Предпоследнее письмо

Марина, привет.

Мне до сих пор очень стыдно, но я не буду писать об этом тебе.

Я хочу написать тебе о работе.

Не бойся. Самое главное — побороть свой страх перед руководством. Это грустно, но больше ты не сможешь мило поболтать с коллегами. Вернее, ты — сможешь, но вот для них это пока что непосильная задача.

Когда-то давно меня вытащили из-за компьютера в тесной комнатушке и посадили на дорогое кресло руководителя. Мне было двадцать два. На самом деле, прошло всего шесть лет, но для меня первый год прошёл как десять. Сейчас я — руководитель со стажем, повергающий подчиненных в ужас. Фигурально.

У тебя всё пройдёт лучше, чем у меня. Спроси совета у того, кто тебя повысил — если он хороший человек, он поможет тебе. Придётся чётко разграничивать работу и друзей — это поначалу нелегко, но это очень важно, иначе ты не сможешь удержаться на новой должности надолго.

Хотел бы я сам напутствовать тебя, чтобы ты обошла те подводные камни, которые уже отметил на своей жизненной карте я!

Так что не бойся. Всё будет хорошо. Лучше наладь отношения с теми, кто с тобой наравне. Это звучит грубо, но теперь они — твои настоящие коллеги. Прости, если разочарую этими словами.

Когда рука перестанет так зверски ныть, напишу более подробно касательно тонкостей руководства.

У меня было что-то вроде сотрясения мозга, я не вдавался в подробности. Сейчас всё прошло, но моё лицо жёлтое — сходят синяки. Выгляжу очень брутально. Как алкаш, только более прилично одет.

Для нашей встречи я закажу столик в лучшем ресторане, где я когда-либо был.

Очень хочу увидеть тебя.

Трусливый и презирающий себя, но желающий поскорее встретиться со своей прекрасной незнакомкой,

Дима.

Я стояла на ступенях и не могла пошевелиться.

Больше всего мне хотелось зареветь в голос и убежать домой, накрыться одеялом и напиться.

— Дима?

Он поражённо смотрел на меня. В глазах его застыла печаль.

Кого ты хотел увидеть на месте загадочной Марины, чьего лица ты никогда не знал? Явно не дуру с работы, за которую пришлось отправлять письма, терпеть клиническую тупость и истеричность!

Как могут быть одним и тем же человеком двое таких разных людей?

Дмитрий Олегович, с каменным лицом гоняющий меня по городу с поручениями, повысивший меня исключительно из-за того, что на новой должности от меня стало меньше вреда, и мой Дима, человек, пишущий такие чувственные письма, человек, в которого я влюблена?!

Но мне-то точно ясно, что это была первая и последняя наша с Димой встреча.

Сейчас Дима перестанет смотреть на меня своими глазами — полными чувств и эмоций, в отличие от глаз-льдинок Дмитрия Олеговича, — и я уйду, развернусь и уйду прочь, навсегда, чтобы потом, случайно столкнувшись у кофе-аппарата мы вежливо извинялись друг перед другом и расходились в разные стороны, чтобы никогда больше не…

Я всхлипнула, физически ощущая, как теряю самообладание. Ноги разъезжались, и Дима — именно Дима, а не мой шеф, Дмитрий Олегович, — подскочил ко мне, придержав левой рукой.

— Марина, мне так жаль, прости, — отчаянно говорил он мне в ухо, обняв — чтобы не смотреть в глаза.

— Если бы я знала!.. — заплакала я, отталкивая его сумкой. Он охнул — и отпустил меня, держась за гипс. От осознания того, что я причинила боль моему Диме, мне стало ещё хуже.

— Это всё ты виноват! — кричала я ему в лицо, не владея собой.

— Марина… — его лицо страдальчески кривилось, но он ничего не говорил мне.

К чему лишние слова, когда и так всё ясно? Наша первая, такая долгожданная встреча разбила мне сердце, оставив рыдать над обломками несбывшегося! Но больше всего я была зла на саму себя, позволившую влюбиться.

— Нам надо поговорить, — сказал он, решительно хватая меня за руку и уводя в сторону высотного дома. Напротив, через два дома, стоит мой собственный!

Я не сопротивлялась, когда он затолкал меня сначала в лифт, а потом в квартиру.

Он усадил меня за стол и поставил передо мной кружку с кофе. Судя по запаху, влив туда хорошее количество коньяка, потом сел напротив — с точно такой же кружкой.

— Ты знал? — прохрипела я, шмыгая носом. — Почему ты не сказал?

— Я не знал.

Я не знала, была ли то правда, но решила просто поверить.

— Марина, — произнёс Дима с мрачно-торжественным лицом, которое точно принадлежало Дмитрию Олеговичу. — Мы в патовой ситуации. Я думаю, я — не тот, кого ты хотела бы увидеть. Скажу тебе честно, я… Я поражён. Я был слеп. Близорукий крот.

Я перестала плакать. Виной тому — слова Димы, или же коньяк…

Настал решительный момент объяснений.

— Я люблю тебя, — сказали мы одновременно.

Должно быть, у меня было такое же лицо — бесконечно удивленное, как у ребёнка, который обнаружил под ёлкой не набор фломастеров, а настоящую железную дорогу — только в миниатюре. Всё детство мечтала о такой…

— Что? — ошарашенно спросил Дима, явно не такого ожидавший.

Я всё больше узнавала в нём человека, который писал мне.

Нет, не Дмитрий Олегович был настоящим. Я переписывалась с Димой — тем самым, что сидел напротив меня, на чьём лице удивление всё больше походило на радость. С тем самым Димой, что каждое утро становился Дмитрием Олеговичем — потому что трудно в двадцать восемь лет быть начальником отдела, не изменив себя, — а каждый вечер вновь был тем человеком, которого я любила.

— Правда? — спросила я, шмыгая носом.

— А ты?

Два идиота.

Два влюбившихся идиота.

Наверное, нам будет нелегко… Поначалу.

Слишком долго я знала нелюдимого Дмитрия Олеговича, надзиравшего за каждым моим действием, уволившим столько нуждавшихся в работе людей — которые не смогли справиться со своими обязанностями.

Слишком долго Дима знал дуру-секретаршу, толком не научившуюся пользоваться факсом, путавшую даты, документы, людей, за которой надо было смотреть — и контролировать.

— Я уйду с работы, найду другое место, — сказала я, вставая из-за стола.

— Нет, это я уйду. Засиделся я там, пора уходить, — пробормотал Дима, поднимаясь вслед за мной.

— Куда ты уйдёшь? У тебя перспективы, карьера, — я сделала шаг к нему.

— А куда ты уйдёшь? Я же повысил тебя недавно, — он положил руку мне на талию.

— Давай потом решим, — улыбнулся он, и поцеловал меня.

Я уверена, больше мы не будем переписываться. Это было последнее письмо.

Теперь у нас есть нечто большее, чем письма.