Тема “изобретения традиции” и ее постмодернистская трактовка

Тема изобретенной традиции (invented tradition), пожалуй, наиболее отчетливо высвечивает сущность постмодернистского подхода к культуре и его отличие от остальных подходов. Круг вопросов, связанных с социальным конструированием культурных форм, к которому относится и данная тема, в социологии и этнологии активно разрабатывается начиная с 1960-1970-х годов [Теоретический фундамент этой проблематики наиболее полно изложен в книге: Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М., 1995.]. Начиная с 1980-х годов подверглись переосмыслению и классические представления о традиции, которые господствовала до этого в общественных и гуманитарных науках.

В рамках классической эпистемологии данная тема получила наиболее яркое освещение в сборнике “Изобретенная традиция” [The Invention of Tradition. Cambridge, 1983.], а также в работе Э. Шилза. “Изобретенной” традицией (в отличие от простого изменения традиции, когда оно принимает открытую форму) была названа традиция, которая кажется или провозглашается старой, тогда как на самом деле имеет совсем недавнее происхождение [Такой взгляд на изобретенную традицию можно найти, в частности, во Введении Э. Хобсбаума к сб.: The invention of Tradition- P. 1-2.]. Такая претензия на древность обычно опирается на то, что данная традиция действительно имеет в себе элементы, унаследованные от прошлого. Авторы указанных работ, хотя и продемонстрировали на множестве примеров, сколь частым является этот феномен, тем не менее признали, что кроме изобретенной традиции существует и действительно живая и не прерывавшаяся традиция, унаследованная от прошлого.

В рамках постмодернистской антропологии эта тема приобрела принципиально иную трактовку. В работе Дж. Линнекин и Р. Хандлера (первой постмодернистской работе на эту тему) провозглашается отрицание принципиальной разницы между аутентичной и изобретенной традицией; речь по существу идет о низведении любой традиции до уровня изобретенной (в указанном выше смысле) [Linnekin J., Handler R. Tradition, Geniune and Spurious // Journ. of American Folklore. 1984. V. 97. P. 273-290. Другие работы, в которых этот взгляд получает развитие: Handler R. Authenticity // Anthropology Today. 1986. V. 2. P. 79-81; Linnekin J. Cultural Invention and the Dilemma Authenticity // Am. An. 1991. V. 93. ¹2. P. 446—449 и уже упоминавшиеся работы: Fienup-Riordan A., Hanson A., Jackson J.; Linnekin J.Defining Tradition…]. “Традиционная культура”, по мнению А. Хансона, — “в большей мере изобретение, сконструированное ради современных целей, чем стабильное наследие, воспринятое от прошлого” [Hanson A. Op. cit. P. 890.].

Дело в том, что, с точки зрения постмодернистов, любой отчет о культуре, любое ее описание есть на самом деле изобретение культуры. Носители культуры, пытаясь осмыслить последнюю в ее целостности, руководствуются отнюдь не академическими целями. Их интересуют вполне прагматические животрепещущие проблемы. Они стремятся прежде всего адаптировать свою культуру к современной ситуации, решить те или иные вставшие перед ними проблемы. Описание, осмысление своей культурной традиции в контексте вставших проблем и есть способ такой адаптации. Любое описание культуры, как считают постмодернисты, даже то, которое делают ее носители, — это ее интерпретация и “переписывание” на языке современности.

Таким образом, если раньше под изобретением традиции понимался временной, диахронический процесс, конечным результатом которого является изобретенная традиция, то постмодернисты говорят о конструировании не только в диахронии, но и в синхронии.Речь идет не столько о том, что традиция была изобретена когда-то в прошлом, сколько о том, что это изобретение происходит в настоящий момент и носители культуры могут принимать в нем активное, осознанное участие. Конструирование, изобретение культуры — это процесс, разворачивающийся во времени, и состояние культуры. Данное конструирование идет в любой момент времени, прямо на наших глазах. Наши же собственные глаза, глаза наблюдателя, по мнению постмодернистов, и осуществляют это конструирование.

Для того чтобы получить те или иные преимущества (политические и экономические), аборигенные группы нередко сознательно конструируют внешний облик своей культуры, приспосабливая его к восприятию внешнего наблюдателя, к тем концепциям об их культуре, которых придерживается наблюдатель, часто искажая. популяризируя, упрощая при этом реалии традиционного образа жизни. Яркие примеры этого можно найти, в частности, в работах Дж. Джексон и А. Фиенуп-Риордан [Fienup-Riordan A. Op. cit.; Jackson J. Op. cit.]. Наиболее показательный пример содержится в работе А. Хансона, где исследователь описывает политику, проводимую с 1980-х годов Маоританга (движением акти//вистов маори). Целью ее является утверждение в Новой Зеландии бикультуральности (полностью равноправного существования двух культур, маорийской и англоновозе-чандской) [Hanson A. Op. cit.]. А. Хансон подробно останавливается на одном аспекте культурной политики маори: на том образе национального характера, который считает движение исконным для маори и пытается “возродить”. На практике же почему-то получается, что этот “возрождаемый” этнический характер маори, как справедливо замечает д. Хансон, оказывается суммой атрибутов, прямо противоположных отрицательным атрибутам европейца. Он олицетворяет собой образ благородного дикаря в том виде, в каком тот был сформулирован Ж.-Ж. Руссо: в его основе лежит прежде всего критика европейцами самих себя, своих не особенно привлекательных черт. Понятно, что даже если древние маори действительно имели те свойства, которые им приписывают потомки, то они существовали в совсем ином контексте, чем сегодня, и имели иное значение.

Как показывает А. Хансон. в этой культурной политике на первом плане стоит не озабоченность свойствами характера древних маори, а проблемы современности. Мы сталкиваемся здесь с попыткой достроить до полноты и завершенности культурный облик маори, от которого в современной ситуации остались только разрозненные фрагменты; попытку закрыть бреши в обветшавшем и почти вышедшем из употребления культурном дискурсе. А. Хансон показал практическую роль, которую играет ЭTO самоконструирование в политической игре Маоританга [Так например, утверждение сакрального характера маорийской культуры (по контрасту со светской культурой европейцев) выступает как основание особых прав маорийских общин на музейные ценности, имеющие отношение к их культуре, в силу особого, сакрального статуса этих ценностей. А это в свою очередь — составная часть политики по реанимации роли племен, старого племенного деления и племенных советов (как единственно законных распорядителей наследием маорийской культуры), которая к настоящему времени почти сошла на нет (Hanson A. Op.cit.).].

Таким образом, отношение к искажениям традиции, к дихотомии исконная/измененная культура — тема, в связи с которой происходит наиболее резкое размежевание между постмодернистской антропологией и другими подходами к культуре. Критика этой дихотомии ведется сразу по нескольким направлениям.

Главное возражение состоит в том, что любой современный элемент культуры, даже если он — часть традиционного наследия, является “изобретенным”, потому что иным стало его значение в рамках культуры. Любое возрождение старинной культуры проблематично уже потому, что возрождаемые элементы подвергаются рефлексии со стороны ее современных носителей. Сетовать на то, что манипулирование собственной культурой “загрязняет” традицию, бессмысленно, поскольку искусственное сохранение остатков прошлого в чистоте превращает их в музейные экспонаты и в точно такой же степени будет расходиться с их прошлым культурным значением, когда они были необходимой частью жизни. Поэтому искусственное сохранение в той же мере является “отступлением” от традиции. Кроме того, этот “культурный музей” сам по себе неизбежно становится объектом манипулирования и даже средством заработать деньги. Такое отношение к традиции превращает ее в культурный капитал, причем не только с точки зрения функции, но и в восприятии самих носителей культуры. Как отмечает Дж. Джексон, они начинают относиться к ней как к интеллектуальной собственности, со всеми вытекающими отсюда последствиями[Jackson J.Op.cit.].

Несмотря на то что носители культуры могут получать определенные преимущества от обрисованной выше ситуации, в целом они оказываются в проигрыше. Боязнь утратить экономические и социально-политические преимущества, которые обусловлены сохранением “исконной культуры”, способствует искусственной консервации архаичных черт общества и затрудняет его приспособление к современной обстановке. По мнению постмодернистов, негативная оценка культурных новшеств, которую несет в себе указанная дихотомия, имплицитно содержит в себе род сегрегации, когда одни имеют право на развитие, поскольку такова доминанта их культуры, а другие должны стоять в стороне и сохранять остатки прошлого, выполняя роль оплачиваемых музейных работников собственной культуры, так как любые новшества расцениваются как ее утрата. Это находит отражение и в неприязни самих носителей культуры к антропологам, воспринимаемым ими как консерваторы, которые хотят “загнать их на деревья” и “одеть в набедренные повязки”, исключив их приобщение к благам цивилизации [Jbidem.]. Отказ от этой дихотомии, от ее оценочного харак//тера рассматривается антрополагами-постмодернистами как дружественный и прогрессивный шаг по отношению к самим носителям культуры.

Существует еще один менее убедительный аргумент, который постмодернисты выдвигают против указанной дихотомии. Они утверждают, что манипуляция традицией — это не издержки современного состояния традиционных обществ, а их исконное свойство[Это общее место всех работ, упомянутых в примеч. 37.]. Так, А. Хансон полагает, что неверно думать, будто до контакта с европейцами культура маори представляла собой образец чистоты и аутентичности и только после этого контакта постепенно загрязнилась искажениями, влиянием извне [Hanson A. Op. cit.]. Уже и тогда, в прошлом, любой из элементов этой культуры был объектом манипулирования: в зависимости от воли и сиюминутных потребностей носителей культуры ему придавалось то одно, то другое значение. Их конфигурация принимала то одну, то другую форму. В этой ситуации непонятно, какое время следует брать за исходную точку, где культура была еще целиком исконной. Описание культуры, которое было дано в прошлом и используется нами для восстановления ее исконных черт, — такой же искусственный конструкт, который большую часть культурного многообразия игнорировал, а все остальное деформировал.

Из этого следует принципиальная равноценность “изобретенных” и “аутентичных” элементов культуры. Предметом забот этнолога, как заявляет А. Хансон, является не разоблачение изобретенной порции культуры как неаутентичной, а понимание процесса, посредством которого приобретается эта аутентичность [Ibid.].

Впрочем, у А. Хансона нет достаточно полных материалов о прошлом маори, доказывающих, что манипулирование традицией — их исконная черта, а не результат влияния западной культуры. Этот недостаток, правда, на другом материале, несколько восполняетработа Э. Гэйбла [Gable E. The Decolonization of Consciousness: Local Sceptics and the “Will To Be Modem” In a West African Village // Am. Eth. 1995. V. 22. № 2. Р. 242-257.], который старается показать, что тенденция манипулировать обычаем, рационализация культа, прагматическое отношение к ритуалу, скептицизм относительно сверхъестественных сил являются исконными для западноафриканских народов, а не привнесены вследствие контакта с европейской культурой и вызванных этим перемен.

Древний Рим за 20 минут

Похожие статьи:

Понравилась статья? Поделиться с друзьями:
Добавить комментарий

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!:

Adblock
detector