«На всякое хотение имеется терпение», – мудро увижу я с того света в ответ на нетактичный вопрос доведенных до последней степени отчаяния читателей, за перипетиями грозных событий все еще не забывших такое скверное слово, как «Париж» («Paris»). Увы, далеко не всегда приходится в жизни, в особенности в отечественной, творческой, делать то, что хочется. Это вам, дорогие мои, каждая мать сообщит, а мать, как мы знаем, неизменно права.
Да и чего уж так в том направлении, в Париж, рваться, в то время, когда сейчас в том месте Массовый Читатель – и, значит, в особенности не разгуляешься? В случае если встреча с ним неизбежна (а она неизбежна), то не отложить ли ее куда-нибудь… к примеру, на первое воскресенье третьего летнего месяца? Хороший срок… далекий, как Багамские острова. Меня бы, к примеру, в полной мере устроил!
Вы, само собой разумеется, имеете возможность возразить – так вы неизменно и делаете! – что автор по долгу работы и кличу сердца (ненужное зачеркнуть – чтобы следа не осталось) обязан обожать собственных храбрецов, сколь бы ни – совсем уже мягко говоря – омерзительны они ему были. Потому что храбрецы его сущность дети его. Я знаю это и обожаю детей моих – в чем кровью всех убитых в двадцати двух главах персонажей и подписываюсь на ровном мраморе их надгробий. Более того: младшеньких – другими словами тех, каковые рождены моей богатой, как падишах, фантазией уже фактически по окончании смерти, – я, очевидно, обожаю особенно очень сильно… К примеру, Массового Читателя обожаю легко до смерти – причем до его смерти, потому что сам-то я уже, понятное дело, в далеком прошлом не тут, образно выражаясь. Но это вовсе не означает, что мне не дороги другие дети мои, которых хоть и много… а какой палец ни отрежь – всё больно, гласит народная пословица. Это что может значить? А вот что, бесценные мои: не нужно думать, словно бы, отрезая указательный палец, человек испытывает больше страданий, чем отрезая мизинец! Мизинец имеется, само собой разумеется, мельчайший из пальцев, но дело тут отнюдь и отнюдь не в величине отрезаемого органа. Имеется в составе людской организма кое-что и мельче мизинца, – забрать хоть, зуб, глаз либо, в случае если желаете, ноготь. Не желаете ноготь – не нужно: обойдемся глазом и зубом. Кроме того и зубом легко одним обойдемся… а но, Всевышний с ним, с зубом.
В случае если тут кому-нибудь неясно, к чему я все это, то готов пояснить: лично мне будет одинаково больно, в случае если прямо на моих глазах какой-нибудь маньяк газонокосилкой изрубит на кусочки Массового Читателя, с одной стороны (к примеру, справа от меня), либо Редингота – с другой (скажем, слева). И нечего радоваться, хорошие мои: совсем не смешно это. Я вам так сообщу: мне что смерть Массового Читателя, что смерть Редингота – один хрен редьки не слаще. Но не нужно задавать вопросы меня о том, из-за чего при таких условиях страницы данного произведения столь обильно (любвеобильно) залиты кровью: не моя в том вина. Это не я убиваю ни в чем не повинных персонажей – это жёсткая логика художественного целого их убивает. А против жёсткой логики художественного целого, как против лома, нет приема – литературного приема, я имею в виду. И более того: не подтверждение ли моих страданий – моя же безвременная смерть? Так что покинь упреки, любезный читатель: я переживаю никак не меньше твоего!
И что с того, что мне Массовый Читатель (выше уподобленный мизинцу) неприятен? Неприятен – а любим! Любим до спазмов, до колик, до икоты и до перхоти! Ну, некрасив он морально… так что ж сейчас делать-то? Ну, сослал я его… в ссылку, но и это ничего не означает: возможно так как и на расстоянии обожать, причем безумно! Снова же спросите ту самую мать, которая неизменно права, – уверен, и мать вам то же сообщит. Кроме того мать-кукушка, подкидывающая детей собственных до потолка в чужие гнезда. Сообщите ей, что она их не обожает, – она вам глаза-то безнравственные выклюет! А позже растолкует собственный поведение в разумных выражениях, как Булат Окуджава: так природа захотела.
Что касается меня, то мне остается лишь повторить за матерью-Булатом и кукушкой Окуджавой: так природа (природа художественно целого, я имею в виду) захотела. Не смотря ни на что, Массовый Читатель, сосланный в Париж, находится на данный момент под крылом у Редингота либо у Марты – в любом случае он в безопасности. А вот что касается Сын Бернара, Кузькиной матери и Ближнего, то они – в опасности: в открытом (круглосуточно, как киоск) море. К ним и поспешим, дорогие мои!
48 Язык художественного произведения
