(перевод с английского Ингвалла Волшебника)
Началось это в дни короля Эльдариона, сына того самого Элессара, столь прославленного в историях. Сто пять лет пролетело со дня падения Тёмной Башни и мало кто в Гондоре интересовался рассказами о тех временах, не смотря на то, что и живы еще были немногие, те, кто не забывал тень и Войну Кольца, кинутую ею на их раннее детство. Таким был ветхий Борлас из Пенардуина. Он приходился младшим сыном Берегонду, первому Капитану Гвардии князя Фарамира, переехавшему совместно со своим господином из Города в Эмин Арнен.
— Воистину глубоки корни Зла, — сказал Борлас, — и могуч их тёмный сок. Это дерево не повалишь. Руби его, кромсай какое количество желаешь, а оно все равно выпустит росточки, вот лишь отвернись! Нет, кроме того на Пиру Лесорубов не должно вывешивать топор на стену!
— Ты очевидно вычисляешь, что изрек что-то умное, — сообщил Саэлон, — вон и головой киваешь, и голос у тебя безрадостный. Так о чем же ты говоришь? Живешь ты хорошо, по крайней мере, для для того чтобы пожилого домоседа. Где вырос росток этого твоего тёмного дерева? В саду у тебя?
Борлас поднял взор и внезапно, пристально взглянуть на Саэлона, поразмыслил: а что если у парня, в большинстве случаев радостного и довольно часто насмешливого, на уме больше, чем видно на лице? Борласу не хотелось с ним откровенничать, но, озабоченный думой, он обратился скорее к самому себе, чем к собеседнику. Саэлон не посмотрел в ответ. Он негромко что-то мурлыкал про себя, вырезая острым перочинным ножиком свисток из ивовой ветки.
Двое сидели меж деревьями около крутого восточного берега Андуина, в том месте, где он протекал у подножия Арненских холмов. Это и в самом деле был сад Борласа, и его домик, сложенный из серых камней, был видимым через ветви на склоне бугра, обращенном к западу. Борлас посмотрел на деревья и реку с их пышной июньской листвой, перевел глаза на далекие, проступающие в предвечернем зареве башни Города. Нет, — промолвил он задумчиво, — не в моем саду.
— Тогда что же тебе неймется? — задал вопрос Саэлон. — В случае если у человека имеется приличный сад с прочными стенками, у него имеется все, что необходимо для счастья. — Он помолчал. — До тех пор пока, само собой разумеется, у него имеется силы править своим владением. А в то время, когда они иссякают, то что тревожиться о меньших бедах? Тогда приходится распрощаться с садом и покинуть вторых полоть сорняки.
Борлас набрался воздуха, но не ответил, и Саэлон продолжал:
— Но имеется, само собой разумеется, и такие, что ни при каких обстоятельствах не бывают спокойны, и до самой смерти сами себя мучают, и переживают за соседей, за державу и Город, и целый белый свет. Ты, например, из них, мастер Борлас, и всегда был, сколько я тебя не забываю. Как в первоначальный раз, в то время, когда ты поймал меня в собственной роще — и не оставил в покое; ни меня не выпорол, ни стен собственных не надстроил. Нет, ты горевал и желал меня перевоспитать. Ты завел меня в дом и прочёл нотацию.
Я прекрасно не забываю. Орочьи проделки — сказал ты снова и снова. Красть спелые фрукты — это легко ребячья забава, если ты голоден либо твой папа все тебе спускает с рук. Но рвать зеленые яблоки, швыряться ими и разламывать ветки! Это орочья забава. Как ты, паренек, дошел до этого?
Орочьи проделки! Я был весьма обозлен этим, мастер Борлас, и через чур горд, дабы отвечать, не смотря на то, что на языке у меня так и крутился не добрый, детский ответ: В случае если нельзя воровать яблоки для еды, их нельзя воровать и для игры, но одно не хуже другого. Не поминай орочьи проказы, не то возьмёшь их по-настоящему!
Это, мастер Борлас, было неточностью. По причине того, что, хоть я и слышал про орков и их дела, я до тех пор не интересовался ими. Ты меня обратил к ним. Я перерос небольшое воровство (папа мой мне не все спускал с рук), но орков я не забыл. Я обучился неприязни и продолжительно думал о сладостной мести. Мы с приятелями игрались в орков, и я время от времени думал: Не созвать ли мне собственную ватагу и не порубить ли все его деревья? Тут-то он и примет решение, что орки возвратились. Но это все было в далеком прошлом… — улыбнувшись, он закончил.
Борлас был ошеломлен. Сейчас он не откровенничал, напротив, слушал чужие откровения. И в голосе парня звучала какая-то плохая нотка, наводящая на идея о том, что где-то глубоко, на уровне тёмных древесных корней, в нем до сих пор таилась детская озлобленность. И это в сердце Саэлона, приятеля его сына, юноши, что был так хорош к нему в конце одиночества! Как бы то ни было, старик решил ни при каких обстоятельствах больше не думать при нем вслух.
— Увы, — сообщил он. — все мы ошибаемся. Я не претендую на мудрость, парень — не считая разве той, что невольно приходит с годами. А она информирует мне неприятную правду о том, что те, кто желает как лучше, порою приносят большое количество больше вреда, чем те, кому все равно. Я жалею сейчас о собственных словах, в случае если в самом деле они разбудили неприязнь в твоем сердце. Не смотря на то, что я все равно считаю их честными. Может, я сказал их не вовремя, но я был прав. Кроме того мальчишка обязан осознавать, что плод — это плод, и лишь поспевая, делается сам собою; и если ты срываешь его незрелым, ты поступаешь хуже, чем если бы похитил его у садовника: ты воруешь его у мира, ты мешаешь тому, дабы произошло благо. Те, кто так делает, становятся рядом со всяким злом, с жухлынью и потравой, и плохим поветрием. И без того поступали орки.
— И люди совершенно верно так же, — возразил Саэлон. — Нет, я не только о дикарях, либо тех, кто рос под Тенью, как в большинстве случаев выражаются. Я обо всех людях. Я не стану сейчас портить незрелые плоды, но лишь вследствие того что мне нет никакой корысти в зеленых яблоках, а не по твоим возвышенным обстоятельствам, мастер Борлас. А от твоих рассуждений право, столько же толку, как от яблока, пролежавшего через чур продолжительно в чулане. Для деревьев все люди — орки. Что, люди задают вопросы у дерева, выполнило ли оно все предначертанное ему в жизни, перед тем как срубить его? Для чего угодно: распахать освободившееся место, для досок либо дров, в противном случае и просто дабы открыть вид получше! Если бы деревьям дали делать выводы, поставили бы они людей выше орков? Либо кроме того выше жухлыни и потравы? Из-за чего у людей больше прав питаться их соками, чем у жухлыни?
— Человек, — отвечал Борлас, — что растит дерево и бережет его от жухлыни и всяческих вредителей, не поступает, как орк либо жук-древоточец. Если он ест его плоды, он не делает вреда, потому что дерево приносит плодов значительно больше, чем ему необходимо для продолжения рода.
— Пускай тогда ест плоды либо играется с ними, — сообщил Саэлон, — Но я сказал об убийстве, о сжигании и вырубании, и по какому праву люди так поступают с деревьями.
— Не так, — не дал согласие Борлас. — Ты сказал о суждениях деревьев. Но деревья — не судьи. Дети Единого обладают миром, и мое суждение, которое я выношу по праву того, что принадлежу к Детям, ты уже слышал. Зла не было в предначальной Теме мира; оно вошло лишь с диссонансом Мелькора. Люди не пришли с диссонансом, люди показались позже, в теме, принадлежавшей самому Эру, и исходя из этого зовутся Его детьми. Исходя из этого все, что имеется в Теме — для них и во благо их, и всем они смогут пользоваться, без расточительства и гордыни, но с почтением.
В случае если кроме того самому мелкому из детей лесоруба станет холодно, то самое могучее дерево, срубленное, дабы обогреть его, не обижено. Его только просят дать собственную плоть для огня. Но ребенок не должен обижать дерево для забавы либо от злобы, сдирать с него кору либо разламывать ветки. Да и хороший хозяин сожжет вначале бурелом либо сухостой, и не срубит молодого деревца легко для того, дабы поиграть с топором. Вот это — по-орочьи.
Но, как я и сообщил, глубоки яд и корни Зла попадает в нас издали, исходя из этого имеется люди, что делают подобные вещи — временами, и тогда воистину преобразовываются в слуг Мелькора. Но орки поступали так неизменно, и вредили с удовольствием, вредили всем и всему, чему имели возможность, и останавливал их лишь недочёт сил, а вовсе не милосердие и не осторожность. Но хватит, мы уж поболтали об этом достаточно.
— Как же? — встрепенулся Саэлон. — Мы и не начинали. Ты не обо мне думал, в то время, когда отыскал в памяти про тёмное дерево, не о яблоках и яблонях. О чем ты думал, мастер Борлас, я могу додуматься. У меня же имеется и глаза, и уши, мастер, и я кое-что соображаю.
Его голос затих, практически перекрываемый неожиданным холодным ветром, прошумевшим в ветвях, за которыми садилось за Миндоллуин солнце.
— Ты же слышал это имя? — выдохнул Саэлон, — Херумор?
Борлас уставился на него с страхом и изумлением. Он пошевелил губами, пробуя заговорить, но не издал тишина.
— Я вижу, слышал, — заключил Саэлон. — И удивляешься, что я также слышал о нем. Но я-то удивлен еще больше, что до тебя дошло это имя. По причине того, что я, как я уже сказал, имею глаза и уши, а твои-то уже далеко не так хороши. Да и все это прячется со всей вероятной хитростью.
— Чьей хитростью? — внезапно быстро задал вопрос Борлас. Пускай глаза его и начинали сдавать и тускнеть, сейчас они блистали бешенством.
— Ну как же, тех, кто отозвался на зов этого имени, — невозмутимо отвечал Саэлон. — До тех пор пока их мало, не хватает, дабы противостоять силе Гондора, но число их растет. Обиженных со смертью Великого Короля прибавилось, да и народ стал посмeлее.
— Я так и додумался, — кивнул Борлас, — и вот эта дума и холодит мне сердце. В случае если кроме того у человека имеется сад с прочными стенками, для спокойствия и мира этого не хватает. Имеется неприятели, которых эти стенки не остановят, поскольку данный сад — всего лишь часть сильной, надёжной страны. Вот где настоящая защита. Но что это за зов? Что они желают сделать? — вскричал он, хватая парня за колено.
— Сперва я тебе задам вопрос, — сообщил Саэлон и взглянуть на старика испытующе. — Как ты, сидя в собственном Эмин Арнене и редко выбираясь кроме того в Город, определил об этом имени? Кто тебе нашептал его?
Борлас опустил голову и сжал ладони коленями. Какое-то время он молчал, позже снова посмотрел прямо. Лицо его ожесточилось, а в глазах просвечивала подозрительность.
— Я на данный вопрос не отвечу, Саэлон, — сообщил он, — , пока ты мне не ответишь на мой вопрос. Сообщи-ка мне, — медлительно сказал он, — ты не из тех ли, кто отозвался на зов?
Необычная ухмылка мелькнула в уголках рта парня.
— Наступление — лучшая защита, — промолвил он, — так уверяют воеводы, но в то время, когда обе стороны применяют эту тактику, битва направляться весьма скоро. Так я тебя опережу. Я не отвечу тебе, мастер Борлас, пока ты мне не сообщишь: ты из отозвавшихся, либо нет?
— Да как ты можешь так думать? — вскрикнул Борлас.
— А как ты так можешь думать? — задал вопрос Саэлон.
— Я? — удивился Борлас, — Разве все мои речи не дают тебе ответа?
— Ну, а я? — парировал Саэлон, — из-за чего мои слова заставляют тебя сомневаться? Вследствие того что я защищал мелкого мальчика, кинувшего в друга зеленым яблоком, от клейма орк? Либо вследствие того что я сказал о страданиях деревьев от людей?
Неразумно, мастер Борлас, делать выводы о человеке по словам, сообщённым им на протяжении спора. Может, он их сообщил, дабы тебя подзадорить? Возражения смогут быть наглыми, но все же они лучше тщетных повторений! Я думаю, многие из тех, о ком мы говорим, в таких же праздничных и высоких словах с почтением рассуждали бы о Великой Теме и других вещах — в твоем присутствии.
Ну, кто будет отвечать первым?
— По ветхим обычаям, это был бы младший, — промолвил Борлас, — а при беседе двух равных — тот, кого задали вопрос первым. И без того и без того отвечать тебе.
Саэлон улыбнулся.
— Прекрасно, — сообщил он, — посмотрим: первым твоим вопросом было: Что это за зов? Что они желают сделать? Неужто с знаниями и твоим возрастом ты не видишь ответа в прошлом? Я молод и не столь учен. Но если ты и в самом деле желаешь знать, я проясню тебе, о чем говорят невнятные слухи.
Он встал. Солнце опустилось за горы: тени сгущались. Западная стенки дома Борласа еще была озарена желтым, но река внизу уже потемнела. Он посмотрел на небо, а позже вниз, на Андуин.
— Вечер ясный, — сообщил он, — но ветер изменяется к востоку. Ночью луну скроют облака.
— Ну и что? — задал вопрос Борлас, поеживаясь от вечернего холода. — Помимо этого, что мне, старику, лучше бы зайти вовнутрь, дабы ветхие кости не ныли от холода? — он поднялся и направился по тропинке к дому, сделав вывод, что парень договорил.
Но Саэлон догнал его и прикоснулся за локоть.
— Нет, я к тому, что тебе, старику, лучше бы одеться потеплее этой ночью, — сообщил он, — в случае если, само собой разумеется, ты желаешь определить больше. В случае если так, то в наше время ночью мы кое-куда сходим. Встретимся у твоей восточной калитки. По крайней мере я в том месте буду, а ты выходи, в случае если захочешь, когда всецело стемнеет. Я буду одет во все тёмное, и каждый, кто захочет идти со мной, обязан одеться так же. До свидания, мастер Борлас! Поразмысли обо всем этом, пока светло.
С этими словами Саэлон поклонился и, развернувшись, зашагал по второй тропинке, той, что бежала на протяжении крутого берега, к северу, где был дом его отца. Его окончательные слова все еще звучали в ушах Борласа, в то время, когда он провалился сквозь землю за поворотом.
В то время, когда он ушел, Борлас некое время стоял без движений, прикрыв глаза и прислонившись лбом к прохладной коре дерева, росшего рядом с тропинкой. Так, стоя, он задумался, роясь в собственной памяти в отыскивании того, с чего началась эта необычная и тревожная беседа. Что делать с наступлением ночи, он еще не решил.
У него не было легко на душе с весны, не смотря на то, что телом для собственных лет он был здоров и крепок. Возраст переносить было намного легче, чем одиночество. С того времени, как его сын, Берелах, опять ушел в плавание в первых числах Апреля — он служил во Флоте и по сей день жил где-то под Пеларгиром, ближе к месту работы, — Саэлон был весьма внимателен к Борласу, в то время, когда бывал дома. Сейчас он большое количество где странствовал по своим делам. Борлас не был уверен, чем как раз занимался юный человек, но знал, что в числе другого, тот торговал лесом. Со всех сторон королевства он приносил новости собственному ветхому приятелю. Либо ветхому отцу приятеля; они с Берелахом были одно время неразлучными товарищами, не смотря на то, что на данный момент виделись нечасто.
Да, вот оно что, — сообщил про себя Борлас. — Я говорил Саэлону про Пеларгир, приводя слова Берелаха. Где-то в том месте, около Этира были какие-то неприятности: провалилось сквозь землю пара моряков и маленькая посудина, принадлежавшая Флоту. Согласно точки зрения Берелаха, ничего ужасного. Пораспустились за время мира, — сообщил он унтер-офицерским тоном. — Ушли в море по каким-то своим делам, возможно, — может, к приятелям в какой-то западной гавани, без разрешения и без лоцмана, и утопли. В том направлении им и дорога. Совсем в наши дни настоящие моряки перевелись — рыбу ловить удачнее стало. Ну, хоть все усекли, что западные берега не для неумех.
Вот и все. Но я поведал это Саэлону и задал вопрос, не слыхал ли и он о чем-то подобном на юге. Да, — ответил он, — слыхал. Немногих удовлетворила официальная версия. Пропавшие не были неумехами; это были сыновья рыбаков. И бурь у тех берегов в далеком прошлом не бывало.
Услышав эти слова Саэлона, Борлас нежданно отыскал в памяти о вторых слухах, слухах, о которых сказал Отрондир. Это он употребил слово потрава. И тогда, наполовину про себя, Борлас и помянул Тёмное Дерево.
Он открыл глаза и совершил рукой по стволу дерева, на которое опирался, поднимая голову и глядя на его листья, чёрные на фоне вечернего неба. Через ветви светила звезда. Он опять негромко заговорил, как бы обращаясь к дереву.
— Ну так что же сейчас делать? Ясно, что Саэлон тут замешан. Но так ли это светло? В словах его звучала насмешка, насмешка над упорядоченной людской судьбой. На прямой вопрос не стал отвечать! Наряжаться в тёмное! И все же — для чего меня приглашать с собой? Обратить старика Борласа? Безтолку. И пробовать безтолку; кроме того сохранять надежду смешно обратить ко злу человека, что не забывает Давешнее Зло, каким бы давешним оно ни было. Да и успех был бы ненужен — старик Борлас уже больше ни на что не годится. Может, Саэлон поиграть в разведчиков, разузнать, что кроется за слухами? А тёмное — чтобы никто не увидел… Но опять-таки, какой от меня прок в разведке? Лучше, дабы я не торчал на дороге.
При этих словах сердце Борласа похолодело. Убрать его с дороги — может, так? Заманят куда-нибудь, а позже он провалится сквозь землю, как те рыбаки? Пригласили-то его лишь тогда, в то время, когда он согласился, что слышал слухи и знает имя. И заявил о собственной враждебности.
С данной мыслью Борлас решился. Ночью он, одетый во все тёмное, поднимется у восточной калитки. Ему кинули вызов, и он данный вызов примет. Он с силой ударил по стволу ладонью.
— Нет, Нелдор, — сообщил он, — я не выжил от старости из ума. Легко смерть и без того неподалеку. В случае если я проиграю, то не утрачу большое количество.
Он распрямил пояснице, поднял голову и зашагал вверх по тропинке, медлительно, но правильно. Переступая порог, он внезапно поразмыслил: Может, я для этого и дожил до сих пор? Дабы был кто-то, живой и в здравом уме, кто не забывает, что было до Великого Мира. Запах помнится продолжительно. Я думаю, я смогу и учуять, и определить старое Зло.
Входная дверь была открыта, но в доме за ней было мрачно. Не было слышно привычных вечерних звуков; лишь тишина, мертвая тишина. Мало удивившись, он вошел вовнутрь. Позвал слугу, но ответа не взял. Борлас остановился среди узкого, тянувшегося через целый дом коридора, и ему показалось, что он окутан чернотой, и от сумерек окружающего мира не осталось ни проблеска. Внезапно он почуял его, так ему казалось, не смотря на то, что пришло оно как будто бы изнутри, наружу, в том направлении, где он имел возможность его почувствовать; он учуял и определил старое Зло.
******************************************
На этом кончаются оба манускрипта Новой Тени, и мы ни при каких обстоятельствах уже не определим, ни что отыскал Борлас в собственном чёрном и негромком доме, ни какую роль сыграл в этом Саэлон, ни каковы были его подлинные намерения. Преданий о днях Королевского Мира не будет, сообщил мой папа, и закинул начатый им рассказ: Я имел возможность бы написать боевик об этом заговоре, его ниспровержении и обнаружении, но ничего больше. Не следует труда. Но, это был бы очень превосходный боевик. Возможно пожалеть, что он ни при каких обстоятельствах не был написан. Но быть может, обстоятельством оставления работы явилось не только это, либо, скорее, папа мой имел в виду, что вся огромная структура, обрисованная им в произведениях и разных формах, пришла к логическому финишу с Падением Саурона. Как он писал (Кольцо Моргота, стр. 404): Саурон явился проблемой, с которой люди в итоге должны были разделаться: первой концентрацией Зла в одной точке, с которой им было нужно сразиться, и последней таковой точкой в мифологической, персонализованной, но нечеловеческой форме
Кристофер Толкиен
Примечания переводчика:
Не дописав собственного боевика, Доктор наук дал обстановку, продемонстрированную им в Новой Тени, на откуп нам, толкиенистам. Кто посрамит Перумова? Не смотря на то, что, если судить по этим нескольким страницам, где-то в чем-то прав и Перумов. Перенести воздействие из Гондора в Арнор и заменить Херумора на Эарнила — достаточно похоже. Необходимо отметить следующее: через 100 с чем-то лет по окончании Падения Саурона (правильная дата в различных манускриптах колеблется между 100 и 120 годами, кое-где не совпадая с датой смерти Арагорна) орки превратились в легенду, т.е. или были истреблены все до единого, или куда-то переселились. Применение Борласом имени Мелькор весьма необычно, т.к. в Сильмариллионе указано, что в Средиземье его так не кликали.
А что отыскал Борлас в собственном чёрном и негромком доме, какую роль сыграл в этом Саэлон, каковы были его подлинные намерения — может, об этом мы когда-нибудь и определим…
Текст опубликован с разрешения переводчика.
СТАЛКЕР: ТЕНЬ ВОНЮЧКИ. НОВАЯ ВЕРСИЯ
