В тот сутки он разыскивал Кортмана. Это стало чем-то наподобие хобби: свободное время он посвящал поискам Кортмана. Это было одно из немногих более либо менее постоянных развлечений, одно из тех редких занятий, каковые возможно было вычислять отдыхом. Он занимался поисками Кортмана всегда, в то время, когда в доме не было срочной работы и не было особенной потребности ехать куда-либо. Он заглядывал под автомобили, шарил в кустах, искал в очагах домов и клозетах, под кроватями и в холодильниках, меньше, везде, куда возможно было бы втиснуть полноватого мужчину среднего телосложения и среднего роста.
Всегда Бен Кортман имел возможность появляться в любом из этих мест. Он точно неизменно менял собственный укрытие.
без сомнений было, что Кортман знал, кого с каждым днем разыскивает Нэвилль — его, лишь его одного, и больше никого.
Иначе, Нэвиллю казалось, что Кортман, ощущая опасность, как будто бы смакует ее. Если бы не анахроничность формулировки, Нэвилль сообщил бы, что у Бена Кортмана был особенный вкус к судьбе. Иногда кроме того казалось, что Кортман сейчас радостен, так, очень в жизни.
Нэвилль медлительно брел по Комптон-проспекту к следующему дому. Утро прошло без неожиданностей. Кортмана отыскать не удалось, не смотря на то, что Нэвилль знал, что тот постоянно прячется где-то поблизости. Это было полностью светло, потому, что вечером он постоянно появлялся первым. Остальные, в большинстве случаев, были приблудными. Текучесть среди них была громадна, по причине того, что утром большая часть из них забирались в дома где-нибудь рядом, Нэвилль отыскивал их и уничтожал. Но лишь не Кортмана.
Нэвилль бродил от дома к дому и снова думал о Кортмане: что же с ним делать, в случае если наконец удастся найти. Действительно, его замыслы на данный счет ни при каких обстоятельствах не изменялись: срочно стереть с лица земли. Но это был, само собой разумеется, поверхностный взор на вещи. В действительности Нэвилль осознавал, что сделать это будет непросто. И дело не в том, что он сохранил к Кортману какие-то эмоции, а также не в том, что Кортман олицетворял что-то от той жизни, которая канула в небытие. Нет, прошлое погибло без возврата, и Нэвилль уже давно смирился с этим.
Это было что-то второе. Возможно, — решил Нэвилль, — просто не хотелось лишаться собственного любимого занятия. Другие казались такими неинтересными, глупыми, роботоподобными, а Бен, по крайней мере, владел некоторым эмоцией юмора. По всей видимости, он почему-то не так оскудел умом, как остальные.
Время от времени Нэвилль кроме того рассуждал о том, что Бен, быть может, был создан чтобы быть мертвым. Воскреснуть, дабы быть. Понятия как-то не хорошо стыковались между собой, и личные фразы заставляли Нэвилля криво усмехаться.
Ему не приходилось беспокоиться, что Кортман убьет его, возможность этого была ничтожно мелка.
Нэвилль добрался до следующего крыльца и опустился на него с тяжелым вздохом. Задумчиво, не попадая рукой в карман, он наконец извлёк собственную трубку. Лениво набил ее крупно резанным табаком и утрамбовал громадным пальцем. Через пара мгновений около его головы уже вились ленивые облачка дыма, медлительно плывшие в неподвижном разогретом дневном воздухе.
Данный Нэвилль, лениво посматривающий через громадный пустырь на другую сторону Комптон-проспекта, был значительно толще и спокойней прошлого Нэвилля. Ведя размеренную отшельническую судьбу, он поправился и весил сейчас двести тридцать фунтов. Располневшее лицо, раздобревшее, но так же, как и прежде мускулистое тело под вольно свисавшей одеждой, которую он предпочитал. Он уже давным-давно не брился, только иногда приводя в порядок собственную густую русую бороду: два-три дюйма — вот та протяженность, которой он придерживался. Волосы на голове поредели и свисали долгими прядями. Спокойный и невыразительный взор голубых глаз быстро контрастировал с глубоким устоявшимся загаром.
Он прислонился к кирпичной заваленке, медлительно производя клубы дыма. На большом растоянии, в том месте, на втором краю поля, он знал, еще сохранилась в почве углубление, в которой была похоронена Вирджиния. После этого она выкопалась.
Идея об этом не прикоснулась его взор ни болью, ни печалью потери. Он обучился, не страдая, страницы памяти. Время потеряло для него многоплановость и прежнюю многомерность. Для Роберта Нэвилля сейчас существовало лишь настоящее. А настоящее складывалось из ежедневного планомерного выживания, и не было больше ни вершин счастья, ни равнин разочарования.
Я уподобляюсь растению, — время от времени думал он про себя, и это было то, чего ему хотелось.
Уже пара мин. Роберт Нэвилль следил за мелким белым пятнышком в поле, как внезапно понял, что оно перемещается.
Моргнув, он напряг собственный взор, и кожа на его лице натянулась. Как будто бы вопрошая, он выдохнул и стал медлительно подниматься, левой рукой закрывая глаза от солнца.
Он чуть не прокусил мундштук.
Дама.
Челюсть у него так и отвисла, и он кроме того не постарался поймать вывалившуюся под ноги трубку. Затаив дыхание, он застыл на ступени и всматривался.
Он закрыл глаза и опять открыл их. Она не провалилась сквозь землю. Глядя на даму, Нэвилль почувствовал все нарастающее сердцебиение.
Она не видела его. Она шла через поле, склонив голову, глядя себе под ноги. Он видел ее рыжеватые волосы, развеваемые на ходу теплыми волнами разогретого воздуха, руки ее были свободны, платье с маленькими рукавами…
Кадык его дернулся: спустя три года в это тяжело было поверить, разум не имел возможности принять этого.
Он так и стоял, не двинувшись с места, в тени дома, уставившись на нее и изумленно моргая.
Дама. Живая. И днем, на солнце. Он стоял, раскрыв рот, и пялился на нее.
Она была молода. Сейчас она подошла ближе, и он имел возможность ее разглядеть. Лет двадцати, возможно, с маленьким. На ней было мятое и испачканное белое платье. Она была очень сильно загорелой. Рыжеволосой. Нэвилль уже различал в послеполуденной тишине хруст травы под ее сандалиями.
Я сошел с ума, — промелькнуло в его мозгу.
Пожалуй, к этому он отнесся бы спокойней, чем к тому, что она была бы настоящей. В действительности, он уже давно с опаской подготавливал себя к возможности таких галлюцинаций. Это было бы закономерно. Умирающие от жажды часто видят миражи — озера, реки, полные воды, море. А из-за чего бы мужчине, двинувшемуся от одиночества, не галлюцинировать даму, прогуливающуюся солнечным днем по полю?
Он переключился неожиданно: нет, это не мираж. В случае если лишь слух не обманывал его совместно со зрением, сейчас он четко слышал звук ее шагов, шелест травы и осознал, что это все не галлюцинация — перемещение ее волос, перемещение рук… Она все еще смотрела себе под ноги. Кто она? Куда идет? Где она была?
В этот самый момент его прорвало. Неожиданно, мгновенно. Он опоздал ничего осознать, как инстинкт победил, в один миг преодолев преграды, выстроенные в его сознании за эти годы. Левая рука его взлетела в атмосферу.
— Эй, — закричал он, соскакивая с крыльца на мостовую. — Эй, вы, в том месте!
Последовала неожиданная пауза. Полная тишина. Она вскинула голову, и их взоры встретились.
Живая, — поразмыслил он. — Живая.
Ему хотелось крикнуть еще что-то, но он внезапно почувствовал удушье, язык одеревенел и мозг застопорился, отказываясь функционировать.
Живая, — это слово, зациклившись, раз за разом повторялось в его сознании. — Живая. Живая, живая…
И внезапно, развернувшись, женщина обратилась в бегство — что было сил рванулась прочь от него, через поле.
Нэвилль неуверенно замялся на месте, не зная, что предпринять, но через мгновение рванулся за ней, будто что-то взорвалось у него в. Он грохотал ботинками по мостовой и вместе с топотом слышал собственный личный крик:
— Подожди!!!
Но женщина не остановилась. Он видел мелькание ее загорелых ног, она мчалась по неровному полю как ветер, и он осознал, что словами ее не остановить. Его кольнула идея: как он был ошарашен, встретившись с ней, — так, а также большое количество посильнее, ее должен был испугать неожиданный окрик, прервавший полуденную тишину, а после этого — громадный бородач, размахивающий руками.
Ноги перенесли его через пешеходную дорожку, через канаву и понесли его в поле, за ней. Сердце стучало как будто бы громадный молот.
Она живая, — эта идея занимала сейчас все его сознание. — Живая. Живая дама!
Она, само собой разумеется, бежала медленнее. Практически сходу Нэвилль увидел, что расстояние между ними уменьшается. Она посмотрела назад через плечо, и он прочел в ее глазах кошмар.
— Я не прикоснусь тебя, — крикнул он, но она не остановилась.
Внезапно она оступилась и упала на одно колено, снова обернулась, и он снова встретился с ней лицо, искаженное страхом.
— Я не прикоснусь тебя, — опять крикнул он.
Собрав силы, она отчаянно рванулась и опять бросилась бежать.
Сейчас тишину нарушали лишь звук ее его ботинок и туфель, приминавших густую травяную поросль. Он выбирал проплешины и участки обнажённой почвы, куда нога ступала жёстче, стараясь избегать густой травы, мешавшей бегу. Подол ее платья хлестал и хлестал по траве, и она теряла скорость.
— Находись! — опять крикнул он, но уже скорее инстинктивно, нежели сохраняя надежду остановить ее.
Она не остановилась, но, напротив, прибавила скорость, и Нэвиллю, стиснув зубы, было нужно собрать силы и совсем выложиться, дабы продолжить эту гонку.
Нэвилль преследовал ее по прямой, а девчонка все время виляла, и расстояние скоро уменьшалось. Ее рыжая шевелюра являлась отличным маяком. Она уже была так близко, что он слышал ее сбившееся дыхание. Он не желал напугать ее, но уже не имел возможности остановиться. Он уже не видел ничего около, не считая нее. Он должен был ее поймать. Ноги его, долгие, в тяжелых кожаных ботинках, трудились сами собой, почва гудела от его бега. И опять полоса травяной поросли. Оба уже запыхались, но бежали . Она опять посмотрела назад, дабы оценить расстояние, — он не воображал, как страшен был его вид: в этих ботинках он был шесть футов три дюйма ростом, громадный бородач с очень решительными намерениями.
Выкинув вперед руку, он схватил ее за правое плечо.
У девушки вырвался крик кошмара, и она, извернувшись, рванулась в сторону, но оступилась, не удержала равновесие и упала бедром прямо на острые камни. Нэвилль прыгнул к ней, планируя оказать помощь ей встать, но она отпрянула и, пробуя подняться, неудобно поскользнулась, и опять упала, в этом случае на пояснице. Юбка задралась у нее выше колен; чуть слышно всхлипывая, она пробовала подняться, в ее чёрных глазах застыл кошмар.
— Ну, — выдохнул он, протягивая ей руку.
Она, негромко вскрикнув, отбросила его руку и быстро встала на ноги. Он схватил ее за локоть, но она свободной рукой с разворота располосовала ему долгими ногтями лоб и правую щеку. Он вскрикнул и выпустил ее, и она, воспользовавшись его замешательством, опять пустилась бежать.
Но Нэвилль одним прыжком настиг ее и схватил за плечи.
— Чего ты опасаешься…
Но он опоздал закончить. Жгучая боль остановила его — удар пришелся прямо по липу. Завязалась драка. Их тяжелое дыхание перемешалось с шумом борьбы — они катались по земле, подминая твёрдую травяную стернь.
— Ну, остановись же ты, — кричал он, но она сопротивлялась .
Она опять рванулась, и под его пальцами треснула ткань. Платье не выдержало и разошлось до пояса, обнажая загорелое плечо и белую как снег чашечку лифчика.
Она опять постаралась вцепиться в него ногтями, но он перехватил ее запястья. Сейчас он держал ее металлической хваткой. Она ударила ему правой ногой под коленку так, что кость чуть выдержала.
— Проклятье!
С яростным возгласом он влепил ей с правой руки пощечину.
Она закачалась, после этого взглянуть на него — в глазах ее стоял туман — и внезапно зашлась беззащитным, рыданьем. Она осела перед ним на колени, закрывая голову руками, как будто бы пробуя защититься от следующего удара.
Нэвилль стоял, не легко дыша, глядя на это жалкое дрожащее существо, съежившееся от страха. Он моргнул. Не легко набрался воздуха.
— Поднимайся, — сообщил он, — я не причиню тебе вреда.
Она не шелохнулась, не подняла головы. Он стоял в замешательстве, глядя на нее и не зная, что сообщить.
— Ты слышишь, я не прикоснусь тебя, — повторил он.
Она подняла глаза, но тут же отпрянула, как будто бы испугавшись его лица. Она пресмыкалась перед ним, затравленно глядя вверх…
— Чего ты опасаешься? — задал вопрос он, не сознавая, что в его голосе звучит сталь, ни капли тепла, ни капли доброты. Это был резкий, стерильный голос человека, уже давно уживавшегося с жестокостью.
Он шагнул к ней, и она в испуге отпрянула. Он протянул ей руку.
— Ну, — сообщил он, — поднимайся.
Она медлительно встала, без его помощи. Внезапно увидев ее обнаженную грудь, он протянул руку и немного поднял лоскут порванного платья.
Они находились, отрывисто дыша и с опаской глядя друг на друга. Сейчас первое потрясение прошло, и Нэвилль не знал, что сообщить. Это был момент, о котором он грезил уже несколько год, во снах и наяву, но в мечтах его не случалось ничего аналогичного.
— Как… Как тебя кличут? — задал вопрос он.
Она не ответила. Взор ее был прикован к его лицу, губы дрожали.
— Ну? — звучно задал вопрос он, и она содрогнулась.
— Р-руфь, — запинаясь, пролепетала она.
Звук ее голоса вскрыл что-то, до поры закрытое в тайниках его тела, и с головы до пят его охватила дрожь. Сомнения отошли. Он почувствовал биение собственного сердца и осознал, что готов расплакаться. Его рука встала практически бессознательно, и он почувствовал дрожь ее плеча под собственной ладонью.
— Руфь, — сообщил он. Голос его звучал пусто и мёртво.
Он продолжительно смотрел на нее, позже сглотнул.
— Руфь, — опять сообщил он.
Так они и находились, двое, глядя друг на друга, женщина и мужчина, среди огромного поля, разогретого солнцем.
1941 (ЧАСТЬ-3) ПЕРВЫЙ МЕСЯЦ ВОЙНЫ РАСКОЛОТОЕ НЕБО
