Ххо-хо! Отныне я начал чувствовать себя самым настоящим, заправским Робинзоном Крузо и Степаном Разиным в Жигулевских горах.
Почва — изумительная вещь, но на земле нужно строиться, нужно с толком организовать сельское хозяйство.
А на Каменке лишь почва, лесная горная глушь и никаких построек.
До тех пор пока что я поселился в ближайшей, в двух верстах от Каменки, деревне Шадрино и с упорным усердием взялся за постройку “судьбы на земле”: приобрел срубы для дома, бани, конюшен; приобрел лошадь, комплект и телегу земледельческих орудий.
Нанял плотников и в качестве “архитектора” сам руководил стройкой по собственным чертежам, и для первого опыта сделал баню так, как местные крестьяне не делают; у них бани тёмные, без печи, без предбанника, без трубы кроме того, а просто под камнями разжигают дрова, накаляя камни, дабы по окончании, поддавая воды, нагнать пару-жару.
И конюшни строил не по-крестьянски — с окнами, с вытяжными трубами, утепленные.
Очевидно, и дом по-культурному, — с эргономичными яркими помещениями, крутой крышей, но дом несложной, бревенчатый, и поставил его прямо в сосновом лесу, в полгоре, перед речкой, без всякой ограды.
Сам взялся за плуг — и это было новостью для крестьян, поскольку они пахали сохами.
Работы было неисчерпаемо.
Сам расчищал лес, планировал поля на многополье, копался с бревнами, обдумывал.
Топор не выходил из рук.
Отдыхал на охоте: глухари, рябчики, зайцы, тетерки, вальдшнепы, утки — вся эта роскошь жила под самым боком.
В этот самый момент же: куницы, лисицы, хорьки, белки. Время от времени оказались медведи.
Пахал, боронил; посеял пшеницу, ячмень, овес с клевером.
Поселился в новом доме.
Занялся литературой: начал писать роман «Стенька Разин» и опять взялся за стихи.
Трудился над картинами.
Рыбачил, просматривал, горел солнцем около.
Лето катилось кумачовым шаром юности.
По праздникам разгуливал с деревенскими ребятами, играл на гармонике с колокольцами.
Крестьяне шутили:
— Ты, Василий, распрекрасно играешься на гармошке, так что мы решили тебя выбрать в гос думу.
К сенокосу приехал ко мне гостить брат детства Алеша.
В то время, когда совместно косили, я убедил Алешу кинуть аптеку, где он был заместителем провизора, и сообща заняться Каменкой, но так, дабы мы полностью вели хозяйство сами, без батраков, как обычные крестьяне.
На этом и остановились, потому что оба обожали деревню, природу, рыбатство, охоту.
И обожали энергично трудиться.
На первых порах не очень-то легко было нам, интеллигентам, копаться с почвой, налаживать хозяйство, вникать в каждую мелочь, ну а все-таки не так долго осталось ждать ориентировались, привыкли, приземлились хорошо, с наслаждением.
Строили новую долю.
Пахло Робинзоном, детством, “землянкой”, сосновым радостью, разинскими стихами, сотворением мира.
Мы бегали, прыгали не меньше собственных любимых псов, а также лаяли от приливающих восхищений.
Жить в новом доме, дышать смоляной свежестью обструганного дерева, слышать в открытые окна сочное пенье птиц, видеть кирпичные стволы стройных сосен, чувствовать в гостях целое солнце (сутки продолжался двадцать два часа), радоваться каждой минуте судьбы, пребывать в неисчерпаемом энтузиазме — это ли не великолепие бытия!
Что еще нужно?
Ровно ничего, ни капли.
И без того чаша изобилия дней, насыщенных пройденными и пролетанными дорогами, переполнена.
На косяке моей библиотечной помещения висит просаленная, бывалая авиаторская каска — она одна может много поведать, как приехала из Парижа и что повидала, дабы успокоиться на Каменке, в лесной глуши.
Лишь покой от меня далек: думается, я день назад только появился по-настоящему и вот начинаю жить и познавать мудрость новорожденья.
И всю землю представляется таким же юным, новым, начинающим.
И такими же младенцами современности — мои приятели футуристы, с которыми сообщение металлической дружбы крепила на вечность будущие встречи и дела.
С чугунолитейным Давидом Бурлюком мы постоянно переписывались : он держал меня в полном курсе футуристического возрастающего перемещения, ожидал меня к осени в Москву, где сейчас получал образование школе ваяния и живописи, на Мясницкой.
Давид Бурлюк, как корабль на рейде, стоял на должности футуризма и ожидал отечественного приплытия для активного выхода в бой.
Он писал мне:
Anna Egoyan _ «Дым табачный …» . В.Маяковский
