Прокофьев н.и. хожение: путешествие и литературный жанр // книга хожений. записки русских путешественников xi-xv вв. м., 1984. с.5-20.

В литературе Древней Руси были широко распространены произведения о реально-исторических событиях. Эти произведения отличались стремлением повествователя точно описывать события, участником или свидетелем которых он был. Такие эпические повествовательные произведения по содержанию и формальным признакам можно назвать, опираясь на нынешние жанровые определения, очерковыми. Ведущее место среди них принадлежало запискам о путешествиях, их называли в древности «хожениями» («хождениями»), «путниками», «странниками», «паломниками», «посольствами», «скасками».

Путевые записки — хожения пользовались в Древней Руси особой популярностью. Они переходили от одного поколения к другому в рукописных сборниках, их с интересом читали в княжеских теремах и в домах посадских людей, в монастырских кольях и боярских покоях. Об их былой популярности говорит дошедшее до нас большое количество как самих произведений этого жанра, так и их списков, составленных в различных сословиях феодальной Руси. В сокровищнице русской литературы XI— XVII веков насчитывается более 70 различных хожений, среди них около 50 оригинально-исторических и более 20 переводных и легендарно-апокрифических. Некоторые хожения сохранились и десятках и даже сотнях списков. Самым популярным, по-видимому, было «Хожение Трифона Коробейникова», дошедшее до нас но многих сотнях списков XVII—XVIII веков. Известно более 150 списков «Хожения игумена Даниила». В картотеке академики Н. К. Никольского, посвященной древнерусскому рукописному наследию и хранящейся в Государственной библиотеке Академии наук СССР, значится 750 карточек хожений.

Несмотря на то, что произведения этого жанра принадлежали некогда к числу весьма распространенных, а часть из них ныне составляют законную гордость нашей древней письменности как памятники литературы мирового значения, этот вид древнерусской литературы остается мало известным советскому читателю.

Хожение как особая литературная форма, как жанр сложилось уже на заре русской письменности — в самом начале XII века. Свидетельство этому «Хожеиие игумена Даниила», созданное почти одновременно с ранней русской летописью (сводом) — «Повестью временных лет». Однако русские люди стали путешествовать много раньше, и путевые записки, надо полагать, велись и в X—XI веках. Хорошо известно, например, знаменитое путешествие княгини Ольги в Константинополь (957 г.), о чем рассказано в ранних летописях. Будущий основатель и игумен Киево-Печерского монастыря Антоний еще в молодые годы (середина XI в.) ездил дважды в Царьград и Афон. Сын знаменитого боярина Яна Вышаты, Варлаам, в 1062 г. совершил путешествие на Ближний Восток. Иоанн Полоцкий, ритор и врач великого князя Владимира I, ездил по разным странам с целью изучения различных религий. Не он ли составил первоначальный текст о путешествии к волжским болгарам, «немцам» и грекам и об их верах, который впоследствии вошел в состав «Повести временных лет»? В правилах церковных митрополита Киевского Иоанна (XI в.) указывается, что русские купцы ездили к «поганым» «купли ради»(1). Одним словом, в Древней Руси хорошо были известны пути на Ближний и Средний Восток, в Закавказье, в страны Европы, в Среднюю Азию, на Каспий и на Урал. Об этих вполне реальных путях говорится уже в ранней летописной легенде — описании путешествия апостола Андрея в Киев и Новгород.

***

Хожения как очерковый жанр древнерусской литературы несли в себе политические, нравственные и художественные идеи своего времени, в основе которых лежало типично средневековое мировоззрение. Известно, что в условиях средневековья, как неоднократно подчеркивали классики марксизма-ленинизма, идеологическая борьба принимала обычно религиозную форму, и наоборот, различные религиозные позиции обусловливались социальными, классовыми позициями. В связи с этим Ф. Энгельс утверждал, что в ту эпоху «…интересы, нужды и требования отдельных классов

————————————-

1. См.: Карамзин Н. М. История государства Российского, т. II, примеч. 152.

скрывались под религиозной оболочкой» (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 7, изд. 2-е, с. 360). В. И. Ленин в статье «Проект программы нашей партии» указывал: «выступление политического протеста под религиозной оболочкой есть явление, свойственное всем народам, на известной стадии их развития, а не одной России» (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 4, с. 228). Художественное своеобразие этой литературы заключалось прежде всего в простоте стиля и назидательной тенденциозности. Древнерусские писатели вообще и в частности писатели-путешественники считали своей обязанностью, выражаясь современным языком, быть тенденциозными и назидательными. В этом смысле тенденциозны и все лучшие древнерусские хожения. Однако под покровом ныне безвозвратно ушедшей в прошлое религиозной и политической идеологии в них отразилась нравственная и художественная мудрость народа, глубокий патриотизм, которые не исчезают бесследно с ушедшими из жизни поколениями людей и которые не вдруг раскрываются современному человеку, воспитанному на иной системе идейных и художественных взглядов.

Великие произведения всегда художественно мудры. Нам представляется, что хожения игумена Даниила и купца Афанасия Никитина принадлежат к числу великих, уникальных произведений нашей отечественной литературы по своей глубокой человечности, искренности и простоте повествования. Иногда полезно прочитывать произведения различных веков в сравнительном сопоставлении, чтобы понять и своеобразие и художественную силу этих произведений.

В очерках большого русского писателя начала XX века, великолепного мастера художественного слова И. А. Бунина «Тень птицы», названных писателем «путевыми поэмами», изображаются те же места христианского Востока (Константинополь, Иерусалим, Палестина, Ливан), которые нашли свое описание в древнерусских паломнических хожениях. В частности, много тематических перекличек у И. А. Бунина, писавшего это в 1907—1911 годах, с «игуменом Русской земли» Даниилом, писавшим в 1104—1107 годах. Приведем отрывки из их произведений.

Бунин рисует утренний пейзаж Мертвого моря: «Мертвенно-тихо. Впереди пепельно-серые дюны, кое-где жесткий, осыпанный солью кустарник. Небо здесь так просторно, как нигде: нигде нет долины, столь глубокой, как эта, и нигде не кроется так долго за горными вершинами солнце, как за ровной стеной Моава. Чуть по в самом зените тает алая звезда Венеры. Но и до нее уже достигает свет, охвативший полвселенной,— сухой, золотисто-шафранный свет, на котором так нежно-сиренева заступившая весь восток горная громада. Одно Мертвое моро прячется от света. Вон оно —

у самого подножия ее, за тем голым побережьем, что белеет вдали, вправо. Ясно виден и обманчиво близок кажется северный залип. Но синеет он тускло, свинцово…

«Символ страшной страны сей — море Асфальтическое»,— говорили когда-то. Страх внушает она пилигримам и доныне, трижды проклятая —трижды благословенная. Мало совершивших путь по всей извилистой стремнине Иордана с его зноем и лихорадками. Но еще меньше тех, что пускались в заповедные асфальтические воды. Легче, говорили они, пройти все океаны земные, чем это крохотное море, черные прибрежные утесы которого неприступно круты, пугают глаз человекоподобными очертаниями и так смолисты, что могут быть зажжены как факелы,— море, дно которого столько раз трескалось от землетрясений и выкидывало на поверхность те таинственные вещества, что служили египтянам для сохранения мертвых от тлена, море, жгуче-соленое, горькие волны которого тяжки, как чугун, и в бурю, «покрытые кипящим рассолом», потрясают берега своим гулом, между тем как пламенный ветер до самого Иерусалима мчит столбы песку и соли… Длится и все светлее становится золотисто-шафранное аравийское утро. Толкут и толкут копыта твердую, растрескавшуюся дорогу. Но ни единая птица не взвилась еще с радостной утренней песней над долиной. И, верно, ни единой живой души и не встретим мм, кроме разве жадно-трусливой души кочевника или гиены. Впереди, среди пустыни цвета пемзы,— лепта прииорданской зелени, чащи ив, тамарисков, камышей. Теперь, поздней весной, нет даже пилигримов…

Полдень проводим у самого моря. Жутко звучит на его нагом, ослепительно болом прибрежье это слово — полдень. Прииорданские камыши и кустарники не смеют дойти сюда вместе с Иорданом: далеко вокруг песчано-каменисто и покрыто солью, селитрой то место, где сливается река с масленистой, жгуче-горькой и тускло-зеленоватой водой асфальтической. На коралловые похожи те как бы окаменелые ветви, что приносит сюда течение реки и что снова, уже мертвыми, выкидывает море. В знойно-мглистой дали теряется оно на юге».

А вот как говорится об этом же море в хожении Даниила: «А от Иерихона до Иордана 5 верст великих, все поровну, в песце, путь тяжек велми: ту бо мнози человецы задыхаются от зною и умирают от жажды водныя. Ту бо есть море Содомское близ пути того, исходит же дух знойный и смердящ из моря того, яко из пещи горящия, и пополяет землю ту зноем тем смертным…

Море же Содомское мертво есть, и не имать ничто же в себе животна: ни рыбы, ни раки, ни скалии; но аще быстрина иорданская внесет рыбу в море, то не может жива быти ни мала часа,

ио вскоре погибает. Исходит бо изо дна моря смола черна, и плавает та смола многа; а смрад же исходит из моря того несказань…

То все видех очима своима, но ногама своима не могох дойти до Содомского того моря, боязни ради поганых. И не даша ны тамо итти правоворнии человеци, рекуще тако: «Ничто же вы не видите добра тамо, но токмо муку и смрад зол исходит из моря того», и тако ны реша: боль будет от смрада того злаго».

Бунин и Даниил видели одни и те же места, видели их в различные исторические эпохи, отдаленные одна от другой восемью столетиями. Многое за эти века изменилось в общественной жизни, культуре, технике и даже в самой природе. Даниил писал, что в зарослях на побережье Иордана, на Хевроне и в окрестностях Вассана водятся львы и леопарды. Не только Бунин не мог видеть в Палестине этих зверей, но и все после Даниила писатели-паломники не оставили подобных свидетельств.

Менее всего изменился за это время пейзаж в окрестностях Мертвого моря, которое Даниил называет морем Содомским. Пейзаж этот производил в общем-то близкое впечатление на обоих путешественников. Но описали они его каждый по-своему и каждый — с неподдельным художественным мастерством.

Разумеется, Бунин ближе современному читателю по языку и стилю, но Даниил не уступает Бунину в мастерстве.

Хотя Даниил был во власти религиозно-символического мировоззрения эпохи и верил в реальность библейской истории о происхождении Мертвого моря, однако в описании увиденного он, преодолевая мировоззренческую ограниченность своего времени, стремился опираться на опыт, стремился к четкости и объективной ясности: описания у Даниила просты и весомы, они материализованы, объективны и лапидарны.

Бунин, как и Даниил, опирается на практический опыт восприятия окружающего мира. Но для Бунина это естественно — он писатель другого времени, другой, реалистической школы. Его опыт впитал в себя современное писателю научное и художественное познание. Библейские сказания Бунин воспринимает как поэтические сказки и легенды.

Принципы реалистического письма предполагают, помимо правдивого воспроизведения действительности, и особое, авторское, отношение к ней. Этот субъективизм описания более всего отличает писателя Бунина от писателя игумена Даниила, сдержанного в передаче собственных чувств. У Бунина не только красочная гамма богатая, но и музыкальная тональность речи разнообразится (ведь недаром он назвал свои очерки «путевыми поэмами»). Изощренность художника требовала того субъективизма,

который позволял глубже постигать эстетическую сущность жизни. Субъективное и объективное восприятие мира слиты у него воедино. Это нашло свое выражение в богатстве эпитетов, передающих оттенки зрительных, слуховых и осязательных впечатлений.

Бунинского богатства и изощренности изобразительных средств у Даниила, конечно, нет. Красоту природы он выражает традиционными определениями: красна, зело красна, благословенна. Этого лаконизма и скупости требовала эстетика его времени. Лишь изредка Даниил пользуется конкретно-выразительными эпитетами. Но у него есть поэзия простоты и ясности, которая помогала древнерусскому писателю создавать четкие, запоминающиеся картины. Его литературный принцип был «писать не хитро, но просто», писать так, чтобы чтение сочинения заменило само путешествие. С этой задачей Даниил справился блестяще. И у нас нет основания отказывать ему, как и другим авторам древнерусских хожений, в праве быть в числе писателей древнерусской художественной литературы.

***

Хожения как литературный жанр отличались определенным предметом повествования, структурой, некоторым языковым своеобразием и особым типом повествователя-путешественника.

При всей скромности древнерусского писателя его образ хорошо прочитывается в произведениях. И первое, что нужно отметить,— он во многом воплощает в себе народные качества. Это не созерцатель, стремящийся к одиночеству, отгораживающийся от внешнего мира. Это и не проповедник-моралист, призывающий к аскетическому воздержанию от житейских соблазнов. Писатель-путешественник — личность волевая, беспокойная. Он руководствуется в жизни широко распространенной в Древней Руси притчей о ленивом рабе, которую не раз цитируют авторы хожений с доброй руки основателя этого жанра игумена Даниила. Он убежден также, что не достойно предавать забвению все поучительное, что он увидел в чужих странах. Ему, русскому человеку, чуждо пренебрежительное и высокомерное отношение к другим народам, их верованиям, обычаям, нравам и культуре. Обладая чувством собственного достоинства, он с уважением пишет о чужеземцах. Он придерживается того исконно русского жизненного правила, которое было сформулировано еще Феодосием Печерским в XI веке: «Аще ли видеши нага, или голодна, или зимою или бедою одержима, еще ли будет жидовин, или срацин, или болгарин,

или еретик, или латинянин, или ото всех поганых,— всякого помилуй и от беды избави яко же можеши»(1).

Однако такая терпимость не означала, что русские писатели-путешественники были безразличны к религиозным верованиям, которые, как уже говорилось, в средние века являлись формой выражения национальных, философско-идеологических и государственных интересов. Повествователи в хожениях — это яркие представители своего времени, своего народа, выразители его идеологических и эстетических представлений и идеалов.

С развитием исторической жизни менялся и русский путешественник-повествователь. В Киевской Руси и в период феодальной раздробленности и монголо-татарского ига типичным путешественником был паломник по местам христианских достопримечательностей Ближнего Востока. Разумеется, в эту историческую эпоху были торговые и дипломатические путешествия в различные страны, но они не нашли явного отражения в литературе.

В период объединения Северо-Восточной Руси, в эпоху Куликовской битвы наряду с паломниками по восточно-христианским странам появляется новый тип путешественника, более предприимчивого, пытливого,— это посол по государственно-церковным делам и гость торговый. В эту эпоху появляются путевые записки о Западной Европе, мусульманском Востоке и далекой Индии. Путешественник удивляется иноземным диковинкам, восторженно и деловито пишет о необычных для русского человека явлениях экономики, торговли, культуры, быта, природы, примеряет, что из иноземного годно и что не годно для русской жизни. Но страницы рукописей говорят, что никакие соблазны и новшества, увиденные в других странах, даже в малой степени во все времена не притупляли у русских путешественников чувства привязанности и любви к родному краю.

В XVI—XVIII веках появляется путешественник — землепроходец, открывающий новые пути и необжитые земли на северных и восточных границах Руси. Землепроходцы несколько напоминают облик Афанасия Никитина. Не ради наживы или славы шли они в неведомые края и страны. Народные пытливость, удаль, свободолюбие заставляли их пускаться в рискованные путешествия. И понятно, что землепроходцами были главным образом выходцы из социальных низов, особенно из среды беспокойного казачества.

Официальная церковь еще в XII веке стала преследовать

———————————————————————

(1)Еремин И. П. Литературное наследие Феодосия Печерского.— Труды отдела древнерусской литературы, т. V. М.— Л., 1947, с. 172.

паломников из низших социальных слоев. Дело в том, что для них паломничество по «святым местам» являлось, надо полагать, одной из социальных форм протеста. Взяв в руки посох и накинув на плечи котомку, люди отправлялись под видом поклонения христианским святыням бродить по свету, пользуясь приютом монастырей. Во время самого путешествия они были относительно свободны, хотя и подвергались опасностям и лишениям, обычным в бродячей жизни. Такие паломники собирались группами, избирали себе предводителя, становились опасной стихийной, силой. Поэтому паломничество в Древней Руси было под контролем церкви, которая узаконила жестокие меры наказания провинившихся. О паломнических путешествиях простых людей дошли лишь отголоски в устных произведениях: духовном стихе «Сорок калик со каликою», в былинах о Василии Буслаеве. В этих произведениях слышится голос протеста народных слоев Древней Руси против феодальных порядков и официальной церкви. Паломников, по народным произведениям, боятся феодальные верхи, и сам князь испытывает перед ними робость. Разумеется, если и писались литературные хожения с таких позиций, то церковные и светские власти не могли допустить их распространения.

Авторы хожений XI—XV веков принадлежали к духовенству, купечеству и «служилым людям» (чиновничеству), однако некоторые их представители, несмотря на социально-сословную принадлежность, не теряли связи с народом. Хожения игумена Даниила, Анонима, Игнатия Смольнянина и особенно Афанасия Никитина по мировоззренческим позициям и по форме повествования прочно связаны с народными взглядами и представлениями.

Жесткие, канонические требования к жанру, столь характерные для древнерусской литературы, суживали, но не уничтожали творческие возможности писателя. Хожения различаются своеобразием содержания и стиля. Даже при посещении одних и тех же мест, при описании одних и тех же «святынь» писатели-путешественники не повторяли друг друга. В каждом хожении проглядывает индивидуальный нравственный облик писателя, сказывается степень его литературной одаренности и глубины мысли. Круг интересов, например, Даниила и Афанасия Никитина весьма широк, их привлекают самые различные стороны жизни народов других стран, взгляды и убеждения их последовательны, ум проницателен и трезв, они меньше руководствуются верой, больше доверяются опыту. У других путешественников обнаруживается повышенный интерес к какой-либо одной сторо-

не наблюдаемой жизни, о которой рассказывается с большей увлеченностью и убедительностью, более ярко и с большей глубиной познаний.

Стефана Новгородца, например, интересуют не только святыни Софийского собора в Царьграде, хранение мощей в монастырях, но и международная политическая обстановка. С большим увлечением и обстоятельностью он говорит об архитектуре византийской столицы. Видно его глубокое пристрастие к этому виду искусства, которое он ценит и знает. Со страниц путевых записок вырисовывается сложный облик новгородского политического деятеля. Другого его земляка, Анонима (имя писателя нам неизвестно), автора хожения конца XIII—начала XIV века, наряду с христианскими «святынями» в первую очередь привлекают памятники светской скульптуры и связанные с ними простонародные легенды.

В «Хожении на Флорентийский собор» Неизвестный Суздалец (имя писателя тоже нам неизвестно) рассказал русскому читателю о городах, природе европейских стран, об экономической и культурной жизни, о быте европейских народов. Внимание суздальского епископа Авраамия, входившего в состав той же русской делегации на церковный собор во Флоренцию в 1437—1449 годах, привлекли необычные для русской культуры того времени мистерии, которые поразили путешественника своим художественным и техническим оснащением. Однако следует заметить, что русские путешественники остались равнодушными к произведениям искусства деятелей эпохи раннего Возрождения, которые они не могли не видеть и о которых они умолчали в своих путевых записках. По-видимому, это объясняется определенным несовпадением эстетических критериев.

Повествование в хожениях ведется от первого лица. Такая манера изложения вытекает из природы жанра. Монологическая речь повествователя лежит в основе построения хожений: очерковые зарисовки в хожениях объединены между собою не только логикой самого путешествия, но и единым монологическим повествованием, плавным и неторопливым, эпически величавым.

В древнерусской литературе вообще отдается большая дань традициям. И хожения начинаются с традиционного вступления, которое рассчитано на вкусы и запросы современников. По традиции во вступлении, завоевывая доверие читателя, автор заверяет его в своей благочестивости и в том, что все, о чем он повествует, есть не вымысел, а истина, и что все рассказанное сам путешественник видел «очима своима грешныма».

В одних вступлениях, кратких, указывается имя путешественника (но много хожений безымянных), иногда его сословная

принадлежность и сообщается, куда и зачем он путешествовал (хожения гостя Василия, Варсонофия, Афанасия Никитина).

Другие вступления более подробны. В них раскрываются обстоятельства, в которых совершалось путешествие, причины, побудившие автора написать «свое грешное хожение», даются морально-религиозные наставления читателю (хожения Даниила, Зосимы, Игнатия Смольнянина).

Даниил, благоговейно и искренно говоря во вступлении о своих впечатлениях от пребывания в «земле блазе», просит читателя «не зазрить» его «худоумия и грубости», в том, что он «неподобно ходил, во всякой слабости и лености, пья и едя и вся неподобная творя», и вместе с этим заверяет читателя в своей добросовестности: чтение его сочинения может заменить само путешествие.

Вслед за вступлением идет цепь описаний или зарисовок, изредка сопровождаемых сдержанными лирическими вставками или краткими, скудными оценочными замечаниями. Чувство скромности как требование эпохи отложило отпечаток на лирических отступлениях и авторских оценках виденного в пути. Все внимание автора направлено на объективное описание событий, предметов и лиц. Последовательность описаний основывается, как правило, на одном из двух принципов — пространственно м или временном. Первым композиционный принцип обычно лежал в основе паломнических хожений, в которых описания памятников христианской культуры и «святынь» соотносились с топографией местности.

Принцип временной последовательности лежал в основе «светских», то есть торговых и дипломатических, хожений. Описания в них размещались в соответствии со временем совершения путешествия, нередко с датировкой пребывания путешественника в тех или иных местах, встреч с лицами и происшедших событий. Такой композиционный принцип в значительной мере зависим от первоначальных дневниковых записей, которые нередко вели путешественники и которые впоследствии подвергали переработке.

Конечно, временной и пространственный принципы взаимосвязаны и поэтому в чистом виде не встречаются. Однако преимущественное предпочтение того или иного принципа и естественная логическая и литературная обусловленность их выбора писателями довольно отчетливо прослеживаются в различных хожениях. Разумеется, Стефану Новгородцу удобнее строить свое повествование о Константинополе, его святынях и памятниках культуры и искусства на основе их топографического расположения в городе, центром . которого все русские путешественники считали церковь

святой Софии. Для пего неважна была временная последовательность осмотра.

На ином принципе располагает свои очерки Игнатий Смольнянин. Он датирует и время выезда, и время пребывания на Дону, и события, происшедшие в Азове, и дворцовый переворот в Царьграде, и венчание на царство Мануила, хотя и в этом хожении описание некоторых памятников и «святынь» Царьграда сбивается на пространственный принцип, видимо, в силу сложившейся традиции.

Композиция паломнических хожений отличается и тем, что в них встречаются вставные эпизоды легендарно-библейского содержания, чего нет в хожениях дипломатических и торговых. Обычно легендарные и библейские эпизоды эти писатели соотносят или с географическими местами, или со «святынями» и памятниками христианской культуры. Нам представляется, что известный исследователь древнерусской литературы А. Н. Веселовский был не прав в своем заключении, что в хожениях «живая легенда уступила место топографической заметке»(1). Точнее было бы сказать, что легенда слилась с топографической заметкой и тем самым приобрела более реальные очертания: ее действие происходит не в «некотором царстве», а в определенной местности. Топографическое описание оживляло легенду, возбуждало творческое воображение читателя для выражения его религиозно-символического взгляда на жизнь природы и общества.

Однако легенды нередко несли идеи, вступавшие в противоречие с идеями официального церковного православия. Они порождались народными представлениями и включали апокрифические, еретические, а иногда и языческие мотивы. Вокруг этих легенд развертывалась идеологическая борьба. Образцы таких легенд мы встречаем во многих паломнических хожениях. Особенно много апокрифических легендарных мотивов у Даниила и языческих у Анонима. И в этом сказалась связь авторов этих хожений с народом. Однако не только христианские легенды, но легенды вообще уже отсутствуют в хожениях Афанасия Никитина, Неизвестного Суздальца и у гостя Василия в первой части его хожения, до описания Палестины

***

Задачи жанра потребовали от древнерусских писателей-путешественников разработать и систему стилистических приемов описаний увиденного. Эта система несложна, нередко она нарушалась в частностях, но в основных своих принципах соблюда-

——————————————————

1. Весел о в с к и й А. Н. К вопросу об образовании местных легенд в Палестине.— Журн. М-ва нар. просвещения, 1885, кн. 5, с. 172.

лась. Как правило, описания строились на нескольких основных приемах, используемых в различных сочетаниях и с предпочтением одного из них.

В паломнических хожениях, например, нередко о предмете рассказывается через его действие. Стефан Новгородец так описывает икону Богородицы: «…в теремци икона святаа Богородица: таа икона посылала мастеры на Кыев ставити церкви Печерьскыа во имя святыа Богородица. Тая ж икона плакала, коли фрязове хотели выняти, и слезы еа поймали пред нею церковникы; в жемчюг тые слезы положены. Таа икона много больных исцеляет»,

Автор рассчитывал здесь на то, что икона Богородицы хорошо известна читателю, поэтому ее описание не могло представлять интереса. Но те легендарные рассказы, которые связаны со «святыней», имели особую значимость для путешественника, поскольку они были главной причиной самого путешествия, и он поведал о них в духе сложившейся традиции.

Любопытен другой традиционный стилистический прием, который условно можно назвать «нанизыванием». Он применялся в описании сложного объекта. Сначала назывался более объемный предмет, за ним следует цепь предметов с уменьшающейся объемностью. Истоки этого приема лежат глубоко в народном творчестве, он напоминает игрушечные «матрешки» и сказочный прием типа: дуб, на дубу — сундук, в сундуке — утка, в утке — яйцо, в яйце — иголка. Прием этот широко распространен в новгородских хожениях.

Аноним с помощью этого приема так рассказывает о памятниках культуры Царьграда, разрушенных крестоносцами: «Оттоле на царев двор на полдень: есть царьвь двор Константинов над морем над Великым; есть на цареве дворе узорочье. Над морем высоко поставлен столп камен, а на столпе 4 столпци каменных, а на тых столпцех положен камен синего аспида, а в том камени вырезаны псы крылаты и орли крылаты камены и бораны камени; боранам рога збиты да и столпы обиты…»

Как видим, описание строится на определенной последовательности: царев двор, на дворе — узорочье, в узорочье — столп, на столпе — четыре малых столпца, на малых столпцах — камень, на камени — псы крылаты, орлы, бараны и т. п.

Приемы эти просты, лапидарны и традиционны. В живописи, например, им соответствуют художественные принципы древнерусского иконописного изображения.

Язык хожений в основе своей народный, разговорный. По своему синтаксическому строю и лексическому составу лучшие произведения этого жанра (хожения Даниила, Анонима, Стефана Новгородца, Игнатия, Афанасия Никитина и др.) были доступны

самому широкому кругу читателей — настолько прост, точен и имеете с тем выразителен их язык. Рот как Даниил говорит об Иордане: «Иордань же река течет быстро, береги же имать обон пол прикруть, отсуду пологы; вода же мутна велми и сладка пити, и несть сыти пиющим воду ту святую; ни с нея болеть, ни пакости во чреве несть».

Короче и яснее, чем сказано у Афанасия Никитина, сказать невозможно: «Оны его взяли часа того да и разграбили»; «А тот пошел куды его очи понесли»; «тысячу золотых на главе твоей возьму»; «А у жены дитя родится, ино бабить муж (т. е. выполняет женскую работу.— Н.П.), а имя сыну даеть отец, а дочери мать».

Однако рассказывая о некоторых предметах и событиях, особо их волнующих, писатели-путешественники отступали от принципа простоты, прибегали к высокому стилю — к усложненному синтаксису, ритмическому строю речи, к аллитерациям.

Некоторые места описания в хожениях распадаются на ощутимые ритмические единицы. Игнатий Смольнянин так, например, описывает иностранных представителей, присутствовавших в константинопольской Софии на составлении на царство Мануила: «Бяху же ту и Римляне от Рима, // и ото Испании Немцы//, и Фрязове от Галаты, //, а инии Цареградцы, // а инии Зеновици, // а инии Венеции, // а инии Угри//. И тех беаше чин видети чуден. // И стоаху на два лика; // и каждо своеа земля знамя имеаху, // на себе и одеаниа: // овии багряны бархаты, // а друзии вишневы бархаты, // а инии темносини бархаты, // а инии черны бархаты, // вся же старческим чином, // нещаплива».

Однако это не та витиеватая, риторически изысканная речь, которую мы встречаем у предшественника Даниила — митрополита Киевского Илариона, у Кирилла Туровского или у младшего современника Игнатия — Епифания Премудрого и которая адресована аристократическому читателю. Стиль хожения Даниила, например, пронизан элементами устного народного творчества, к которому не был глух русский игумен, насыщен народной образностью и поэзией: «людей бещисла много множество», «запечатаны печатию царскою», «и начата пети песнь проходную».

Ритмичность языка в хожении Игнатия Смольнянина строится на приемах народной поэзии, на двухкратном и трехкратном повторении однородных членов предложения и на аллитерациях: «бысть же путное шествие печально и унылниво»; «дивно же и красно стоят рядом, яко стози малы, белы же и светли зело, над рекою над Сосною»; «быша им громы и трескы и молния»; «с великим страхом и трепетом, и умилением, и смирением»; «и смирение, и любовь, и милость» и др.

Какой высокой поэтичности достигает Игнатий Смольнянин другим художественным приемом — многократным повторением слова в различных сочетаниях с другими словами: «овии багряны бархаты, а друзии вишневы бархаты, а инии темносини бархаты, а инии черны бархаты»; «койждо лик свое знамя имеаше, на персех ношаху: овии жемчюжен, овии обручь злат на шии, овии цепь злату на шии и плечех, а друзии свое знамя, а инии свое знамя, а сии свое знамя; койждо лик, вси равно свое знамя имеаху» и др.

Язык хожений избегает абстракций, он точен и по своей лексике и изобразительным средствам. Его определения не претендуют на оригинальность, сегодняшнему читателю они напоминают постоянные эпитеты устной народной поэзии — в них обычно указывается на материал, из которого сделан предмет, на его объективные качества: «столпи камени багряна, красни велми, аспиду подобни»; «вырезаны псы крылаты и орли крылаты камены, и бораны камени» (Аноним). Лишь изредка встречаются оригинальные метафорические обороты: столп «Петров… велми красен, прочернь и пробел видом, аки дятлен» (Стефан Новгородец), то есть черный с белыми пробелами, походил на расцветку дятла. Игнатий Смольнянин рассказывает, что путешественники удивлялись в Константинополе «величеству и красоте безмерной церковной». Выражение «красота безмерная» вызвало восторг у известного историка древнерусской архитектуры Н. Н. Воронина.

Поражает конкретность сравнений в хожениях. Вот один из ярких образцов, взятый из описания Даниилом добычи фимиама: «…из древа исходит аки мезга… Имя древу тому зигия и есть яко олха образом древо-то. А другое древце есть мало, образом яко осина… и точит древце-то черв-ет, и исходит из древца того червоточина та, яко отруби пшеничны, и падает от древца того яко клей вишневый». Древнерусские путешественники описывали незнакомые предметы и явления через знакомые, родные. Чужеземные реки, например, они сопоставляли с русскими реками — Окою, Москвою, Сосною и пр. Кипарис по ветвям — с сосною, а по стволу — с липой и т. п. И в этом приеме описания заграничных достопримечательностей хранится глубокий смысл — путешественники постоянно мысленно осуществляли связь с родной землей.

Характерная особенность языка хожений — присутствие иноязычной лексики и фразеологии. Паломники нередко прибегали к грецизмам, Афанасий Никитин вводил в русский текст лексическую смесь из тюркских, арабских, персидского и хинди языков, Неизвестный Суздалец пользовался немецкой и итальянской

лексикой. Причины этого, по-видимому, в том, что, во-первых, не всегда находились в русском языке соответствующие словарные обозначения, а во-вторых, вполне возможно, иноязычные слова вводились с художественной целью — для передачи местного колорита. Но иногда, как это было у Афанасия Никитина, длительное пребывание в атмосфере чужого языка делало привычной чужую, иноземную лексику, которая невольно входила в состав авторской речи.

И наконец, в паломнических хожениях присутствует церковнославянская лексика. Она обычно применялась в передаче библейских, апокрифических и христианско-легендарных сказаний. Однако следует заметить, что церковнославянская лексика занимает в хожениях скромное место: даже в пересказе библейских эпизодов авторы нередко прибегали к живому разговорному языку, хотя и пересыпанному церковнославянизмами. Писатели, как правило, сокращали библейские тексты и при сокращении изменяли церковнославянскую фразеологию.

***

В истории жанра древнерусских записок о путешествиях три произведения занимают особое место. Это поистине новаторские произведения. К ним относятся хожения игумена Даниила, Игнатии Смольнянина и Афанасия Никитина.

Великий писатель начала XII века Даниил, автор известной летописной «Повести о Шаруканском походе» (1111 г.)—походе против половцев объединенных русских сил во главе с Владимиром Мономахом, был основателем жанра паломнических хожений, он первый так блестяще разработал и принципы создания очерков о путешествиях, и формальные компоненты этого жанра. Вся последующая древнерусская литература путевых очерков развивалась в том направлении, которое было задано Даниилом: писать необходимо лишь о том, что испытал сам путешественник, что он видел собственными глазами и слышал собственными ушами; писать не хитро, но просто; создавать законченные небольшие очерки-зарисовки и группировать их в целое произведение на основе или временного, или пространственно-топографического принципа; библейская или апокрифическая легенда — необходимый элемент в паломнических хожениях, но она должна быть локальной, соотнесенной с определенной историко-географической местностью.

Эти правила жанра будут соблюдаться писателямп-паломниками в XIII, XIV и XV веках. Однако для многих паломников позднего времени были, в сущности, недосягаемы глубина и ху-

дожественное совершенство Даниилова хожения, подобно тому как «Слово о полку Игореве» осталось непревзойденным произведением для писателей Древней Руси.

Следующий этап в развитии жанра начинается с появления хожения Игнатия Смольнянина, написанного в 90-х годах XIV века. Игнатий Смольнянин создает произведение, положившее начало светским путевым запискам, освобожденным от библейско-апокрифических мотивов. Хотя в путевых очерках Игнатия Смольнянина еще будет иметь место описание христианских святынь Константинополя, однако эти описания занимают незначительное место в содержании хожения, они отодвинуты на второй план. Главное в его хожении — это рассказ о событиях, происшедших во время путешествия, описание дворцового переворота в византийской столице, венчания на царство как политического акта. Такого рода путевые очерки окончательно укрепятся в литературе путешествий в середине XV века и достигнут своего наивысшего развития в «Хожении за три моря» русского купца Афанасия Никитина.

Итак, история жанра хожений свидетельствует, как с развитием общественных интересов русского феодального общества расширялись его потребности в познании жизни других народов и стран: от христианского Востока, его культовой практики и искусства (XII—XIII вв.) — к его светской общественно-политической и государственной жизни (XIV в.), затем география расширяется — Афон, страны Западной Европы (XV в.). Во второй половине XV века начинается планомерное и последовательное описание экономики, культуры и быта стран мусульманского Востока, Египта, Малой, Передней и Юго-Западной Азии. Древнерусская литература XVI—XVII веков оставила нам великолепные описания Урала, Сибири, Китая.

Древнерусские хожения как жанр, как устоявшаяся литературная форма не исчезают бесследно и в литературе нового времени. Они врастают в русскую литературу путешествий первой половины XVIII века и, трансформируясь, принимают новые жанровые качества в последней четверти XVIII века («Письма русского путешественника» Карамзина, «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева). Имеются основания утверждать, что в конце XVIII века не только под влиянием западноевропейской литературы, но и на богатой основе национальных многовековых традиций складываются разнообразные формы отечественной литературы «путешествий». И безусловно, жанр современного путевого очерка, широко распространенного в советской литературе, своими корнями уходит в глубину веков.

Литература 7 (Архангельский А.Н.) Древнерусские хожения. Хожение игумена Даниила. Видеоурок

Похожие статьи:

Понравилась статья? Поделиться с друзьями:
Добавить комментарий

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!:

Adblock
detector