Забегая вперед, поведаю еще одну историю недобитой единоличницы. Услышала я ее уже в неволе.
Я как-то не увидела, в то время, когда как раз привели Логинову в камеру. Соглашусь, первое чувство было скорее негативным: как возможно шутить и балагурить, в то время, когда за твоей спиной захлопнулась тюремная дверь и ты утратил свободу?
Но скоро я увидела, что ее бесшабашность не что иное, как маскировка: что-то в ее глазах выдавало затаенное, неисправимое горе. Сказать по душам возможно лишь с глазу на глаз, что достаточно затруднительно, в то время, когда в мелкую комнатушку втиснуто 12 человек! И все же она поведала мне собственную историю. Простую. И страшную – для того, кто еще через чур европеец и не привык к тому, что стало простым и согласится обычным, практически законным.
Вот ее рассказ:
«В школу мы не ходили, книг-газет не просматривали, и казалось нам, что в жизни все легко, все ясно: имеется почва – кормилица и мать отечественная; имеется хлебопашец – слуга и хозяин данной почвы. Не всходить солнцу с запада, не жить мужику без собственной почвы, которой он всю жизнь собственную посвятил и которая снабжала его всем, что было необходимо ему, его скотинке и семье его. Словом, все хозяйство. И внезапно – колхоз… Да чья же это выдумка?
Кто первый отправился в колхоз? Голь, пришлый люд – те, кто ни при каких обстоятельствах хозяином не был. И кому терять было нечего. За ними многие потянулись. Было это тогда, в то время, когда стали выселять и угонять невесть куда тех, кто показался влияниям странным.
– Лучше в колхоз, – рассуждали, – чем в нарымские болота!
Но это от нечистого возможно отчураться! А нам, крепким хозяевам, пощады не вышло.
Мой мужик с германской войны не возвратился. Жила я при сыне. Вот его-то, беднягу, и угнали в один раз ночью. Угнали с семьей – женой и тремя ребятами, а меня, сама не знаю из-за чего, покинули: живи как знаешь, лишь налог плати и поставки все справляй. А налоги, как снежный ком. Где тут выполнить было, дабы единоличник имел возможность уплатить налог! Необходимы были им единоличники как бы для острастки: вот, дескать, какая кара ожидает тех, кто своевременно не подчинился! В этот самый момент уж изощрялись! Откуда лишь выдумка у них бралась?
Погибнуть я желала. Да Всевышний смерти не давал… Казалось, хуже быть не имеет возможности. Ан не тут-то было! Филипповский пост уж к концу доходил – постучалась ко мне старая женщина нищенка с узлом в руках. Посмотрела я, да так замертво и упала… Сноха это моя из ссылки к себе добрела. С дитем – дочкой Надей. Не столько с ее слов – сказать она почитай что и не имела возможности, лишь зубами лязгала, – а все же осознала я, что сын и оба внука в том месте, в тех болотах. Ох, Господи, пошто наказываешь? Так и не оклемалась сноха. Да с чего бы ей было поправиться? Изба нетоплена. Не то что хлеба – картошки, и той не было!
Другими словами была у меня картошка. Двор я перекопала, глазки всю зиму собирала – с картошки донышко и вершок срезала, золой пересыпала – для семян. Так значит, была картошка. В осеннюю пору, как я ее выкопала, должна была колхозному правлению дать их долю – три кучи, а четвертую – себе.
Я поделила:
– Приходите, выбирайте! Я вашу долю вам снесу, а тогда и собственную приберу.
В противном случае не имею я права ее трогать, ни Боже мой! Так нет, не выбирают! Я что ни сутки плачу:
– Разрешите хоть в горницу перетащить!
– Нет! Не смеешь трогать!
Ударили морозы – перемерзла вся картошка. Тогда и говорят:
– Приобрети три кучи хорошей картошки и сдай. Мороженая нам не нужна!
И что ты думаешь? Приобрела, дала… Все, что в сундуке было, кроме того смертную сорочку и ту реализовала, дабы расплатиться за картоху. А тут потеплело. Картошка размерзлась, потекла, прокисла и протухла. Тем и питалась. И не одна – овечку держала и трех куриц.
Да, не дожила до весны сноха, по окончании Крещенья умерла. Осталась я с внучкой Надюшей. Уж как я жалела сиротинку! Больше жизни ее обожала. Такая она нежная да приятная, словно бы самим Всевышним мне на утешение. Как ее живой сноха донесла? Как она выжила – без хлеба, без молока? На одной гнилой картошке, да иногда яичко.
Но перезимовали. Оягнилась овечка, куры мчаться стали. Крапива юная отправилась. Сварю крапивы, натолку с картошкой (зимний период, пока она еще мерзлая была, я ее варила, чистила и сушила; дров не было, так я по межам бурьян разламывала, им и топила!), Надюше яичко добавлю.
Расцвела сиротка, что вешний цвет! Румяная да голубоглазая – вся в отца удалась! Волосенки что колечки золотые! Смотришь – не наглядишься! Но недолго мы радовались. По окончании Пасхи уже пришли изверги. Забрали овечку и двух кур. Третья каким-то чудесным образом сохранилась – недоглядели! Ох, горе-горькое!
Огород я вскопала, да посадить было нечего: мерзлая картошка ростков не дает. Думала я, променяю овечку на семенную картошку. Лишь обстричь бы ее до того – Надюше носочки вывязать иль еще чего…
Таковой сифилитик лучше здорового контрреволюционера-Оптимистическая катастрофа
