Нехлюдов стоял у края парома, глядя на широкую, стремительную реку. Из города донесся по воде медное дрожание и гул громадного охотницкого колокола. Находившийся подле Нехлюдова ямщик и все подводники один за вторыми сняли шапки и перекрестились. Ближе же всех находившийся у перил низкий, лохматый старик, которого Нехлюдов сперва не увидел, не перекрестился, а, подняв голову, уставился на Нехлюдова. Старик данный был одет в заплатанный озям, суконные брюки и разношенные, заплатанные бродни. За плечами была маленькая сумка, на голове высокая меховая вытертая шапка.
– Ты что же, ветхий, не молишься? – сообщил ямщик Нехлюдова, надевая шапку. – Аль некрещеный?
– Кому молиться-то? – решительно наступающе и скоро выговаривая слог за слогом, сообщил лохматый старик.
– Известно кому – Всевышнему, – иронически проговорил ямщик.
– А ты продемонстрируй мне, где он? Всевышний-то?
Что-то было такое важное и жёсткое в выражении лица старика, что ямщик, почувствовав, что он имеет дело с сильным человеком, пара смутился, но не показывал этого и, стараясь не замолчать и не осрамиться перед прислушивающейся публикой, скоро отвечал:
– И где? Известно, на небе.
– А ты был в том месте?
– Был не был, а все знают, что Всевышнему молиться нужно.
– Всевышнего никто же видел нигде же. Единородный сын, сущий в недре Отчем. Он явил, – строго хмурясь, той же скороговоркой сообщил старик.
– Ты, видно, нехристь, дырник. Дыре молишься, – сообщил ямщик, засовывая кнутовище за пояс и оправляя шлею на пристяжной.
Кто-то захохотал.
– А ты какой, дед, веры? – задал вопрос немолодой уже человек, с возом находившийся у края парома.
– Никакой веры у меня нет. Потому никому я, никому не верю, окроме себе, – так же скоро и решительно ответил старик.
– Да как же себе верить? – сообщил Нехлюдов, вступая в беседу. – Возможно совершить ошибку.
– Ни в жисть, – тряхнув головой, решительно отвечал старик.
– Так отчего же различные веры имеется? – задал вопрос Нехлюдов.
– Оттого и различные веры, что людям верят, а себе не верят. И я людям верил и блудил, как в тайге; так заплутался, что не чаял выбраться. И староверы, и нововеры, и субботники, и хлысты, и поповцы, и беспоповцы, и австрияки, и молокане, и скопцы. Любая вера себя одна восхваляет. Вот все и расползлись, как кутята[12] слепые. Вер большое количество, а дух один. И в тебе, и во мне, и в нем. Значит, верь всяк собственному духу, и вот будут все соединены. Будь всяк сам себе, и все будут за едино.
Старик сказал звучно и все оглядывался, разумеется, хотя, дабы как возможно больше людей слушали его.
– Что же, вы в далеком прошлом так исповедуете? – задал вопрос Нехлюдов.
– Я-то? В далеком прошлом уж. Уж они меня двадцать третий год гонят.
– Как гонят?
– Как Христа гнали, так и меня гонят. Хватают да по судам, по попам – по книжникам, по фарисеям и водят; в сумасшедший дом сажали. Да ничего мне сделать запрещено, потому я свободен. «Как, говорят, тебя кличут?» Думают, я звание какое приму на себя. Да я не принимаю никакого. Я от всего отрекся, нет у меня ни имени, ни места, ни отечества – ничего нет. Я сам себе. «Кличут как?» – Человеком. – «А годов какое количество?» – Я говорю, не считаю, да и счесть запрещено, по причине того, что я всегда был, неизменно и буду. – «Какого именно, говорят, ты матери и отца?» – Нет, говорю, у меня ни отца, ни матери, окроме земли и Бога. Всевышний – папа, почва – мать. – «А царя, говорят, признаешь?» – Отчего не признавать? Он себе царь, а я себе царь. – «Ну, говорят, с тобой говорить». Я говорю: я и не прошу тебя со мной говорить. Так и мучают.
– А куда же вы идете сейчас? – задал вопрос Нехлюдов.
– А куда Всевышний приведет. Тружусь, а нет работы – прошу, – закончил старик, увидев, что паром подходит к тому берегу, и победоносно посмотрел назад на всех, слушавших его.
Паром причалил к второму берегу. Нехлюдов дотянулся кошелек и внес предложение старику денег. Старик отказался.
– Я этого не беру. Хлеб беру, – сообщил он.
– Ну, прощай.
– Нечего прощать. Ты меня не обидел. А и обидеть меня запрещено, – сообщил старик и стал на плечо надевать снятую сумку.
В это же время перекладную телегу выкатили и запрягли лошадей.
– И охота вам, барин, говорить, – сообщил ямщик Нехлюдову, в то время, когда он, дав на чай паромщикам, взлез на телегу. – Так, бродяжка непутевый.
Л.Н.Толстой. Из романа «Воскресение»
Немцов, “Через чур вольный человек”. Трейлер, отрывок, отзывы
