Вместе с табу на труп комплект библейских запретов приходит к тому моменту, откуда мы начали. Мы не забываем, что пищевые табу были провозглашены по окончании жертвоприношения, совершённого Ноем для Всевышнего, и что в течение всей книги Левит, например, запреты соотносились с моментами требования жертвы. Две логические линии, пересекающие библейский текст, дабы соединиться в момент жертвоприношения либо провалиться сквозь землю позже, линии жертвы и низменного, показывают по-настоящему собственную взаимозависимость в момент, в то время, когда труп преобразовывается из объекта культа в объект низменного. Табу проявляется тут как противовес жертвоприношению. Усиление совокупности запретов (пищевых или других) всё более завоёвывает духовную сцену, дабы создать настоящий символический договор с Всевышним. Лучше запретить, чем убивать: таков урок данной пролиферации библейского низменного. Отделение и одновременно с этим альянс: табу и жертвоприношение участвуют в данной логике устанавливающегося символического порядка.
Но мы настаиваем на том, что различает эти два перемещения кроме их схожести. Убитый объект, от которого я отделяюсь при помощи жертвоприношения, если он меня связывает с Всевышним, представляется в самый момент собственной деструкции как желанный, чарующий, священный. Убитый меня порабощает и подчиняет жертве. Напротив, ужасный объект, от которого я отделяюсь при помощи определения низменного, уверяет меня в чистом и святом законе, и одновременно с этим мне ужасен, отторгается от меня, отделяется. Ужасное вырывает меня из области недифференцированного и подчиняет меня совокупности. Низменное в сумме — это реплика на священное, его опустошение, его финиш. Библейский текст сберегает жертву, в частности людскую: Исаак не будет дан Всевышнему. В случае если иудаизм остаётся религией в следствии утерянного акта жертвоприношения, то это чтобы установить метафорическую вертикаль отношения — служителя культа с Одним Единственным, фундамент этих взаимоотношений закреплён большим развёртыванием запретов, замещающих жертву и трансформирующих её экономию в горизонтальную метонимическую цепь. Религия низменного перекрывает религию священного. Это выход из религии и большое развёртывание морали. Где возобновление контракта с Единым, что разделяет и объединяет, не в зачарованном созерцании этого священного, от которого он отделяет, но в самой им установленной диспозиции: в логике, абстракции, суждениях и правилах системы. С того момента, как жертва преобразовывается в низменное, происходит глубокое качественное изменение: религия, которая из этого появляется, даже если она принимает в собственном лоне жертву, более не есть жертвенной. Она смягчает обаяние убийства; она отводит от него жажды при помощи введения категории низменного, которой она окружает целый акт отброса и инкорпорации объекта, вещи либо живого существа. То, что вы жертвуете, поедая его, так же как то, что вы унижаете, отбрасывая, мать кормилицу либо труп — это лишь пре-тексты символической связи, которая вас связывает со Смыслом. Применяйте их для существования Единого, но обожествляйте их в них самих. Нет ничего, что священно вне Единого. За границами этого всё другое, всё остаётся низменным.
В противоположность взятой интерпретации Рене Жирар говорит, что христианская религия порывает с жертвой как условием священного и социального договора. Христос, далёкий от того, дабы быть козлом отпущения, как словно бы бы в действительности сам предаёт себя смерти-воскресению, которая заставляет грех пасть на всех участников общества и на каждого персонально, а не избавляет их от греха, но готовит их так к (фантазматическому?) обществу мирным путем.[136]Как бы мы ни относились к этому утверждению, одна вещь ясна: Библия, например, при помощи инстанции низменного, начинает преодоление жертвенной концепции социального и/либо символического договора. Ты не только не убьёшь, но ты нет ничего, что сможешь посвятить в жертву без запретов и соблюдения правил. Левит, 10 вводит благодаря данной очевидности все регламентации пищевых табу. святости и Закон чистоты, что направляться, это то, что замещает жертвоприношение.
Что же свидетельствует данный Закон, задаёт вопросы таковой светский человек, каким мы с вами являемся. Это то, что ограничивает жертвоприношение. Закон, другими словами то, что сдерживает желание убийства, это таксономия. Кроме того в случае если убийца лишь по окончании изгнания (в соответствии с предшествующими племенными регламентами) делается тем объектом священного закона, что делает из убийства человека грех для Израиля и устанавливает закон изгнания, мысль убийства сама по себе как оскорбление Всевышнего присутствует на всём протяжении библейского текста. «Кто прольёт кровь людскую, того кровь прольётся рукою человека» (Бытие 9,6); «Не оскверняйте почвы, на которой вы станете жить; потому что кровь оскверняет почву, и почва не в противном случае очищается от пролитой на ней крови, как кровью пролившего её» (Числа 35,33).
Пульсирование смерти не совсем исчезает с этим регламентом. Заторможённое, оно перемещается и создаёт собственную логику… В случае если низменное есть дубликатом моего символического существа, «я» так неоднородно, чисто и нечисто, и в таком качестве неизменно возможно осуждаемо. Субъект, я подвергаюсь сначала преследованию как мести. Нескончаемое сцепление притеснений и изгнаний, их замен и отделений, низменных и неумолимых, связывается, наконец, воедино. Совокупность определений низменного приводит в перемещение машину преследования, где я занимаю место жертвы, дабы оправдать очищение, которое меня отделит от этого места, как от любого другого, от всех других. смерть и Мать, униженные, выкинутые, строят по-негромкому машину преследующую и предназначенную для жертвы, но ценой этого Я делается субъектом Символического как Второй — субъектом Ужасного. «Вы станете святы и освящены, отделены от населений украины и от их низменного» (Мекилта на «А вы станете у меня народом и царством священников святым», Финал 19)
Typ
