Смерть субъекта» и критика «метафизики».

С критикой «идеологии субъекта», которую ведет Фуко, перекликается проект Деррида, вначале названный им «грамматологией», а затем – «деконструкцией». Эта программа заключается опять-таки в пересмотре одного из базисных допущений европейской философской традиции, а именно – примата речи, говорения, голоса, над «письмом». Классическая философия (начиная с Платона) и классическое языкознание (начиная с Вильгельма фон Гумбольдта и Фердинанда де Соссюра) считала само собой разумеющимся, что первичным источником смысла может служить лишь речь. Запись же речи, ее материальное воплощение (письмо) есть лишь «застывший» голос, омертвленный дух. Стало быть, письмо вторично по отношению к речи. Его назначение и его содержание в том, чтобы служить репрезентацией речи, внешним «пред-ставлением» внутреннего смысла. Как раз это допущение и ставит под сомнение Деррида. Письмо, согласно Деррида, не следует рассматривать лишь как «письменную речь». Оно отстоит от «истины» (т.е. от сферы значений) отнюдь не дальше, чем речь. Что же касается веры в привилегированное отношение речи к истине, то эта вера есть не что иное как проявление логоцентризма западной философской традиции – традиции «метафизики». Логоцетризм – представление о центральном положении, занимаемом в структуре познания «логосом» («словом», «законом», «логическим мышлением») – неотрывен от фоноцентризма (веры в приоритет голоса, фонемы перед письмом). Лого-фоноцентризм метафизики оказывается к тому же и фаллоцентризмом – системой идей, основанных на убеждении в первенстве мужского начала, в «первичности» мужчины и «вторичности» женщины.

Если подойти к делу историко-философски, то надо заметить, что с критикой концепции субъекта, характерной для западной философии, выступал еще Хайдеггер. Именно Хайдеггер (в свою очередь опиравшийся на Ницше) поставил под сомнение само представление о человеке как «субъекте» – инстанции, которой дано право овладевать миром, делать вещи инструментом реализации своих целей, вовлекая сущее в круг утилизующего опредмечивания. В этой связи постструктуралистская критика западной филоссофской традиции есть радикализация «деструкции метафизики», осуществленной в 1930–1940-е Хайдеггером. Недаром сам термин «деконструкция» возник из переосмысления хайдеггеровского предприятия. В чем состояло это переосмысление?

Говоря кратко, в том, что хайдеггеровское «преодоление метафизики» Деррида вписывает в историю метафизики. Сколь бы ни был радикален пересмотр оснований европейской философской традиции, предпринятый Хайдеггером, сам этот пересмотр тоже есть метафизика, ибо Хайдеггер исходит из свойственного метафизике понимания бытия как присутствия. Присутствие, или абсолютная полнота смысла, полагается метафизикой как изначальное. Чистое присутствие («презенция») как бы представляет, ре-презентирует себя в тех или иных знаках, образуя задний план любых «репрезентаций». Репрезентация – и как процесс, и как объяснительный принцип – предполагает наличие в культурном пространстве чего-то, что само в это пространство не входит, но определяет собой все, что в данном пространстве происходит. Есть, изначально налично не просто «показывание», «репрезентирование», но и то, что в нем репрезентируется – присутствие, бытие.

Классическое философское мышление – и Хайдеггер здесь не исключение – оперировало понятийными парами смысл / знак, означаемое / означающее. Предполагалось, что познание движется от внешнего к внутреннему, от знаков, лишь означающих некоторое содержание, к самому содержанию. Согласно молчаливому допущению метафизики, это содержание первично по отношению к знакам, и, следовательно, может быть «отмыслено», «отшелушено» от них как от «незначащей» оболочки. Иначе говоря, классическая философия (феноменология и герменевтика в том числе) верит в возможность непосредственного смысла, смысла как такового, «трансцендентального означаемого», схватываемого благодаря таким процедурам как интеллектуальное созерцание или интуиция (таково, например, гуссерлевское «усмотрение сущностей»). В противовес этому допущению Деррида демонстрирует, что выход к означаемым, минуя означающие, невозможен. Не существует смысла (значения), не опосредованного означающими. «Трансцендентальное означаемое» как «чистый», не замутненный ничем внешним внутренний смысл (как чистое присутствие) есть иллюзия классической философии.

Из этих радикальных положений вытекают весьма радикальные следствия. Мыслителю, исследователю, автору отказывается в праве на обладание смыслом как таковым. Всякое притязание на обладание смыслом разоблачается в качестве неспособности субъекта отдать себе отчет в изначальной амбивалентности, многозначности производимых им высказываний. В том, в частности, что означающие, из которых сотканы его высказывания, находятся в сложных отношениях с другими означающими – включая и те, о которых сам автор не подозревает. (В этой связи, он, строго говоря, и не является автором собственных высказываний).

Иллюзия авторства представляет собой продукт другой иллюзии европейской философской традиции – автономной субъективности. Такая базисная для новоевропейской философии абстракция как «трансцендентальный субъект» имеет своей основой представление о мыслящем как о находящемся вне времени и пространства индивидууме. Однако действительный субъект мышления вовсе не является бестелесным (и, соответственно, лишенном пола, возраста и т.д.) существом. Стало быть, те или иные высказывания, в том числе философские, теологические и т.д. имеют своим источником отнюдь не парящую над миром инстанцию, но производятся вполне определенными людьми. У субъекта высказывания есть возраст и пол, он наделен социальными характеристиками (образование, цвет кожи, место в отношениях господства и подчинения). Отвлекаясь от его местоположенности, т.е. от ситуации, в которой производится то или иное высказывание или система высказываний, мы отвлекаемся от важнейшего вопроса – от вопроса, кто говорит. Мы делаем вид, что тот, кто говорит, есть «субъект» вообще, субъект как таковой, затушевывая тем самым реальную вовлеченность всякого говорения в отношения власти (власть здесь следует понимать в максимально широком, а не в узко-политическом, инструментальном смысле).

Если разрабатываемая Деррида программа деконструкции имеет своим предметом текстовую сферу, т.е. запечатленную в текстах культуру, то объект Делеза и Гваттари – сфера социального действия. Здесь также очевидно резко полемическое отношение к философской традиции. Последняя исходит из таких инвариантов как личность и цель (общественно-исторический мир есть результат личностного и коллективного целеполагания). В противовес традиции французские мыслители понимают общество как поток сил, смешение безличных силовых полей и силовых волн. Иными словами, у социального действия («социальной машинерии», как его называют Делез и Гваттари) нет субъекта. Субъект в его классическом понимании (как центральная инстанция управления действием), о смерти которого возвестил Фуко, еще раз похоронен.

В отличие от Фуко, преимущественный объект полемики которого составляла «история идей», и от Деррида, нацеленного на критику «метафизики присутствия», главный пункт отмежевания от классического наследия в случае Делеза и Гваттари – фрейдовский психоанализ. Фрейд и его последователи разделяют с класической философской традицией представление о четкой структурированности человека. В каких бы терминах последний ни описывался (через диаду сознание / бессознательное или через триаду Оно-Я-Сверх-Я), психоанализ берет за аксиому реальность такой структуры как человеческий «субъект». Бессознательное, открытием которого так гордится фрейдизм, надлежит, согласно Фрейду, поставить под контроль сознания. Сами процедуры психоанализа как терапии нацелены на то, чтобы вывести бессознательное на свет сознания, «образумить» бессознательное, переформулировав иррациональные влечения в рациональных категориях. «Шизоанализ» же, противопоставляемый Делезом и Гваттари психоанализу, исходит из продуктивности бессознательного. Именно в силу того, что сфера бессознательного (сфера Желания) носит продуктивный, творческий характер, от него не следует «освобождаться». Настоящая свобода как раз и заключена в сфере Желания, а попытки поставить его под контроль – репрессивны и культурно контрпродуктивны.

Литература Деррида Ж. Письма к японскому другу. – Вопросы философии. М., 1922
Baudrillard J. De la seduction. Paris, 1979
Эко У. Заметки на полях «Имени Розы» // «Иностранная литература», 1988, № 10
Lyotard J. L. Reponse a la question que est-ce que le postmodernite? Le postmoderne explique aux enfants. Paris, 1988
Барт Р. Избранные работы: Семиотика: Поэтика. М., 1989
Делез Ж., ГваттариФ. Капитализм и шизофрения: Анти-Эдип. М.,1990
Christian Kracht. Koln, 1995
Гидденс Э. Постмодернизм. – В сб.: Философия истории. Ред. Кимелев Ю.М., 1995
Ильин И. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М., 1996
Козловски П. Культура постмодерна. М., 1997
Ильин И. Постмодернизм от истоков до конца столетия. М., 1998
Ильин И.П. Постмодернизм. Словарь терминов. М., ИНИОН РАН – INTERADA, 2001
Момент инаугурации постмодернизма в музыке наступил в России совсем недавно — в 90-е годы, когда стиль, по мнению многих, уже пошел на убыль или, по крайней мере, заметно эволюционировал. Сложность его теоретического освоения объясняется тем, что, во-первых, основные понятия постмодерна сложились в философии, литературе, сфере пластических искусств и потому медленно приживаются в музыке. А во-вторых, — тем, что в отечественном музыкознании уже имеется собственный устоявшийся терминологический аппарат, характеризующий стилевые вехи трех последних десятилетий. Важнейшее, если не преобладающее, место принадлежит в нем понятию поставангарда. Действительно, в 70-е годы в отечественной музыке проявляется реакция на авангардный бум предыдущего периода, и многие ее характеристики соотносятся обратной связью с непосредственно предшествующим опытом. Эта пресловутая вторичность, обнаружившая себя в искусстве с 70-х годов, соответствовала таким постулатам постмодерна, как диалогизм,циитатность и комментирование. Музыкальная лексика также соприкасалась с эстетикой постмодерна, но музыковедческий словарь долгое время оставался самостоятельным. С течением времени выяснилось, однако, что приставка пост подразумевает под собой гораздо больший объем культурного прошлого. Поставангардная волна возникает и как бездонная обобщающая суммарность (каждый новый текст написан после старого текста: идея постлюдии у В.Сильвестрова, как эпилога музыкальной истории), и, одновременно, как выход за пределы всего сказанного, нулевая ситуация (семантика тишины и молчания в произведениях многих композиторов: Tabula Rasa А.Пярта,i Лестница Иакова А.Кнайфеля и т.д.). Возросшая временная перспектива позволяет увидеть в авангарде и модернизме момент активности, фетишизацию средств, технологии, ориентацию на самовыражение; тогда как в приставке пост — стремление к обобщению, тенденцию асубъективности. Так или иначе, несмотря на терминологические несовпадения и неостывающую актуальность понятия поставангард, музыкальная практика последних десятилетий обнаруживает соответствие многим концептам именно постмодернистского толка.

Постмодерн и полистилистика.(Альфред Шнитке) …36

Постмодерн и медитативность.(В.Сильвестров и А.Кнайфель) …58

Постмодерн и оперный театр …106

Классический постмодернизмЛеонида Десятникова …145

Смерть субъекта

Похожие статьи:

Понравилась статья? Поделиться с друзьями:
Добавить комментарий

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!:

Adblock
detector