«Кто думал-гадал, что Москве царством быти, и кто же знал, что Москве страной слыти?» — голос неподдельного удивления слышится в этом вопросе безвестного повествователя. Он писал произведение о зачале Москвы, захудалого боярского села, ставшего к его времени, столетия четыре с половиной спустя, столицей широкого страны. А тогда, в середине века XII-го, всего лишь, по его же словам, «находились на Москве-реке села красные боярина хорошего Кучка Степана Ивановича». Сказание это, необычным былинным ладом, отразило событие, для истории Руси очень большое, знаменательное, важное.
Князь владимирский Александр Ярославич Невский перед смертью поделил собственные владения между сыновьями. Старшие из них, Андрей и Дмитрий Александровичи, насмерть схлестнулись в борьбе за владимирский стол, дававший первенство во всей Руси. Младшему же, Даниилу Александровичу, досталась та самая захолустная Москва с округой на западном пограничье Владимиро-Суздальской почвы. Заботу об ее устройстве, упрочнении, превращении фактически в город, правильнее — город, взял на себя пращур Даниила — князь, тогда еще — суздальский, Юрий Владимирович Долгорукий.
Столичные места в те времена — перепуток по дороге из суздальских к черниговским и киевским почвам. Память об их начальном обладателе еще долго хранили столичные старожилы — территорию по Сретенке и Лубянке они кликали Кучковым полем. Сначала в Москве сидели, переменяясь, различные князья, младшие сыновья суздальско-ростовских, владимирских князей. Как и многие городки и другие города, Москву опустошили солдаты Батыя. И позднее в ней не всегда кроме того бывал князь-правитель: до того она, возможно, захирела. Только с 1270-х годов, с возникновением Даниила, Москва — фактически стольный град не смотря на то, что и маленького, но все-таки княжества. Его правитель стал основателем столичной семействе Даниловичей.
Необъяснимость, загадочность судьбы Москвы, вправду, приводит к удивлению. В действительности, в те времена и до них блистали на политическом небосклоне Ростов и Суздаль, на смену которым пришел Владимир-на-Клязьме, оба Новгорода и Псков, Смоленск и Тверь, Муром и Рязань. Одни из них задолго до Москвы вступили в схватку за первенство; другие, как Смоленск и более западные почвы, попали в орбиту влияния Литовского страны; третьи, став не княжествами, а республиками (Новгород Великий и Псков), находились «особно» в отношениях с «Низом», как они именовали почвы владимиро-суздальские.
бесперспективное в видах на высшую власть в Киевской Руси, преобладание над сонмом вторых князей, значительно более сильных и влиятельных. Но событие это, напротив, подстегивало, вдохновляло столичных правителей, начиная с Даниила. Их дальновидные расчёты и честолюбие, естественные для любого из собратьев, прикрывались изворотливостью и хитростью, коварством и терпением. Ключевский, не скрывавший иронии довольно посредственности и мелкого скопидомства столичных князей, недооценивает все же их политические свойства, волю. Но, дадим должное умному историку, — он в итоге признавал и объективные базы их успехов и устремлений, и ответственные их последствия для судеб Руси.
Столичные места незаметно, но достаточно скоро стали центром притяжения народных сил уже по собственному расположению. Ее широкие лесные дебри, реки и речушки давали людям из мест, лежавших к юго востоку и-востоку, возможность скрыться от ордынских «ратей». Они заводили пашню на полянах, чистили лес, ставили починки. Вот один из примеров: боярин Кирилл, неоднократно испытавший, как и все ростовские обитатели, разорительные набеги ордынцев, к тому же ездивший со своим князем в саму Орду с богатыми дарами, вконец охудал, решил перебраться с домочадцами в глухие леса, к городу Радонежу. Тут принял постриг сын его Варфоломей, жил с полтора десятка лет рядом с лесными животными в дебрях. Но, как подмечает биограф монаха, ставшего потом известным Сергием Радонежским, в местах этих, нежилых и нехоженых, откуда-то оказались крестьяне, рубили лес, ставили деревни, заводили хозяйство; другими словами, — «исказили пустыню». То же происходило во всей округе, ближней и дальней. Ко мне шли со всех сторон, кроме того с юго-запада, из Чернигова, Волыни и Киева.
В районе Москвы скрещивались пути водные и сухопутные. Они шли во все стороны к верховьям Днепра и Волги, к Оке и Волге. Располагаясь в центре Волжско-Окского междуречья, соседние земли и Москва вбирали в себя, смешивали разнородные этносы — славянский, балто-литовский, угро-финский, тюркский, стали ядром района вызревания русском народности.
Столичные князья умело применяли и труд все возраставшего населения, и эргономичные торговые дороги (то и второе давало большие доходы), и относительную безопасность от Орды, которая довольно часто громила места рязанские и нижегородские, владимирские и суздальские, но до столичных доходили только иногда. Летописи информируют о хищнических и храбрых действиях столичных князей. Михаил Ярославич Хоробрит, брат Невского, нежданно набросился на князя владимирского Святослава, собственного дядю, отнять у него престола (1248). Так же поступает Даниил Александрович с рязанским князем Константином — «некоей хитростью» (обманом) отхватил у него Коломну (1300), в устье Москвы-реки, при впадении ее в Оку. Это был большой успех. А сын его, Юрий Данилович, овладел Можайском, пленив его князя (1303). В итоге Москва-река от истоков до устья вошла в его удел. Иван Дмитриевич, князь переяславль-залесский, умирая, передал собственный удел Даниилу, что сумел завоевать дружбу племянника, внука Невского.
Второй сын Даниила Иван Калита продолжил дело брата и отца. В начале его правления Столичное княжество не было возможности назвать громадным — пять десятков с лишним сельских волостей, четыре десятка дворцовых сел да пара городов с уездами: кроме Москвы, Можайска и Коломны, еще Серпухов, Руза, Звенигород, Переяславль и Радонеж-Залесский. Но, имея средства, и большие, Калита прикупает почвы, например, Углич, Белозерск и Галич с их округами. Не гнушается и деревнями, сёлами в уделах князей-соседей. Его преемники прибавляют к ним новые «примыслы» — Боровск и Верею, Медынь и Волоколамск, Стародуб-на-Клязьме и Дмитров, Муром и Тарусу и т.д. Переходили в их руки целые княжества (Нижегородское, к примеру, при сыне Донского), десятки сел и сёл.
Приобретения, захваты, дарения увеличивали столичные владения и, что не менее важно, приближали их к почвам князей-соперников, окружали их с различных сторон. Тверских, рязанских, ярославских владетелей уже тогда, разумеется, бросало в дрожь от недобрых предчувствий. Кое-какие из них, уроженцы того же родового гнезда, что и столичные Даниловичи, не могли мириться, думая о будущем, с участью столичных подручников.
ДМИТРИЙ БАЛАШОВ. МЛАДШИЙ СЫН (ГЛАВЫ 01-05)
