Трагические игры фернандо аррабаля

Фернандо Аррабаль

Красная мадонна

Тебе — бежать на солнце.

I

Дрожа всем телом, пишу я тебе эти строки. С какой скрупулезной точностью я рассказала полицейским и судьям, ничего не смягчая и не приукрашивая, о том, как мне пришлось пожертвовать тобой. С тех пор я живу наедине со своим горем и столько выстрадала, что нет такой боли, которая ни истерзала бы мое сердце, и нет такой муки, которую бы я ни претерпела. Сколько невзгод обрушилось на меня!

Как я боялась, что на суде меня объявят сумасшедшей! Мой адвокат хотел на этом гнусном поклепе построить защиту. Какой низостью было бы прикрыться фиговым листком, чтобы сократить срок наказания! Мне ненавистны сказки и небылицы, ведь я никогда не унижалась до лжи. Между тем защитник мой имел дерзость утверждать в своей речи, что лишь в помрачении рассудка и не иначе можно было убить собственную дочь. Не мешкая, восстановила я истину перед судом, обдуманно, твердо и настойчиво. Как важно мне было пролить свет на побудительные мотивы моей жертвы при всех, при всем народе! Для меня это был больше, чем вопрос жизни.

Я зачала тебя одна, без посторонней помощи, кроме лишь той, которая была необходима, чтобы ты завязалась в моем чреве. И одна же, прилагая все свои силы, я направляла тебя, чтобы ты опередила всех на пути познания жизни и истины. Недаром весь свет расточал тебе хвалы, называя в раннем детстве вундеркиндом, несколько лет спустя — незаурядно талантливым подростком и, наконец, что было чистой правдой, — сверхъестественным феноменом. Невдомек им было, что это еще не все, ибо впереди тебя ожидало великое будущее. Но когда утренняя звезда уже готова была взойти для тебя, ты предпочла ринуться в гибельную бездну.

Тебя больше нет со мной, и некому принести благую весть. Нет пророка в своем отечестве. Я пишу тебе теперь, когда ты так далеко от этого мира. Твоя земная оболочка рассеялась, исчезла. Жива и неугасима лишь память о тебе. Шестнадцать безоблачных лет (с MCMXIX по MCMXXXV) мы с тобой следовали законам Природы, живя в простоте и благости. Как мы были счастливы!

II

IV января MCMXVIII, ровно за год до твоего рождения, день в день, мне было озарение; нежданный луч света ослепил меня, рассеяв тьму моего невежества, и ознаменовал конец первого этапа моей жизни. Я читала в библиотеке отца, столь мною любимого, как вдруг вспыхнула во мраке небытия эта искра прозрения. За короткое время — ведь мне было всего девятнадцать лет — я успела состариться. Но в этой внезапной вспышке старуха, которую я, как тяжкое бремя, носила в себе, сгорела, и я воскресла для новой жизни. Соблазны, иллюзии, заблуждения, все мои имена и фамилии рассыпались в прах. Словно птица Феникс, возродилась я из пепла той, которую знала ты: предрасположенной к счастью и, главное, полной благости. Моя жизнь начиналась так стремительно!

Я вынесла из детства строгие правила, которые вдолбили в меня родители и нанятые ими учителя. Таким испытанным способом во мне искоренили бунтарское начало и подготовили к незамысловатой роли жены. В колледже меня научили шитью и повиновению, я овладела искусством печь шоколадные торты и рисовать углем, пополнила свои знания азов арифметики и истории, приобщилась к вышиванию и народным танцам. Никогда я не уклонялась от соблюдения закона. Как же осмелилась восстать против него ты — в то время всего лишь большое дитя?

С восьми лет я играла на пианино, в девять знала наизусть правила воспитания маркиза де Фламеля, а в десять умела писать каллиграфическим почерком по-английски, могла составить письмо префекту и присесть в реверансе перед королевой.

Я была младшей дочерью умного, благородного, отзывчивого, честного и доброго человека. Я никогда не рассказывала тебе о нем, а между тем я была его любимицей. Перед самым моим двадцатилетием я обнаружила в библиотеке запретные книги, которые преобразили меня. На первых же страницах первого трактата восхищение мое приблизилось к экстазу. Я чувствовала, что не в силах буду устоять перед дурманом этих чар, перед безграничным великолепием творения, более сверхъестественного, нежели земного.

III

Надежда поселилась во мне, но я сама засушила на корню мои мечты, поделившись лелеемым замыслом с любимым отцом. Я поведала ему, завладев его вниманием, что хочу стать матерью совершенного создания, блистательного и неповторимого, существа, которое природа одарила бы всеми своими щедротами, и что этого сына или, еще лучше, дочь я с рождения начну готовить к великому свершению. Это будет явленное чудо!

Но мой отец повел себя как человек слабый разумом и разочарованный сердцем. Он, имеющий глаза, не видел и даже не представлял себе, в чем состояли суть и соль моего плана. Удрученный моей дерзкой мечтой, он задумал вразумить меня самым нелепым образом: выдать замуж.

С какой яростью я всегда восставала против лжи! Я не могла допустить, чтобы мой замысел задушили путы брака. С первой минуты я приняла решение идти к цели самым прямым путем.

Отец понял меня столь превратно, что больное его воображение заплутало в непроходимых дебрях нечистых помыслов. Какой это был печальный сюрприз! Порок, этот бич человечества, всегда внушал мне отвращение и бесконечную ненависть! Как я сожалела, что не владею языком еще более точным и внятным, чтобы донести до отца сущность замысла, который я намеревалась воплотить в жизнь, произведя на свет человеческое существо!

Я всегда думала головой, а не утробой, как многие мужчины и женщины. Я не собиралась добавлять новое звено к цепи невежества, состоящей из глупых рабов и неразумных хозяев. Поэтому мне хотелось стать матерью, а не просто самкой.

Как негодовал столь любимый мною отец, когда я сказала ему, что готова расстаться с девственностью! Он не понимал, при всей его доброте, несравненной гармонии, доступной тому, кто, подобно мне, пребывает в ладу с собственной совестью.

Мой замысел вселил в меня такую радость, день и ночь я жила, преисполненная веры. Я знала, что ты родишься на свет, дабы прожить самую необыкновенную жизнь в отмеренный тебе срок.

Как пылко я уже тогда любила тебя!

IV

Отец, столь мною любимый, говорил, что чтение иссушило мой мозг: время, которое я проводила за книгами, будто бы не приносило мне ни удовольствия, ни пользы, а было, по его мнению, впустую потерянным. Говорил он со мной ласково и осторожно, как с больной. Он обволакивал меня своими наставлениями, а потом гнал из библиотеки, повторяя, что я — всего лишь юная девушка, едва вылупившаяся из кокона, и что эти книги, внушающие чушь и небылицы, которые я читаю так жадно и так беспорядочно, смущают мой ум вредным вздором.

«Ты стала такой странной!»

Задолго до твоего рождения у меня появилось предчувствие, что ты будешь девочкой. Я ощущала в себе душевный подъем и ликование, и это было удивительно! Я чувствовала, я знала, что ты станешь всем тем, чем не могла стать я.

Отец настоял, чтобы я познакомилась с молодым человеком двадцати трех лет по имени Никола Тревизан; он слыл серьезным юношей, так как рассчитывал, только что получив диплом врача, на хорошую практику. Он написал мне три письма, скорее сентиментальных, нежели любовных, густо пересыпанных известными стихами.

Местом встречи послужил сад моей тетушки Сары, приманкой — чашка чаю. Таким образом, я не ослушалась отца и не отреклась от своего замысла. Тетушка отказалась оставить нас наедине, и не потому, что мое поведение внушало ей тревогу, просто она боялась пересудов.

«С соседей станется вообразить то, чего нет, и ты прослывешь распутницей».

В ночь перед этой встречей мне приснилась девочка; она летела, и свет играл на ней всеми цветами спектра. Она парила на спине орла, он нес ее плавно, неспешно. Какое-то дуновение, непрерывное, легкое и бесконечное, влекло ее к земле волшебной силой.

Потом, много часов спустя, мне приснился поводырь, покрытый чешуей; он вел за собой девушку, ослепшую от солнечных лучей. Невысоко над ними порхал мальчик-паж с компасом в руке.

А потом я услышала женский голос, сказавший мне:

«Я чувствую себя преисполненной мудрости, богатства и здоровья».

V

В то время, перед твоим рождением, я гуляла по ночам, одеваясь в платья, которые нашла среди старого хлама на чердаке. Я бродила по портовым переулкам в поисках осуществления моего замысла и однажды столкнулась с Шевалье, у которого была в жизни одна дорога — от плахи до виселицы.

Он подошел ко мне, улыбаясь:

«Ты ищешь с фонарем человека?»

Никакого фонаря у меня с собой не было, и вопрос этот озадачил меня. Но ответила я, как Диоген, чистую правду: да, сказала я ему, я ищу человека.

Шевалье от души расхохотался:

«Так ты тоже ищешь человека, бедная крошка!»

Никто никогда не называл меня этим словом, так мало мне подходившим. Мне захотелось сбить с него спесь и показать, кто из нас «крошка».

«Не гневайтесь, ваша милость, на проблески тлена во мне».

Он изъяснялся столь странным манером, что показался мне ярым поборником парадокса. Сполохи безумия, озарявшие его, были ярче света разума.

«Я — утешитель безутешных».

Он громогласно морочил голову и наставлял таким зычным голосом, словно действительно был, как говорил сам, заступником и странноприимцем для всех несчастных. Но его собственные несчастья никто не мог принять на себя и уж тем паче остановить их поток. Как много лет мы провели плечом к плечу, как много накопили воспоминаний и горьких сожалений!

На самом деле Шевалье был не только утешителем — милосердие свое он расточал, являясь живым нерушимым пристанищем для гонимых. Его химеры рождались из нелепейших прихотей. Нерасчетливость его меня поражала: он изъяснялся, словно спотыкаясь, чуждый точным, простым и емким фразам, которые всегда вызывали мое восхищение.

«Я — мотылек, летящий на свет, но порой бываю оводом с ядовитым жалом».

Мы тогда простились друг с другом на рассвете. Позже, когда я уже засыпала, он кинул камешек в мое окно:

«Спускайся и залезай со мной в бочку!»

VI

С обнаженной нежностью обращалась я порою к камням, а иной раз вопрошала их обо всем божественном и земном. От твоего рождения отделял меня лишь один короткий рывок — зачатие. Но, при всей моей страсти к точности, как непроницаема я была для тех, кто слушал меня! Речь моя невольно становилась витиеватой, когда я изо всех сил старалась донести до собеседника свою мысль и все равно в конечном счете оставалась непонятой.

Тетушка моя так волновалась, когда настал час свидания с Никола Тревизаном в ее саду! Она ни за что не хотела оставить меня с ним наедине и пренебречь указаниями отца. Моя решимость опечалила ее, но моя непреклонность ее сломила.

Вера вела меня прямиком к истине. Следуя по пути убежденности, не ведаешь отклонений, равно как и блужданий в прихотливом лабиринте воображения.

Никола нечего было сказать мне сверх того, что он уже изложил в своих письмах. На словах он повторил то же самое: он влюблен. От этих слов во мне окрепла уверенность в том, что нет на свете случайностей и совпадений, ибо все предопределено и разумно. Не в моей и не в его власти было изменить непоколебимую волю судьбы.

Пристально глядя на Никола, я предупредила его, как мне ненавистно все, что опутано щупальцами греха. Он воззрился на меня, ошеломленный, и лицо его утратило печать величия, достоинства и красоты.

И тогда я воспользовалась случаем, чтобы сочетать несочетаемое. Я попыталась разрешить возникшее недоразумение, хотя у меня не было ничего общего с его жизнью и еще меньше — с его манерами. Но благодаря Никола мое тело, в мудрости своей, могло дать завязь и семя, необходимые для твоего рождения.

«У меня сейчас самое благоприятное время. Десять дней назад закончились месячные. А мой менструальный цикл отличается регулярностью».

На короткое время, после того как я познакомила его в общих чертах со своим планом, на меня снизошел такой покой, такое благостное и безмятежное состояние духа!

VII

С Никола Тревизаном я предприняла первую неудавшуюся попытку стать матерью.

Моя сестра Лулу в свое время оставила в нашей округе дурную память о себе и скверную молву. Она прожигала жизнь на панели города Нью-Йорка, забыв о том, что одно из ее сумасбродств нежданно-негаданно закончилось рождением ребенка. Некая распутница по имени Отеро приняла ее в свой сонм ночных бабочек. В их компании сестра проводила вечера в популярных ресторанах и на подмостках, популярностью, напротив, не пользующихся. У мадемуазель Отеро, в прошлом танцовщицы, было преимущество в четверть века, и она, в силу этого преимущества, забирала половину ее заработков. Как ужасала меня мысль о том, что меня сравнивают с нею! Моя сестра была отвратительным созданием, распираемым похотью!

Я сочла разумным и уместным подробно описать Никола Тревизану мое анатомическое устройство, состояние детородных органов и функции эндокринной системы. С каким удивлением уставился он на меня! Наверное, он подумал о моей сестре, но то говорили мои инстинкты, а не сестрины, пауком, ткавшим эту паутину, была моя собственная натура.

Лулу, избегая солнечного сияния, жила впотьмах, точно северная роза. Повесть о ее беременностях, скитаниях и роковых ошибках росла, словно снежный ком, передаваясь из уст в уста. Как пристал ей мрак, ей, осознанно отринувшей совершенство! И поэтому я спокойно и ясно изложила свой замысел Никола:

«Я хочу, чтобы соединилась наша плоть, но без наслаждения, без вожделения, без страсти».

Впервые я сформулировала вслух первый пункт моего плана. Его молчанием я воспользовалась для славословия тебе. Как не похожа будешь ты на все прочие существа, кишащие на поверхности земли! Ты воплотишь в себе силу и добродетель, чтобы принести миру благую весть.

Никола, оцепенев от изумления, смотрел на меня недоверчиво. Я успокоила его насчет моих чувств и моей искренности. Я не преследовала иных целей и не питала иных надежд, кроме исполнения своего замысла, и ничьи наветы не могли опорочить моего бескорыстия.

«Пламя угасает, когда сгорает творение».

VIII

Скрытых, потаенных скважин, буравящих разум, столько же, сколько невидимых глазу звезд, пронзающих небесный свод. Никола Тревизан беспокойно ерзал, лицо его было растерянно и печально, потрясение исказило все черты, и оно выглядело диковинной гримасой.

«Я уверен, что вы сами не отдаете себе отчета в том, что сейчас говорите. В моей любви к вам нет ничего плотского».

Этим обидным замечанием он дал мне понять, как узка грань, отделяющая меня от Лулу. Моя сестра танцевала с аристократами-извращенцами и заливалась при этом неприлично игривым смехом. Она жила себе беззаботно в Нью-Йорке, даже не вспоминая о Бенжамене, брошенном ею сыне. Я, отказавшись от всяких нянек, кормилиц и гувернанток, сама, твердой рукой и с любовью, воспитывала это дитя, но через несколько лет его забрали на попечение государства, так как я, будучи сама несовершеннолетней, не обладала будто бы необходимой дееспособностью и зрелостью ума.

Столь варварское отношение к себе испортило внешность Лулу и сделало ее вульгарной. То, что не успела пустить прахом она сама, не пощадили другие. До того как пороки изрыли морщинами ее черты, она блистала — прекрасная, воздушная, грациозная. Однако же большинство людей приняли ее закат за расцвет. Когда в девятнадцать лет сестра уехала в Нью-Йорк, она была способна лишь повторять чужие жесты, одевалась без изящества, решения принимала без обстоятельного анализа, поступки совершала без воли и подражала, вместо того чтобы развивать в себе творческое начало. С каким наслаждением купалась она во лжи! И в каком же странном мире жила я сама!

Принимая веру и тяготея к простоте, я все мои дела и слова подчиняла моим убеждениям; вот почему я открыла свой план Никола Тревизану со всей прямотой и искренностью:

«О любви я не говорю. Я предлагаю вам взять на себя беспрецедентную миссию, которая, если вы ее успешно выполните, сделает честь всей вашей жизни: я хочу, чтобы вы стали отцом моей будущей дочери».

Никола Тревизан не понимал моих слов, он искал потаенные уголки, в которых, как ему представлялось, гнездились мои неутоленные желания и бурные страсти.

«Вы хотите выйти за меня замуж… или что

Мне пригрезились солнце и луна, плавающие в первозданной жидкости, которая состояла из соков семени. Под действием пламени горящей серы жидкость разложилась, сублимировалась и, наконец, сгустилась и стала ртутью.

IX

Я знала, что ты уже была, была испокон веков, прежде чем я зачала тебя. Ты появилась еще до того, как забили первозданные ключи, до того, как окутали землю покровом первые облака. Ты существовала всегда, даже когда твой дух еще не обрел тела. Со всей очевидностью я поняла это, как только замыслила свой план. Никола Тревизану я сказала всю правду:

«Замуж я не стремлюсь, я хочу стать матерью. Мое желание — совокупляться с вами ровно столько, сколько потребуется, чтобы стать беременной, и не более того. Плод нашего краткого соития совершит великое деяние, когда настанет срок. Чтобы исполнить это высокое предназначение, я запаслась душевным покоем, мудростью и силой. Моя дочь будет олицетворенным медом, вратами неба, обителью знания, пальмовой ветвью терпения, тайным цветком, розой среди шипов, вместилищем духа. Она осуществит все, чего не смогла я, оттого что мне не хватило подготовки и времени. Ведь на меня откровение снизошло так поздно, что мне никогда уж не достичь благой вести, но я буду без устали бдить, чтобы ни единого пробела не было в ее воспитании».

Пикник Фернандо Аррабаля

Похожие статьи:

Понравилась статья? Поделиться с друзьями:
Добавить комментарий

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!:

Adblock
detector