По окончании того как я ожегся на Отелло, мне было уже страшно приниматься за катастрофу; а без испанских сапогов и средневековых клинков становилось скучно жить. Исходя из этого я решил попытать собственные силы в комедии. Вот чем разъясняется постановка шекспировской Большое количество шума из ничего.
Но, была и еще обстоятельство, покаюсь в ней.
На протяжении заграничного путешествия по Италии мы с женой случайно набрели в Туринском парке на ворота средневекового замка. Он был выстроен для выставки по историческим примерам средневековья. Нам с шумом опустили мост через ров с водой, отворили со скрипом ворота, и мы, совершенно верно во сне, оказались в феодальном городе. Узкие улицы, дома с колоннадой, под навесом которой проходили пешие; площадь, уникальный собор, закоулки с бассейнами для воды, громадный замок самого феодала, окруженный своим особенным рвом, со спускающимся мостом. Целый город расписан броскими итальянскими фресками. У входных ворот кордегардия, вооруженные воины, бойницы с лестницами, отверстиями и ходами для ружей и пищалей. Целый город обнесен зубчатой стеной, по которой ходит караульный. По городу разгуливают толпы людей — жителей, пажей, купцов, каковые живут неизменно в этом фантастическом городе и ходят в средневековых костюмах. Мясные, зеленные и фруктовые лавки тянутся по всем улицам, а в том месте, наверху, из окон дома какого-либо придворного торчат на палке средневековые трусы и трико, проветриваясь в душном воздухе улицы. В то время, когда вы идете мимо оружейной лавки, вы оглушены стуком кузнечного молота и вас обдает жаром огня. Идет мрачный патер с босым монахом, подпоясанным веревкой и с бритой маковкой на голове. Уличный певец поет серенаду. Кокотка зазывает в средневековую гостиницу, где на вертеле, в огромном камине, жарится целый баран. Замок безлюден, поскольку герцог выехал со всей собственной семьей, — растолковал нам глава кордегардии. Вот его казармы, вот малая кухня для воинов, громадная кухня для самого феодала, с огромным быком на вертеле, подвешенным к потолку. Вот столовая с двухместным троном его жены и феодала, с досками на высоких козлах вместо столов; вот внутренний двор, из которого видны на самом верхнем этаже балкона охотничьи соколы. Мы были и в тронном зале, с портретами предков по стенкам и с надписями, поучительными изречениями в виде долгих белых языков, совершенно верно выходящих изо рта. В спальне — громадной образ. Он отворяется как дверь и ведет в узенький коридор; оттуда попадаешь в башенку; в том месте одна круглая помещение с огромной кроватью с балдахином, с каменными холодными стенками, увешанными бантиками, цветами, записочками, свитками из многоцветного папируса; висит трико, шпага, плащ. Тут живет пажик. Мы прошли и в церковь, побывали и в келье у патера. Затем обхода я осознал, что означает, в то время, когда в шекспировских пьесах, изображающих жизнь, еще близкую к средневековью, говорят: Отправьте за священником… — и через 60 секунд он уже благословляет. Это вследствие того что священник живет тут же. А вдруг пройти коридор и попасть в домовую церковь, — через пара мин. возможно и обвенчаться. Кто побывал в этом замке, тот почувствовал Средние века.
Я решил поселиться на некое время в феодальном городе и на всегда набраться впечатлений от него. К сожалению, посторонним не разрешалось в том месте ночевать, и потому мы остались , пока, перед закрытием основных ворот, нас не попросили уйти.
Опьяненный виденным, я начал искать пьесу чтобы применять отличный красивый материал для постановки. Мне нужна была не постановка для пьесы, а, напротив, пьеса для постановки. Вот с какими намерениями я перелистывал всего Шекспира, и мне показалось, что мои постановочные планы оптимальнее втискиваются в пьесу Большое количество шума из ничего. Я не поразмыслил лишь об одном: подходит ли мне, громадному человеку, роль бойкого, легкого, остроумного весельчака-балагура. Я задумался об этом лишь тогда, в то время, когда уже начались репетиции.
Двух Бенедиктов из вас возможно сделать, — сообщил мне кто-то, — но одного — никак!
Куда мне было девать самого себя в данной роли, поскольку все во мне мешало ей! По окончании продолжительных мук, казалось, я отыскал недурной выход, вернее — компромисс. Я решил играться неотёсанного рыцаря, что думает лишь о военных схватках и ненавидит дам, в особенности Беатрису. Он говорит ей наглости с заблаговременно обдуманным намерением. Я сохранял надежду отыскать характерность образа во внешней военной грубости. К тому времени я начал уже обожать скрывать себя за характерностью. Но характерности я не отыскал и потому снова попал в трясину оперных привычек, что случалось со мной неизменно, в то время, когда я играл роли от собственного лица.
С режиссерской стороны обстояло лучше. Пьеса прекрасно втиснулась в мой средневековый замок. В нем я ощущал себя как дома, все для меня было ясно. Так, к примеру: где жил, где интриговал приехавший герцог Дон Жуан со своей свитой? Да тут же, в феодальном городе, где они остановились в одном из домов. Где происходили проделки Борахио и Конрадо? На узких улицах феодального города. Куда их повели? Рядом в переулок, к казармам, где творят правосудие Клюква и Кисель. А где венчали Клавдио? Где был скандал на протяжении торжества? Сейчас вы сами понимаете, что в том месте, в домовой церкви. А куда отправился Бенедикт вызывать Клавдио на дуэль? В тот же дом, где жил и Дон Жуан. А где был маскарад? Во внутреннем дворе, по всем крытым переходам его, в тронном зале, в столовой. Ясно, конечно, уютно, под рукой, как было тогда.
Тогда я считал, что режиссер обязан изучать и ощущать бытовую сторону судьбы, пьесы и роли чтобы показывать ее зрителю и вынудить его жить в бытовой обстановке, как в своей квартире. Позднее я познал настоящий суть так именуемого реализма.
Реализм кончается в том месте, где начинается сверхсознание. Без реализма, доходящего иногда до натурализма, не проберёшься в сферу сверхсознательного. Если не заживет тело, не поверит и душа. Но об этом в свое время. До тех пор пока достаточно и того, что я осознал необходимость посещать музеи, путешествовать, собирать книги, необходимые для постановок, картины, картины и все то, что рисует внешнюю судьбу людей, тем самым характеризуя и внутреннюю их жизнь. В случае если до этого времени я обожал коллекционировать в различных областях, то сейчас, с этого момента, я начал собирать вещи и книги, относящиеся к режиссёрскому делу и театру.
Польза спектакля была еще и в том, что я лишний раз сознал важность характерности для ограждения себя от негативных актерских приемов игры. Я считал, что творческий путь идет от внешней характерности к внутреннему эмоции. Как я определил потом, это был вероятный, но далеко не самый верный творческий путь. Прекрасно, в случае если характерность приходила сама собой, и я сходу овладевал ролью. Но как правило она давалась не сходу, и тогда я оставался беззащитным. Откуда добыть ее? Над этим вопросом я большое количество думал, трудился; и это было полезно, поскольку в погоне за характерностью я искал ее в живой, настоящей жизни. Я начал, по завету Щепкина, брать образцы из судьбы и оттуда старался, перенести их на сцену. А раньше, в погоне за приемами актерской игры для данной роли, я только зарывался в запыленные архивы ветхих, обветшавших штампов и традиций. В этих душных и мертвых кладовых не отыскать вдохновения и материала для артистической интуиции и сверхсознательного творчества. А ведь именно там, в душных архивах актерской штампа и привычки, большая часть артистов ищет возбудителей для собственного воодушевления. Спектакль имел громадной успех, но он больше относился к режиссеру; я же как артист понравился только милым снисходительным гимназисткам106.
Мистика и тайные учения Турина.Египетский след..Документальный фильм
