Однажды около двух часов ночи множество духов явилось на перекресток, и
они запихали меня в мешок, который специально для этого принесли. Запихали
они меня, значит, в мешок, и один из них положил мешок себе на голову и ну
улепетывать в город к реке, потому что они — Речные духи. (Они меня просто
украли с перекрестка—для себя, или в свой собственный город.) Достигши
города, они меня вынули, чтобы предъявить Наистаршему Старейшине, который
сидел на особом стуле у ног до ужаса страшного бога — самого могучего, как
им казалось, из всех богов их Речного Города. И вот меня предъявили
Старейшине, потому что он, а никто другой повелел своим духам украсть меня с
перекрестка, когда получил обо мне информацию. Как только я предстал перед
их Старейшиной, он приказал привести барана, убил его и полил мне голову
кровью, а моя голова была преогромной и страшного вида, даже если без крови.
Когда голова как следует окровавилась, они зажарили мясо барана и лучшие
куски положили передо мной. Они положили их, чтобы я ел, но, едва я стал
есть, до ужаса удивились и страшно обрадовались, потому что их боги никогда
не ели, не могли дышать, были не силах пошевелить головой или подать
какие-нибудь сигналы. Но поскольку эти Речные духи люто ненавидели Небесного
Бога и очень любили Земных Богов, то, когда замышлялось важное дело,
Старейшина сразу же обращался ко мне, и, если я показывал кивком головы, что
одобряю дело, он его разрешал, а если я просто помахивал шеей, или показывал
неодобрение делу, Старейшина сообщал своим приближенным, а те говорили всем
остальным, что дело не одобряется, и оно запрещалось. Старейшина был у меня
переводчиком, и только он благодаря его титулу мог обращаться прямо ко мне.
Речные—они же Ехидные—духи признали меня своим главным богом и
выстроили мне однокомнатный дом, где я стоял посредине комнаты, а они
приходили передо мной молиться, или преклоняться, и приносили жертвы. Я
кормился мясом жертвенных животных и пил их кровь, когда меня окропляли,
.потому что воды мне никто не давал, а человеку надо утолять жажду. Но
кровь, которой меня кропили, привлекала бессчетное количество мух, и они
покрывали мне шею и голову вечножужжащим несгоняемым слоем — рук-то у меня
не было, чтобы их отгонять,— и порой Старейшина, придя ко мне:
в дом, не мог понять, где стоит мой кувшин, пока не сгонял с меня мух
метлой, — щ
Прошла неделя моей жизни в их городе, и вот все они собрались на
праздник. Первым делом они открыли дом, и туда вошел Наистарший Старейшина,
которому разрешалось со мной разговаривать. Сначала он вымыл мне шею и
голову— ведь только они возвышались над кувшином,— потом обвязал мою
длинную шею красной домотканой материей с бахромой, отчего шея стала еще
страшней, потом надел на мою огромную голову красную шапку Речного духа,
отчего голова сделалась еще гаже, потом сунул мне в зубы трубку длиной в
шесть футов и такую емкую, что туда -вмещалось полтонны табаку, а у трубки
поставил особого духа, чтобы наполнять ее по мере надобности. Когда он
разжег мне факелом трубку, духи с ду-хевами пустились в пляс—они плясали, и
пели несни, и бренчали колокольцами, и прихлопывали в ладоши, и, когда
барабанщики ударили в барабаны, все плясуны утроили свою прыть, а когда из
трубки, которую я курил, повалили клубы табачного дыма, все плясуны
раскатились хохотом, да таким громогласным, что стой хоть за милю,
непременно услышишь, даже не слушая, и как только табак в моей трубке
кончался, особо приставленный для этого дух наполнял ее снова полутонной
порцией, потому что трубка была огромной — три фута по глубине и четыре в
диаметре.
Празднество продолжалось несколько часов, и моя голова непрерывно
курила, а табак был крепкий, и я опьянел, как пьянеют, напившись до полного
удовольствия, или полнейшей потери памяти,—такой табак под силу лишь духам,
да он только в их Лесу и встречается.
И вот, накурившись до потери памяти, я позабыл свои беды, или невзгоды,
и запел во весь голос земные песни—а раньше я- никогда их в Лесу Духов не
пел. Но как только духи услышали мое пение, они от восторга утанцевали в
лес—на пять тысяч футов, если не дальше,— а когда вернулись, то столпились
вокруг меня и стояли с отвисшими нижними челюстями, потому что песни им
очень понравились, зато мой голос удивил их до изумления. А дух,
приставленный набивать мою трубку, все подкладывал и подкладывал мне свежего
табачку, и я без устали пел свои пеони, которые вдруг прихлынули мне к
сердцу, как радость. И вот я радовался и пел свои пеони, а духов настолько
ошеломил мой голос, что они отвисли нижними челюстями и стояли, немо истекая
слюной… Они слушали мои песни около получаса, потом Старейшина вынес меня
из дому, который построил для моего пребывания, выдрал с корнями кокосовую
пальму длиной не меньше чем в триста футов и поместил меня на ее вершину,
между ветвей, вроде как в люльке, а другой Речной дух, Заместитель
Старейшины, поставил пальму себе на голову, утвердил ее там стоймя, чтоб не
падала,— а я по-прежнему находился в кувшине,— и впрыгнул на голову
Старейшине Речных духов. И вот я стоял в кувшине на пальме, пальма стояла на
голове Заместителя, Заместитель стоял на голове у Старейшины, а Старейшина
отплясывал пляски с духевами. Но пока они помещали меня на пальму, дух,
приставленный набивать мне трубку, загружал ее новой порцией табака—он был
так занят, что работал молча и даже не пытался поучаствовать в плясках,— а
я, накурившись до полного счастья, пел веселые земные песни, потому что
забыл все беды и горести, которые не давали мне раньше петь, и от этих
веселых песен все духи, все существа Девятого города плясали без перерыва
несколько дней.
На празднике духов земные пеони получили самое горячее одобрение, и вот
Его Величество Король, сидящий на троне в Двадцатом городе, послал
Старейшине Девятого города незримое повеление явиться в столицу. Но столица,
или Двадцатый город, отстоит далеко от Девятого города, а незримое повеление
нарушить нельзя, поэтому Речные духи разволновались, начали плясать все
быстрей и быстрей, и вдруг я смотрю, а у кувшина, где я сидел, выросли с
двух сторон два крыла из перьев, потом все ветки кокосовой пальмы
превратились в перья и обернулись крыльями, Речные духи взмахнули руками, и
тлядь—а это уже не руки, а крылья; но самые лучшие, или сильные, крылья
выросли у Старейшины—чтоб лететь впереди.
И вот все мы полетели по воздуху в Двадцатый город к Е. В. Королю, или
Властителю Леса Духов.
Рыбалка сплавной сетью поздней осенью, Щука,Сиг,Карась, ленок,