Выдав в Санкт-Петербурге мой запоздавший май-июньский выпуск «Ежедневника» и возвращаясь после этого в Курскую губернию, я, проездом через Москву, поболтал кой о чем с одним из моих давешних столичных друзей, с которым вижусь редко, но вывод которого глубоко ценю. Беседы я в целом не привожу, не смотря на то, что я определил наряду с этим кое-что очень любопытное из текущего, чего и не подозревал. Но, расставаясь с моим собеседником, я, кстати, упомянул, что желаю сделать, пользуясь случаем, мелкий крюк по дороге, из Москвы полтораста верст в сторону, дабы посетить места первого отрочества и моего детства, — деревню, принадлежавшую когда-то моим родителям, но в далеком прошлом уже перешедшую во владение одной из отечественных родственниц. Сорок лет я в том месте не был и столько раз желал в том направлении съездить, но все никак не имел возможности, не обращая внимания на то, что это мелкое и незамечательное место покинуло во мне самое глубокое и сильное впечатление на всю позже жизнь и где все полно для меня самыми дорогими воспоминаниями.
— Вот у вас имеется такие места и такие воспоминания, и у всех нас были. Любопытно: что у нынешней молодежи, у нынешних детей и подростков будет драгоценного в их воспоминаниях, и будет ли? Основное, что именно? Какого именно рода?
Что святые воспоминания будут и у нынешних детей, сомнения, само собой разумеется, быть не имеет возможности, в противном случае закончилась бы живая жизнь. Без святого и драгоценного, унесенного в судьбу из воспоминаний детства, не имеет возможности и жить человек. Другой, по-видимому, о том и не думает, а все-таки эти воспоминания бессознательно да сохраняет. Воспоминания эти смогут быть кроме того тяжелые, неприятные, но так как и прожитое страдание может обратиться потом в святыню для души. Человек и по большому счету так создан, что обожает собственный прожитое страдание. Человек, помимо этого, уже по самой необходимости наклонен отмечать как бы точки в собственном прошедшем, дабы по ним позже ориентироваться в будущем и выводить по ним хотя бы что-то целое, для собственного назидания и порядка. Наряду с этим самые сильнейшие и воздействующие воспоминания практически в любое время те, каковые остаются из детства. А потому и сомнения нет, что впечатления и воспоминания, и, возможно, самые сильные и святые, унесутся и нынешними детьми в судьбу. Но что именно будет в этих воспоминаниях, что именно унесут они с собою в судьбу, как как раз сформируется для них данный дорогой запас — все это, само собой разумеется, и серьёзный вопрос и любопытный. В случае если б возможно было хоть какое количество-нибудь предугадать на него ответ, то возможно бы было утолить большое количество современных тревожных сомнений, и, возможно, многие бы весело уверовали в русскую молодежь; основное же — возможно бы было хоть какое количество-нибудь ощутить отечественное будущее, отечественное русское столь таинственное будущее. Но беда в том, что ни при каких обстоятельствах еще не было эры в отечественной русской судьбы, которая столь менее воображала бы данных для предчувствования и предузнания неизменно таинственного отечественного будущего, как теперешняя эра. Да и ни при каких обстоятельствах семейство русское не было более расшатано, разложено, более нерассортировано и неоформлено, как сейчас. Где вы отыщете сейчас Отрочества «и» такие «Детства», каковые бы могли быть воссозданы в таком стройном и отчетливом изложении, в каком представил, к примеру, нам собственную свой семейство и эпоху граф Лев Толстой, либо как в «мире и Войне» его же? Все эти поэмы сейчас не более только как исторические картины в далеком прошлом прошедшего. О, я вовсе не хочу заявить, что они были такие красивые картины, отнюдь я не хочу их повторения в наши дни и совсем не про то говорю. Я говорю только об их характере, о законченности, определённости и точности их характера — качества, благодаря которым и имело возможность показаться такое ясное и отчетливое изображение эры, как в обеих поэмах графа Толстого. Сейчас этого нет, нет определенности, нет ясности. Современное русское семейство делается все более и более случайным семейством. Как раз случайное семейство — вот определение современной русской семьи. Ветхий вид собственный она как-то внезапно утратила, как-то неожиданно кроме того, а новый… в силах ли она будет создать себе новый, желанный и удовлетворяющий русское сердце вид? Иные и столь важные кроме того люди говорят прямо, что русского семейства сейчас «вовсе нет». Очевидно, все это говорится только о русском культурном семействе, другими словами высших сословий, не народном. Но, но, народное-то семейство — разве сейчас оно не вопрос также?
— Вот что несомненно, — сообщил мне мой собеседник, — несомненно то, что в очень непродолжительном времени в народе явятся новые вопросы, да и явились уже, — куча вопросов, ужасная масса все новых, ни при каких обстоятельствах не бывавших, до сих пор в народе неслыханных, и все это конечно. Но кто ответит на эти вопросы народу? Кто готов у нас отвечать на них, и кто первый выищется, кто ожидает уже и подготавливается? Вот вопрос, отечественный вопрос, к тому же самой первой важности.
И, уж само собой разумеется, первой важности. Столь крутой перелом судьбы, как реформа 19-го февраля, как все позже реформы, а основное, грамотность (хотя бы кроме того самое малое соприкосновение с нею), все это, несомненно, родит и родило уже вопросы, позже, пожалуй, организует их, объединит, даст им устойчивость и — в действительности, кто ответит на эти вопросы? Ну кто всего ближе стоит к народу? Духовенство? Но духовенство отечественное не отвечает на вопросы народа в далеком прошлом уже. Не считая иных, еще горящих огнем ревности о Христе священников, довольно часто незаметных, никому не известных, как раз по причине того, что ничего не ищут для себя, а живут только для паствы, — не считая этих и, увы, очень, думается, немногих, остальные, в случае если уж весьма потребуются от них ответы, — ответят на вопросы, пожалуй, еще доносом на них. Другие до того отдаляют от себя паству несоразмерными ни с чем поборами, что к ним не придет никто задавать вопросы. На эту тему возможно бы и большое количество прибавить, но прибавим позже. После этого, одни из ближайших к народу — это сельские преподаватели. Но к чему годятся и к чему готовы отечественные сельские преподаватели? Что представила до сих пор эта, только начинающаяся, но, но столь ответственная по значению в будущем, новая корпорация, и на что она в состоянии ответить? На это лучше не отвечать. Остаются, значит, ответы случайные — по городам, на станциях, на дорогах, на улицах, на рынках, от прохожих, от бродяг и, наконец, от прошлых помещиков (об руководстве, само собою, не упоминаю). О, ответов, само собой разумеется, будет множество, пожалуй, еще больше, чем вопросов, — ответов хороших и злых, глупых и премудрых, но основной темперамент их, думается, будет тот, что любой ответ родит еще по три новых вопроса, и отправится это все crescendo.[264]В результате хаос, но хаос бы еще прекрасно: скороспелые разрешения задач хуже хаоса.
— А основное, — нечего и сказать об этом. Вынесут.
Само собой разумеется, вынесут, и без нас вынесут, и без ответчиков и при ответчиках. Могуча Русь, и не то еще выносила. Да и не таково назначение и цель ее, чтобы напрасно повернулась она с вековой собственной дороги, да и размеры ее не те. Кто верит в Русь, тот знает, что вынесет она все решительно, кроме того и вопросы, и останется в сути собственной такою же прошлой, святою отечественной Русью, как и была до сих пор, и, сколь ни изменился бы, пожалуй, вид ее, но трансформации вида опасаться нечего, и задерживать, отдалять вопросы вовсе не нужно: кто верит в Русь, тому кроме того стыдно это. Ее назначение столь высоко, и ее внутреннее предчувствие этого назначения столь светло (особенно сейчас, в отечественную эру, в теперешнюю 60 секунд основное), что тот, кто верит в это назначение, обязан находиться выше опасений и всех сомнений. «Тут вера и терпение святых»,[265]как говорится в священной книге.
Угарный разговор с оператором МТС
