Для людей, придерживающихся либерально-демократических ценностей, естественно апеллировать к опыту Запада. Но прежде, чем кратко охарактеризовать этот опыт, следует сделать весьма важную оговорку. Стремясь использовать западный опыт, необходимо учитывать разницу исторических обстоятельств, в которых опыт формировался и в которых он будет применяться. Современные стратегии противодействия национал-радикализму на Западе сложились в эпоху после II Мировой войны, когда страны Запада давно завершили процесс модернизации. В них давно сложились национальные государства, институты демократии в большинстве этих стран тоже были хорошо или хотя бы неплохо отлажены (Германия и Италия имели здесь свою специфику, как негативную, так и позитивную). В современной России ничего этого пока нет: институты демократии приходят в упадок, не успев толком сложиться; Россия, как национальное государство на руинах империи, еще только возникает в сознании своих граждан; даже модернизация завершена не вполне. И опыт нацизма был нами, по понятным причинам, осмыслен гораздо хуже, чем западным обществом. В чем-то мы соответствуем западным странам первой трети XX века, а кое в чем – и века XIX. Но опыт – это не только опыт собственной страны, поэтому российское общество сейчас, например, осуждает агрессивный национализм, а в 1920-е годы прошлого века он был вполне или в значительной степени приемлем практически во всей Западной Европе.
Западные государства в 1950-е годы и позже исходили из того, что прямой угрозы захвата власти национал-радикалами более не существует, а если они начнут набирать силу, государство не усомнится в силовом подавлении и будет иметь для этого вполне достаточно ресурсов. До недавних пор силу приходилось применять против национал-сепаратистов (Ольстер, Страна Басков и т.д.), против локальных беспорядков (расовые бунты в США), против небольших групп городской герильи или против погромных акций, и со всем этим государства справлялись не идеально, но приемлемо. Внимание государств и обществ Запада направлено на улучшение ситуации для угрожаемых этнических и религиозных групп, на внедрение и упрочение идей толерантности, уважения многообразия и т.п., что, в частности, должно приводить к сокращению базы для национал-радикальных групп и движений.
Очень важно, что государство не выступало в роли главного инициатора и двигателя реформ, эту роль брали на себя общественные группы, постепенно завоевывающие достаточный авторитет в обществе, чтобы переманить на свою сторону и государство, всегда консервативно настроенное. Образцом можно считать процесс преодоления расового неравноправия в США: всего за десятилетие-полтора инициативные группы сумели переубедить значительную и наиболее влиятельную часть общества, государство приложило серьезные усилия для преодоления сопротивления противников равноправия (а иногда и вооруженную силу – против радикалов с обеих сторон), государство и подавляющее большинство общества признали, что им предстоят длительные и серьезные усилия для реальной интеграции расовых меньшинств.
Успехи такой политики очевидны. Скажем, в США с тех пор были только одни серьезные расовые беспорядки (в Лос-Анжелесе). Большинство граждан искренне считают, что расист – это оскорбление. Политические движения белых и черных расистов явно исчерпали потенциал роста, находятся скорее в кризисе. Формальное неравноправие забыто, а количество случаев дискриминации резко сократилось. Интеграция сделала вполне заметные успехи, хотя, конечно, далеко не такие, как мечтали борцы за гражданские права в 1960-е годы.
Правда, пример США не вполне показателен для России. США в сравнении с европейскими странами (включая даже Англию и не говоря уж о России) – страна с гораздо более прочными традициями демократии и саморегулирования общества. Но и в западноевропейских странах можно найти примеры успешных гражданских кампаний, например, — за активную интеграцию инокультурных иммигрантов.
Общественные движения стран Запада, действующие в сфере этнической проблематики (проблематика религиозная там уже давно не столь актуальна), основывалось в идейном и моральном плане на двух вещах – на готовности не допустить повторения ужасов II Мировой (в первую очередь речь шла о Холокосте) и на стремлении максимально широко воплотить право наций на самоопределение, провозглашенное на излете предыдущей великой войны, но тогда так толком и не реализовавшееся.
О праве наций следует сказать немного подробнее. Само по себе оно – побочное следствие принципа национального государства и, тем самым, естественный продукт XIX века. В XX веке оно использовалось как повод к войне (Судеты), становилось основой этнических чисток (Восточная Европа после 1945 года), но послужило и обоснованием деколонизации. И хотя в самой Европе понятие нация вовсе не везде носит этнический характер (англо-французская традиция, основанная на формировании нации в рамках сложившегося государства, понимает нацию как совокупность граждан; германская традиция, основанная на формировании нации в ходе борьбы за создание государства, понимает нацию как двойственную этнически-гражданскую общность), по отношению к не-европейцам этническое понимание нации стало доминирующим, что было, надо полагать, связано с трудностями применения понятия нация во внеевропейском контексте (в Африке, на арабском Востоке, в Индии). Право на самоопределение в его этническом аспекте стало опорой для разрабатывавшейся с начала века концепции прав этнических меньшинств.
Идея защиты меньшинств и память о жертвах II Мировой войны стали практически общим местом культуры и образования Запада. Чтобы стать национал-радикалом, требовался своего рода подвиг нонконформизма, на который могли пойти относительно немногие. В 1970-е годы была достигнута нижняя точка в деятельности национал-радикалов в западных странах.
Продолжая избранную линию самовоспитания в духе толерантности, западные общества отказались от идеи ассимиляции меньшинств. Было признано, что ассимиляция не достигает своей цели в современном западном обществе, испытывающем значительный наплыв иммигрантов из бывших колоний. И не только: напротив, политика ассимиляции ведет к нарастанию напряженности. Не оправдала себя и германская практика гастарбайтерства, т.е. предоставления трудовым иммигрантам только временного статуса, отказ от их интеграции. На смену прежним практикам пришел мультикультурализм – признание за каждой этнической (и не только) группой собственной культурной, а то и национальной (даже и в политическом смысле слова) идентичности, требование к обществу равно соответствовать интересам всех таких групп. Мультикультурализм предполагает политкорректность, уважение к другому переходит в культ многообразия. Практика мультикультурализма существенно способствовала повышению морального комфорта для этнических меньшинств, наверняка предотвратила многие конфликтные ситуации.
Но мультикультурализм одновременно способствовал распространению изначально присущих праву наций на самоопределение пороков. Первый – подмена индивидуальных прав человека, на которых базируется современная демократия, правами групповыми, которые требовали уже и нарушения индивидуальных прав (например, в практике позитивной дискриминации). Второй – признание этнической группы реальной, природной (вариант – созданной Богом) сущностью, выступающей как единый субъект общественной жизни. Основное течение европейского национализма XIX века, ориентированное на государство, имело дело с действительно реальными объектами – странами, защищало интересы (права) страны, пусть даже и в ущерб правам отдельного человека. Выросший из классического национализма мультикультурализм защищает, в ущерб правам человека, интересы самопровозглашенных групп (этническая основа которых должна интересовать этнологов, но не всех остальных граждан), возглавляемых, а порой и создаваемых соответствующими активистами – этническими антрепренерами.
Помимо прочих своих недостатков, теория и практика мультикультурализма отнюдь не способствовали противодействию национал-радикальным тенденциям. Расцветает агрессивный национализм различных меньшинств, чьи лидеры культивируют идеи особых прав своей группы. Идея квотирования для меньшинств в порядке позитивной дискриминации подтверждает старую этно-националистическую теорию национально-пропорционального представительства. Национал-радикалы (и даже не только радикалы) охотно принимают идею культурной особости каждой этнической группы – и во имя этого призывают к сегрегации и запрету иммиграции. Культ культурного плюрализма в образовании подразумевает плюрализм идеологический – и табу на национал-радикальные идеи постепенно разрушается. А результатом всего этого является активный рост национал-радикальных течений, что можно было наблюдать на протяжении всех 1990-х. А бывшие национал-радикалы, избравшие путь самоограничения ради электоральных успехов, этих успехов в 1990-е добились во многих странах.
Можно констатировать, что задача маргинализации национал-радикалов выполняется все хуже и хуже. А в последние годы Европа видит бурный рост новой генерации национал-радикалов – местных исламистов. Противостояние с которыми, безусловно, еще больше будет способствовать мобилизации национал-радикалов традиционных.
Если смотреть на смену парадигм этно-политики в западном мире с точки зрения противодействия национал-радикализму, мы можем предложить следующее описание. В 1950-1970-е годы национал-радикализм почти любого толка (сепаратизм был и остается отдельной темой) рассматривался преимущественно через призму антифашизма, то есть отвергался и преследовался как крайне опасный политический феномен, с которым Запад, и особенно Европа, готов был бороться всерьез ради недопущения новых 1930-х годов. В 1980-1990-е годы национал-радикализм начинает постепенно рассматриваться в свете сложных межэтнических отношений, которые надо как-то регулировать. А где регулирование, там и переговоры, а где переговоры, там и легитимизация противостоящей стороны. И мы видим по опыту, что второй подход оказался менее успешен, чем первый.
Означает ли это, как нередко пишут, что Европе и Западу в целом грозит крах? Почти наверняка – нет: западные страны не раз находили выход из сложных ситуаций, Бог даст – найдут и в этот раз. Нам же следует хотя бы не повторять их ошибок и использовать немалый позитивный опыт.
Переносить те или иные культурные практики (например, в сфере образования) всегда сложно – из-за отмеченного в самом начале стадиального разрыва. Но это не значит, что целый ряд практик не может быть позаимствован и, в случае успешного применения, распространен. Например, идея представлять лица в телеящике разными этническими типами всеми оценивается как удачная и уже опробована в России – стоит применить шире. Но не переходить на прямое этническое квотирование, чтобы не создавать прецедентов применения групповых прав в ущерб индивидуальным.
А есть инструменты, переносимые на российскую почву с наименьшим риском, — правовые. И именно в сфере правового регулирования и проблем этнической (и иной) дискриминации, и проблем противодействия национал-радикализму западные страны имеют уже достаточно удачный опыт (при том, сколь коротка история этих областей права). И существуют уже инструменты трансляции этого опыта вовне – международные договора и практика Европейского суда по правам человека.
Очень важно, что правовые инструменты не ориентированы на порочную идею групповых прав. Для нас важно также, что правовой метод регулирования той или иной проблемы ограничивает, в принципе, произвол со стороны представителей государства, возможность применения инструментов не по адресу. Право, наконец, — инструмент сильного государства, не нуждающегося для решения проблем в переговорах с какими-то группировками, в отличие, скажем, от ситуации общенациональной или локальной гражданской войны, когда легитимность обеих сторон подорвана, а государство просто не может применить правовые процедуры.
БИНАРНЫЕ ОПЦИОНЫ BINOMO / СТРАТЕГИЯ СЕКРЕТ ЗАПАДА #1/ OLYMP TRADE ОЛИМП ТРЕЙД/ POCKET OPTION/ FINMAX
