а ты меня водкой поливаешь и пеплом посыпаешь». К сожалению, фамилию этого земляка не додумались записать, но человек намерено приезжал из Сибири, дабы поблагодарить за излечение.
Говорит мать Нина: «Ох, и поездили мы на Трофиме, а он беспрекословно тащил тяжёлый воз. не забываю, увезли в роддом жену брата Сани, а бедность была такая, что пеленки не на что приобрести. И внезапно приходит от Трофима огромная посылка с полным приданым для девочки. Все розовое, нарядное. Мы радуемся, но и дивимся, а как он предугадал, что девочка родится?
Брал он все с размахом. Белье обветшало — тащит тюк простыней. Квартиру взяли — приобрел тюк темно-розового шелка на шторы. Богатые шторы, нарядные. „Дорогие, поди?“ — задаю вопросы сына. „Не знаю. Прекрасные, вот и приобрел“».
Вся юность Трофима ушла на то, что он именовал без прикрас: «шмотки и жратва». Но он самоотверженно нес данный крест, сохраняя надежду, что поднимется семья на ноги, а в том месте уже останется одна забота — душа. В это же время, уже отыграли свадьбы младшим и взяли квартиру. Но для новой квартиры нужна была новая мебель, и вдобавок вон как дорожает колбаса! И любимый вопрос Трофима: «Какой в этом толк?» — имел уже правильный ответ: беличье колесо материальных забот будет неостановимо вращаться, пока его не остановит стук молотка по гробу.
Это настроение Трофима прекрасно передает его последнее письмо родным из Оптиной пустыни. Обращение в письме вот о чем — в один раз к иноку приехали Александр и братья Геннадий с племянниками. Гена был крещен в юные годы, а Саню с племянниками назвали в Оптиной. «Так нам понравилось в монастыре, — говорил Геннадий, — что, уезжая, давали слово: все — сейчас будем ходить в церковь. Дали обещание да закружились в делах — некогда!» Инок Трофим знал об этих ловушках мира, а потому взывал к родным в письме.
Последнее письмо инока Трофима: «Хороший сутки, братья мои, сестры и родители по судьбе во плоти. Дай Всевышний когда-нибудь стать и по духу — следуя за Господом отечественным Иисусом Христом. Другими словами ходить в храм и делать заповеди Христа, Всевышнего отечественного.
Я еще до тех пор пока инок Трофим, до священства еще далеко. Я желал бы, дабы вы мне помогали, но лишь молитвами, если вы их когда-нибудь просматриваете. Это выше всего — жить духовной судьбой. А деньги и все подобное (шмотки и жратва) — семена диавола, плотское дерьмо, на котором мы все свихнулись. Да хранит вас Господь от всего этого. Почаще включайте тормоза около церкви, исповедуйте собственные грехи. Это в жизни основное. Саша с мальчиками ходили ли в церковь по окончании крещения для причастия? В случае если нет, пускай поспешат. Дорог ежедневно. Мир идет в погибель. Для церкви возможно ездить и в Тулун. Помоги вам Господи осознать это и делать. Я вас стараюсь как возможно чаще поминать. Имеете возможность сказать мне имена всех погибших матери и прародителей отца. Как они в том месте живут?
Я не пишу никому только лишь вследствие того что обучаюсь быть монахом. А вдруг ездить в отпуск и в случае если будут приезжать родные, то ничего не выйдет. Это уже установлено на чужом опыте. Многие говорят — какая отличие?! А позже, взяв постриг, бросают монастырь и уходят в мир. А это погибель. МОНАХ обязан жить лишь в монастыре и в тайне. Стараться быть ОДИН. МОНОС — ОДИН. Другими словами монастырь — это житие в одиночку и молитва за всех. Это весьма непросто.
Поздравляю вас, родители, сестры и братья, с мужьями и вашими жёнами, всех, кто меня знает, с праздником Рождества. Всем вам духовной эйфории, благ и здравия о Господе отечественном Иисусе Христе.
Благодарю за деньги, фото и кофе. Посылку еще не взял. Из-за чего молчит Саша либо в какой обиде? И Наташа и Лена? Вы меня верно осознайте, я не утратил — ОТЫСКАЛ. Я отыскал духовную жизнь. Это моя жизнь. Это весьма не просто.
Молитесь приятель за приятеля. Прощайте друг другу. А все другое суета, без которой возможно прожить. Лишь это необходимо осознать.
Дай Всевышний вам разобраться и сделать выбор. Простите меня, родители, сестры и братья. С любовью о Господе, недостойный инок Трофим. Декабрь 28 дня 1992 года».
Призывы инока ходить в церковь не были тогда услышаны. Шел неудержимый рост стоимостей, и позицию инока Трофима в отношении «шмоток и жратвы» хозяйственные сибиряки оценили как нежизненную. То же самое было перед уходом в монастырь. И встрече о. Трофима с Всевышним предшествовал тяжелый духовный кризис.
Говорит мать Нина: «Раньше бабушка Зося сказала: „Лёня у тя вяселый какой!“ А сейчас мой сын был невесел. Сидит, как пациент, и наблюдает часами в одну точку. Не осознаю — получает, а всегда без денег. До тех пор пока заработную плат к себе несет, все взаймы пораздаст — да таким, кто отдавать не привык.
не забываю, он был на доходах в Забайкалье, а я полетела его посетить. Привезла гостинцев, а начальник общежития мне говорит: „Вот вы подарки привезли сыну, а у него же все похитят. К нему днем и ночью в окно лезут“. Лёня жил на первом этаже и был тогда на работе. Жду я сына и вижу: какой-то уголовник влез в окно в его помещение, съел, что было в тумбочке, и шарит по карманам. Тут Лёня с работы идет. на данный момент, думаю, совместно поймаем вора. А Лёня только потупился и говорит: „Значит, ему нужнее“. Да его же восемь раз обворовывали, причем иногда у него на глазах!
Волновалась я очень сильно за сына. Думаю-думаю, и не знаю, что делать. И надумала раз припугнуть. Приехал он с доходов с безлюдным карманом, а я говорю: „Из-за чего не трудишься?“ „Я тружусь“. „Кто трудится, тот получает. Вот заявлю в милицию — пускай удостоверятся в надежности: а трудишься ли ты, в случае если без копейки живешь?“ Ну, стращала так. А сын говорит: „Не ходи никуда, мама. Я желаю уехать и жить один“. Он и раньше довольно часто уезжал из дома, все отыскивая себе место на земле, но так как постоянно возвращался. А тут как уехал из дома во второй половине 80-ых годов XX века, так больше я его живым на земле не видела».
По словам Гены, брат уехал тогда на Алтай, вычитав в газете, что в Алтайском крае имеется райская равнина, где растут дивные яблони и разводят племенных лошадей. Тридцать три года собственной жизни он искал эдем на земле и, только получив Всевышнего, написал в письме большими буквами: «ОТЫСКАЛ!»
Как свершилось обращение Трофима, неизвестно. Но сразу после обращения он живет только Церковью и для Церкви — трудится на восстановлении храма в селе Шубенка, прислуживает в алтаре, просматривает и поет на клиросе в церкви города Бийска.
А дома мать нервничала — сын уехал и пропал. И внезапно позвонил из Бийска мамин брат: «Воображаете, иду мимо церкви, а отечественный Лёня в рясе стоит. Он сейчас священик!» Обращение шла, разумеется, о стихаре алтарника. Но семья была еще далекой от Церкви, в стихарях не разбиралась, а потому в ошеломлении обсуждали новость: прекрасно это либо не хорошо, что Лёня «священик»? Поразмыслив, сделали вывод, что священники — хорошие люди. А что в газетах их ругают, так кто же верит брехне.
Шло время. И в то время, когда Гена с Сашей выбрались, наконец, в Бийск, проведать брата, то бабушки в церкви им заявили, что он уехал из этого неизвестно куда.
Говорит брат о. Трофима Геннадий:«Мы искали брата. Еду я в один раз в Братске мимо храма и думаю: возможно, все священники связаны между собой. Зашел в церковь и говорю: „Батюшка, у нас брат пропал, и мы ищем его“. А папа Андрей отвечает: „Да-да, я знаю. Тут для вас посылка от брата. Он сейчас инок Трофим“. У меня тут волосы дыбом на голове поднялись…»
Так произошла встреча Геннадия с будущим духовником их семьи о. Андреем, настоятелем храма в честь преподобного Андрея Рублева. Инок Трофим присылал ко мне посылки с литературой и церковной утварью. А о. Андрей ездил в Оптину и с иноком Трофимом у них завязалась духовная сообщение.
Говорит мать Нина: «Сразу после убийства сына о. Андрей устроил при храме музей новомученика Трофима. Собрали его вещи, фотографии и пригласили нас на вечер памяти. Желали, дабы я выступила, а у меня ком в горле. Лишь чай прихлебываю, дабы слезы вовнутрь заглотить. А о. Андрей так прекрасно о Трофиме говорил…
От многих я слышу сейчас о нем. Вот имеется у нас в Братске учительница музыкальной школы Муза Юрьевна. Ездила она в Москву и поведала: „Сижу на вокзале, а рядом дама второй говорит, что ездила она в Оптину пустынь и исцелилась на могилке новомученика Трофима. „Да он же, — говорю я им, — отечественный, из Братска. Вот так как встреча!““»
В монастырь о. Трофим пришел в 36 лет, а всего прожил на земле 39 лет, 2 дней и 14 месяца. О возрасте инока оптинцы определили только по окончании его смерти и удивились: не может быть! Он был по-юношески стремителен и постоянно сиял таковой эйфорией, какая характерна только весьма молодым либо весьма радостным людям. Один человек кроме того сообщил о нем:
— Ну, какой он монах?
— Нет, монах, — начала доказывать ему девочка Наташа Попова. — Вон афонские монахи какие конкретно радостные. И о. Трофим легко радостный монах.
Новоначальные в ту пору старались быть очень важными, и предлоги для удивления «радостный монах» им давал сполна. Вот, к примеру, таковой случай. Четырехлетняя девочка Александра, выросшая при Оптиной, в один раз стояла в слезах у храма: мама на работе, детей в монастыре нет, и она плакала от одиночества.
— Чего киснешь? — задал вопрос ее Трофим.
— Имеется желаю.
— А, у меня варенье имеется.
Варенье девочка съела да и забыла о нем, но на долгое время запомнила, говоря с восхищением, как дядя Трофим с ней в прятки игрался.
Иным казалось, что жизнерадостность Трофима проистекает из его легкого характера: дескать, здоровье металлическое, силы избыток — вот и доволен всем человек. И только позднее выяснили, как же перемучился Трофим, пока не отыскал Всевышнего. Он был уже усталым путником, изнемогшим в отыскивании смысла жизни, в то время, когда ему открылся Господь. И отныне его жизнь была таким ликованием о Господе, что уже в Оптиной он сказал: «Да как же я раньше не знал о Господе? Я бы сходу ушел в монастырь».
«Всех нас Господь осыпает несчетными дарами, — сообщил на проповеди в Оптиной один иеромонах. — Но не подобны ли мы тем десяти евангельским прокаженным, из которых только один благодарил Господа за излечение?» Жизнь инока Трофима была весёлым благодарением Господу за Его великие Подарки: православную веру, особый Дар и монашество — Оптину пустынь. «Вот иные стремятся на Афон, в Дивеево либо в Киево-Печерскую Лавру, а для меня тут и Лавра, и Дивеево, и Афон», — сказал инок Трофим об Оптиной пустыни.
Вспоминает иеромонах Максим, в ту пору инок:«На Пасху 1993 года в храме было шумно от многолюдства, и я, не выдержав, ушел в алтарь. Инок Трофим пономарил в алтаре и, встретившись со мной, задал вопрос:
— А ты из-за чего тут?
— Молитва не идет, — пожаловался я.
— Радуйся! Тогда и молитва отправится».
Подсчитано, что слово «Радуйся!» употребляется в Новом Завете 365 раз — именно по числу дней в году. И ежедневно собственной жизни инок Трофим нес в себе это «Радуйся!»
Господь дал о. Трофиму всего 2 года 9 месяцев монастырской судьбы. Вот этапы ее. Он приехал в Оптину пустынь в августе 1990 года. В осеннюю пору того же года, на Казанскую, ему дали носить подрясник, а официально приняли в братию Великим постом 27 февраля 1991 года — в неделю Торжества Православия, на сутки праздника равноапостольного Кирилла, учителя словенского. Постриг в иночество произошел 25 сентября 1991 года на отдание праздника Рождества Пресвятой Богородицы с наречением имени в честь апостола Трофима.
Святой праведный Иоанн Кронштадтский сказал в свое время книгоношам, что распространение и издание православной литературы — это апостольское служение. И Господь не просто так дал о. Трофиму апостольское имя. Приятели довольно часто жертвовали ему деньги. «Я вначале отказывался, — сказал инок, — а позже осознал: Господь дает». На эти средства он брал православные книги и рассылал их по Сибири, а в эту пору в том месте было не приобрести ни Библии, ни Евангелия.
Главными послушаниями инока Трофима были: старший звонарь, тракторист и пономарь. Но прежде поведаем о послушаниях не основных и связанных с особенной любовью инока к драгоценному наследию и книгам святых Отцов.
Жития святых — Преподобный Алексий,человек Божий
