Прошлое против будущего в психотерапии

Заслуживает внимания тот факт, что слово «воля» (will) имеет двойной суть: с одной стороны, оно ассоциируется с решительностью и решением, с другой – говорит о будущем время: «Я?таки сделаю это (I will do it) – не на данный момент, но в будущем». Любой терапевт согласится с тем, что психотерапия успешна постольку, потому, что она разрешает больному поменять собственный будущее. Но в психотерапевтической литературе речь заходит в основном не о будущем, а о прошлом. В значительной степени это доминирование прошлого результат смешивания объяснения и «ориджинологии». Психотерапевты, в особенности фрейдистских убеждений, склонны вычислять, что чтобы растолковать некое явление – другими словами дать инсайт, – мы должны распознать источник этого явления либо, как минимум, соотнести его с какой?то прошедшей обстановкой. В соответствии с данной референтной совокупности, обстоятельства личного поведения направляться обнаружить в предшествующих событиях судьбы личности.

Но, как я сказал в прошлом разделе, имеется большое количество способов объяснения, либо совокупностей причинной связи, каковые не опираются на прошлое. К примеру, будущее (отечественное нынешнее представление о будущем) не в меньшей степени, чем прошлое есть замечательным детерминантом поведения, а концепция будущего детерминизма в полной мере выдерживает критику. Такая вещь, как «еще нет», оказывает большое влияние на отечественное поведение. В человека – и на сознательном, и на бессознательном уровнях – существует чувство задачи, совершенное я, множество целей, к каким человек пытается. знание о конечной смерти и своём предназначении. Все эти конструкты простираются в будущее, но они очень сильно воздействуют на поведение и внутренний опыт.

Второй метод объяснения применяет галилеевскую концепцию причинной связи, акцентирующую силы поля, действующего на индивида на данный момент. Отечественные поведенческие траектории зависят не только от направления и характера природы и исходного толчка манящей нас цели, вместе с тем от полевых сил, действующих на нас сейчас. Так, терапевт может «растолковывать» поведение больного, исследуя концентрические круги сознательных и бессознательных текущих мотиваций, окружающих этого индивида. Разглядим, к примеру, человека, что имеет сильную склонность нападать на вторых. Изучение его поведения может понять, что агрессия этого больного есть реактивным формированием, скрывающим под собой пласт сильных жажде зависимости, не проявляющихся из?за страха быть отвергнутым. В этом объяснении нет необходимости отвечать на вопрос «Как больной стал таким?»

Однако терапевты склонны сосредоточиваться на прошлом в ходе психотерапии. Самая долговременная интенсивная терапия тратит большие упрочнения на то, дабы наблюдать назад. Планируют долгие истории развития, во всех подробностях исследуется память ранних взаимоотношений человека с родителями и сиблингами, шепетильно изучаются инфантильные корни и детские воспоминания сновидении Фундамент этого подхода заложил Фрейд. Он был уверенным психо?археологом, до последнего дня судьбы вычислявшим, что раскрытие прошлого значительно для успешной терапии а также равносильно ей. В одной из собственных последних статей он кроме того проводит широкую аналогию между работой профессионального археолога и аналитика Он обрисовывает задачу терапевта как «построение прошлого».

«Все мы знаем, что человека, проходящего анализ, нужно побуждать отыскать в памяти что-то, что было им пережито и подавлено. Аналитик не пережил и не подавил ничего из материала, что рассматривается, его задача не имеет возможности быть в том, чтобы что?то отыскать в памяти. Что же тогда есть его задачей? Его задача – осознать то, что забыто, по следам, каковые оно покинуло, либо, правильнее, выстроить… Его работа по конструированию либо, в случае если угодно, по реконструированию в значительной мере напоминает выкапывание археологом некоего жилища, которое было уничтожено и скрылось под слоем почвы. Эти два вида деятельности и в действительности сходны, за исключением того, что аналитик трудится в лучших условиях и имеет в собственном распоряжении больше подсобного материала».

Ниже Фрейд утверждает , что терапевт, как и археолог, довольно часто обязан реконструировать дешёвые фрагменты (предоставленные больным), а после этого предлагать больному собственную конструкцию. Фактически говоря, Фрейд считает, что слово «конструкция» лучше подходит к деятельности терапевта, чем «интерпретация». В случае если аналитику не удалось оказать помощь больному отыскать в памяти прошлое, он все равно обязан, думает Фрейд, дать больному конструкцию прошлого, как он (аналитик) его видит. Фрейд думал, что эта конструкция столь же терапевтически нужна, что и настоящее воспоминание прошлого материала.

«Часто мы не получаем успеха в подведении больного к воспоминанию того, что было подавлено. Вместо этого, в случае если анализ выполнен корректно, мы создаем в нем жёсткую убежденность в истинности конструкции, приводящую к тем же терапевтическим итогам, что и возвращенная память».

Последнее примечательное утверждение согласуется с точкой зрения, высказанной мной выше, – что принципиально важно не содержание, а процесс интерпретации либо объяснения.

Выговор Фрейда на реконструкции прошлого как объяснительной совокупности тесно связан с его детерминистской теорией: все психический опыт и поведение результат предшествующих событий – событий средового либо инстинктивного характера. Такая объяснительная совокупность проблематична вследствие того что она содержит в себя семена терапевтического отчаяния. В случае если мы детерминированы прошлым, откуда берется свойство измениться? Из поздних работ Фрейда, в особенности из работы «Анализ конечный и нескончаемый» разумеется, что бескомпромиссное детерминистское видение человека привело его на позиции терапевтического нигилизма.

Каждая совокупность, растолковывающая психический опыт и поведение на базе феноменов (к примеру прошлых либо нынешних средовых событий, инстинктивных влечений), каковые находятся вне сферы личной ответственности, делает позицию терапевта ненадежной. Ранк выразил это так: «Принцип причинной связи свидетельствует отрицание принципа воли, поскольку в соответствии с ним чувство, действие и мышление индивида зависят от внешних по отношению к нему сил, и так освобождают его от вины и ответственности».

Само собой разумеется, часто бывает полезно высвободить человека от вины по поводу действий и прошлых событий. Терапевт, являющийся приверженцем детерминистской теории, может изучить прошлое так, дабы продемонстрировать больному, что тот есть жертвой внешних событий – при сложившихся событиях он не имел возможности функционировать в противном случае. Так терапевт может применять изучение прошлого для освобождения от вины, но наряду с этим он сталкивается с проблемой: как трактовать прошлое на базе одной референтной совокупности (отпуская вину), а будущее – на базе второй (пробуждая ответственность)?

Гэтч и Темерлин (Gatch Temerlin) изучили записи сессий двадцати терапевтов (десяти фрейдистских и десяти экзистенциальных аналитиков), дабы выяснить, как они обходятся с этим парадоксом. Как и ожидалось, они поняли, что экзистенциальные терапевты делали намного больше комментариев, акцентировавших выбор, ответственность и свободу больных. Но ни один из двадцати терапевтов ни разу не изъяснялся в том духе, что больной на данный момент есть жертвой событий, лежащих за пределами их контроля. Потому, что любой больной взвешивает вопрос об трансформации, все терапевты стремились признать и акцентировать дешёвые ему альтернативы. Но в то время, когда больной сказал о собственном младенчестве либо детстве, все терапевты реагировали в согласии с детерминистской позицией: эти события пребывали вне контроля больного, в то время, когда он был ребенком.

Так, ясно, что терапевты научаются жить с таковой противоречивой позицией. Они смогут уменьшить противоречивость, усовершенствовав детерминистскую теорию до теории реципрокного детерминизма: исходя из того, что в прошлом коэффициент неблагоприятности был через чур высок, принимая к сведенью неопытность и молодость больного, и замечательное действие на него взрослых, ясно, что он не имел возможности функционировать в противном случае.

Большая часть экзистенциальных терапевтов, по сравнению со приверженцами вторых школ, склонны меньше фокусироваться на прошлом, а больше – на будущем, на грядущих ответах и ожидающих в первых рядах целях. В то время, когда экзистенциальный терапевт трудится с виной, это вина не за не хорошо сделанный выбор, а за отказ делать новые. Человеку очень тяжело освободиться от вины за прошлое, в случае если его нынешнее поведение провоцирует вину. Мы в первую очередь должны обучиться прощать себя за будущее и настоящее. , пока мы продолжаем действовать по отношению к собственному я в настоящем так же, как действовали в прошлом, мы не можем забыть обиду себя за прошлое. Но в любом случае при работе с прошлым принципиально важно, дабы индивид не брал на себя непомерной ответственности. Единственное, что принципиально важно выполнять, – окончательный императив для ответственности: то, что действительно для одного в отношении ответственности, действительно для всех. Многие люди берут на себя чрезмерную ответственность и вину за чувства и действия вторых. Пускай больной вправду совершил проступок либо правонарушение по отношению к кому?то, однако существует кроме этого область ответственности другого, допустившего, дабы больной причинил ему вред, проявлял пренебрежение либо дурно обращался с ним. Так, терапевт обязан оказать помощь больному выяснить границы ответственности.

Появляется не только важный вопрос по поводу терапевтической эффективности каузальной объяснительной совокупности, основанной на прошлом, вместе с тем и значительная методологическая неприятность – в частности то, что психотерапевтическая действительность не сходится с исторической действительностью. Как отмечает Ранк, естественнонаучная идеология Фрейда привела его к рвению реконструировать историческое прошлое на базе воспоминаний больного о нем. Но «реконструкция прошлого зависит не только от фактов, но и от установки либо реакции индивида по отношению к ним… Неприятность прошлого – это неприятность памяти, а следовательно, неприятность сознания». Иными словами, прошлое реконституируется настоящим. Кроме того в весьма пространном анамнезе человек вспоминает только небольшой фрагмент собственного прошлого опыта и склонен избирательно вспоминать и синтезировать прошлое, снабжая соответствие со своим нынешним видением себя. (По данной причине Гофман предлагает для таковой реконструкции прошлого термин «апология».). Так как через терапию человек меняет собственный сегодняшний образ самого себя, он может пересоздать и реинтегрировать собственный прошлое; к примеру, он может отыскать в памяти в далеком прошлом забытый хороший опыт, испытанный с родителями. Он, быть может, очеловечит их и скорее, чем принимать их солипсически (как персонажей, каковые существовали только в силу собственного служения ему), встретится с ними как одолеваемых тревогой индивидов с наилучшими побуждениями, бьющихся с теми же подавляющими фактами людской обстановке, с которыми видится любой. Данный процесс коротко изложен в замечании, приписываемом Марку Твену: «В семнадцать лет я был уверен, что мой папа круглый дурак. В двадцать один год я был поражен тем, сколь многому старик обучился за четыре года».

Герменевтический подход к интерпретации разглядывает отношения между контекстом и пониманием: он говорит, что усвоение понимания требует определенного контекста, но это новое познание изменяет восприятие контекста. Следовательно, интерпретация – это органичный процесс, в котором понимание и контекст последовательно пересоздают друг друга. Тот же принцип применим к отношениям между настоящим и прошлым: прошлое человека, в отличие от развалин старого храма, не фиксированно и не ограниченно, оно создается настоящим и в собственной неизменно изменяющейся символической имманентности воздействует на настоящее.

В случае если прошлое как совокупность объяснения имеет ограниченную сокровище, то какую же роль играется прошлое в ходе психотерапии? Выше я упоминал о роли поиска генетического инсайта в развитии терапевтических взаимоотношений Интеллектуальное предприятие, уподобляемое Фрейдом археологическим раскопкам, снабжает совместную, по видимости осмысленную терапевта и деятельность пациента, заполняющую то время, пока начинается настоящий фактор трансформации – терапевтические отношения. Но прошлое содействует формированию взаимоотношений и вторым значительным методом: правильное познание раннего развития характерного больному стиля межличностных взаимоотношений увеличивает возможности контакта. К примеру, дама с заносчивой манерой поведения, всем своим видом высказывающая снисходительность и надменность, неожиданно может стать для терапевта понятной а также привлекательной, в то время, когда тот определит о ее родителях?иммигрантах и ее отчаянном рвении встать над унижением собственного трущобного детства. Знание процесса становления другого довольно часто есть совсем нужным дополнением к фактически знанию о нем. В этом отношении значительно то, на чем делается выговор. Прошлое исследуется, дабы стимулировать и углубить нынешние отношения. Это прямо противоположно формуле Фрейда, в соответствии с которой нынешние отношения являются средством для углубления понимания прошлого. Чарльз Рикрофт (Charles Rycroft) высказывает это с предельной ясностью:

«Представление о том, что терапевт совершает экскурсы в историческое изучение с целью осознать что-то, мешающее его текущей коммуникации с больным (подобно тому, как переводчик может обращаться к истории, дабы прояснить непонятный текст), более осмысленно, чем мысль, что он устанашивает контакт с больным для получения доступа к биографическим данным».

Прошлое, будущее и настоящее психотерапии в Российской Федерации. Леонид Третьяк.

Похожие статьи:

Понравилась статья? Поделиться с друзьями:
Добавить комментарий

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!:

Adblock
detector